манское училище и Академию внешней торговли – так что дела технические были ему не чужды. (Между прочим, в Англии работал под весьма неудобной «крышей» заместителя представителя Международной книги). Мне пришлось трудиться при создании этого управления и до сих пор перед глазами сумасшедший дом: с одной стороны, оперативники, ничего не понимавшие в кибернетике и электронно-вычислительной технике, с другой стороны, научные и малонаучные работники, считавшие, что разведкой можно управлять как молочным заводом. Тем не менее Леонид Сергеевич с честью вытянул эту громыхающую телегу, и автоматизированная система управления была создана на пользу всей разведки. Заслуги превосходного организатора и координатора (приходилось иметь дело с академиками Глушковым и Наумовым) были оценены, и Леонид Зайцев сел в кресло начальника легендарного управления научно-технической разведки, это направление внесло самый значительный вклад в русскую историю: добыло секреты атомной бомбы! Это оно вместе с Курчатовым, Харитоном и всей славной плеядой наших ученых обеспечило ядерный паритет и прочный мир (несомненно, после варварских бомбардировок Хиросимы и Нагасаки США не поколебались бы надавить на нашу страну). Когда Леонид Сергеевич взял в свои руки бразды правления, научно-техническая разведка обеспечивала не только военно-промышленный комплекс, но и все народное хозяйство – выкрадывали всё полезное, ведь как учил Леонид Ильич: экономика должна быть экономной. И препятствия были похлеще санкций и зловещего Обамы: множество товаров и технологий были запрещены для ввоза в СССР, и КОКОМ (координационный комитет по экспортному контролю), за этим строго следил. Золотые (и нелегкие) времена для разведки! Доставали и оборудование для нефтяной промышленности, и самые новейшие компьютеры, и необходимое для космической отрасли. Например, одна крупная операция в космической сфере обогатила нас на 500 миллионов долларов. Даже для производства инсулина (лицензия тогда стоила один миллиард долларов) зайцевская разведка добыла документацию за 30 тыс. долларов. Приобретали документацию не только для производства электроники, но и целые технологические линии. Порой для перевозки техники и оборудования приходилось проводить тайные операции с фрахтованием морских судов! Ведомству Зайцева обязано появление новых самолетов и ракет, подводных лодок и боевых кораблей (продолжил бы список, но посадят). По некоторым данным, научно-техническая разведка была не просто рентабельной, но и окупала содержание всего КГБ! Наш герой был человеком легким и смешливым. Любил слушать разные байки и анекдоты, к сладкой жизни был непривычен, в жизни неприхотлив и как-то в ресторан на встречу притащил пару бутылок вина (он же не потреблял, а куда девать дареное?) Как-то возвращаясь за кордон, я пристал к нему: чего тебе привезти? Долго мялся, ну уж коли приспичило, говорит, привези мне пиджак, мой совсем поизносился (твидовые пиджаки – пагубная страсть еще с Англии). Наши олигархи с их яхтами и куршавелями содрогнулись бы от удивления и, возможно, покопались бы в заблудших душах! В моей жизни погуляло много начальников, но одни ничем не запомнились, а другие – либо очень глупые, либо жутко карьерные и тщеславные, либо слишком хитроумные, либо отпетые самодуры. Ох уж эти начальники, никто их не любит! Неправда ваша, дяденька, некоторых очень даже любят. Вот и Леонид Сергеевич Зайцев остался в памяти незаметным героем и гордостью нашей разведки, честь ему и хвала!
Между прочим, Зайцев заметил, что в Дании ему уже надоело, и если дела пойдут нормально, то вполне вероятно мое восхождение на трон резидента – и коридор, и Зайцев пошли кругами: в тридцать два года стать резидентом! таких прыгунов в высоту среди коллег было немного…
Счастье свершилось, вскоре началось оформление, меня сводили к шефу разведки Александру Михайловичу Сахаровскому, которого все боялись как огня. Сахаровский был высок, крут и умел защитить разведку. Помнится, на совещании Андропов разнес его за то, что ему заранее не сообщили о визите Чаушеску в Вашингтон, однако генерал не утерся, как многие, а, признав вину, отметил, что решение было принято за день до визита и так быстро добыть информацию разведке почти невозможно. Не всякий парировал бы упрек председателя.
Сахаровский дочитал бумаги, принесенные начальником отдела кадров, и поднял водянистые глаза. Присесть он мне не предлагал и вообще головы не поднял, когда я вошел. Все это было в порядке вещей: вежливость в те годы была редкостью, и только единственный большой начальник, замнач разведки Иван Иванович Агаянц, всегда выходил из-за стола, пожимал руку, и, окончательно умиляя, просил присесть.
– За что вас выслали?
Я быстро объяснил, добавив, что Айвор Винсент недавно, как сообщила газета «Таймс», получил орден. Сахаровский как-то странно улыбнулся (улыбки на его лице я никогда не видел) и подписал документ. Потом мне шеф кадров, пояснил, что Сахаровский подумал, что Винсент получил орден за мою вербовку, но отмел эту мысль и улыбнулся.
Катя восприняла командировку драматически, снова предстоял разрыв с театром, где только все наладилось, она играла первые роли в спектаклях по Аную и по Горькому. К тому же, после Лондона Копенгаген выглядел глухой деревней.
Однажды мы несколько часов бродили по нему на морском пути из Лондона в Ленинград, царственной поступью сошли с корабля на Лангелиние, погрузили сына в коляску и начали осмотр достопримечательностей по карте, которую я тут же развернул, как верный ученик Ливингстона и капитана Кука. Мы обозрели королевский дворец с гвардейцами, постоянно вспоминая о Букингемском дворце, будто каждый день гоняли там чаи с королевой, пробежались по Глиптотеке, вздыхая по Тейт и Национальной Галерее, мельком взглянули на гнездо разврата Ню-Хавн, который и в подметки не годился истинно развратному лондонскому Сохо, утыканному кабаками, унизанному как бриллиантами сногсшибательными шлюхами, не зазывавшими грубо, как в Ню-Хавне, а деликатно позванивавшими ключами у подъездов. Прошли спокойно мимо здания оперы (оказывается, у этих датчан есть и опера? Конечно, не Ковент-Гарден…). Потом покатили коляску по пешеходному Строгету, с иронией поглядывая на витрины: м-да, куда этим варягам до нашего изысканного магазина «Баркер», до помпезных «Хэрродс» и «Дерри энд Томс», до гордости всех мужчин мира «Остин Рид»! На Ратушной площади, взглянув на карту, я с удивлением обнаружил, что главные достопримечательности уже покрыты, и маршрут фактически завершен – это казалось невероятным, миниатюрные масштабы вызывали умиление, по времени вся экскурсия заняла не больше, чем променад по Гайд-парку.
Впрочем, когда в 1967 году мы прибыли в Копенгаген на постоянное поселение, то неожиданно для себя раскрыли иные прелести, таившиеся в области вечной природы и капризного комфорта. Двухэтажное строение с садиком на Маглегордс-алле, недалеко от луга, озера и болота с дикими утками, в десяти минутах езды то суровое, то сияющее море. Вместо скромной машины – темно-зеленый шикарный «опель-рекорд», и вообще заместитель резидента, он же первый секретарь, – не мелкая сошка в посольстве, тем более что Зайцев сразу же представил меня послу Ивану Ивановичу Ильичеву (когда-то шефу ГРУ) как своего престолонаследника и оставил вместо себя при первом же выезде в отпуск…
Моей опорой в резидентуре оказался Анатолий Лобанов, друг по институтской скамье, тоже ушедший из МИДа в КГБ, он прекрасно освоил датский и тащил на себе весь воз внутренней аналитики, хотя Москва не шибко интересовалась страной, не желала вникать в почти невидимые нюансы в позициях партий, но требовала борьбы с НАТО и США. Правда, иногда сведения о левом политическом фланге котировались в международном отделе ЦК, не спускавшем глаз с рабочего движения и мечтавшем воссоединить его под эгидой коммунистов.
Лобанов был необычайно смелым разведчиком и аналитиком, его потом выслали из Дании из-за неудачной попытки вербовки. Дальше все пошло неудачно: его медленно сгубил проклятый зеленый змий.
Прибыл и ленинградский кадр Леонид Макаров, прекрасно работавший как информатор. Затем он стал резидентом в Осло, а дальше – шефом разведки КГБ Украины (!), а потом главой службы активных мероприятий в Москве. Двигался он так благодаря усилиям отвести его от руководства нашим отделом, для этого требовалось большое искусство.
Совсем юный Олег Гордиевский, тогда еще только вызревавший в английского супершпиона, подчинялся лично Зайцеву по линии нелегальной разведки, встречал и провожал таинственных дядюшек и тетушек, сапожников, часовщиков, бизнесменов, контачил со священниками, необходимыми для оформления подложных документов, рыскал по городу в поисках тайников, а по нашей линии политической разведки возился то ли с жидким радикалом, то ли с таким же жидким клерикалом – в любом случае потом он сдал его англичанам, если было что сдавать. Как и нелегалов, которых он знал. Гордиевский импонировал мне не только общей альма-матер (тогда в разведку из МГИМО народу приходило мало), но и прекрасным знанием истории и особенно запретного опиума – религии, он любил Баха и Гайдна (измученный занятиями фортепиано в детстве, я так и не смог раствориться в симфонической музыке), это внушало уважение, особенно на фоне жизни совколонии, завязшей в рыбалках, распродажах и тусклом накопительстве.
С другом Толей Лобановым и депутатом фолькетинга Ханной Рейнтофт в Копенгагене, 1968 г.
В Копенгагене я увлекся декламированием Мандельштама, Волошина, раннего Тихонова, Багрицкого и сам погрузился в поэзию, рождая и середнячков, и уродцев. Читал главным образом жене и иногда гостям, все страдали, изображая наслаждение. Однажды триумфально въехал в Копенгаген сам Евтушенко (старый знакомец), и, когда после обильного ужина, отмеченного запахами шотландских лугов и прелестью куропаток, что предполагало сморщенные в улыбку комплименты, я в задыхающемся ритме зачитал ему целый цикл, мэтр заметил, что по душе ему пришлось лишь одно. Правда, этот ледяной душ меня не охладил.