А как же те, которые его выдвигали? сидели с ним несколько лет в одной комнате? на одном этаже? Все поспешили заявить, что ничего общего с ним не имели, встречались формально или вообще не общались… Осенью началось следствие, и меня любезно пригласили в Лефортово (между прочим, тех, кто двигал Гордиевского в Англию, туда не вызывали, следователи сами ездили в Ясенево к генералам, представляю, как трепетно они их допрашивали!). Там сняли официальные показания, составив короткий протокол, из которого осторожные следователи вычистили мои слова о неблаговидных нравах в ПГУ (но Крючкову, конечно же, донесли!). Я и не скрывал своего отношения к Гордиевскому: что греха таить – я ему симпатизировал, делился многим в те два года, что мы трудились в датском королевстве.
Только сейчас я понял, почему английская разведка не могла поверить, что Филби – агент КГБ, хотя улик было предостаточно: люди, окончившие один институт, одну разведшколу, проработавшие вместе несколько лет в системе, где доверие лежит в основе, несомненно, рассматривают себя, если угодно, как избранную касту. Можно недолюбливать и даже ненавидеть коллегу, но трудно представить, что он шпион иностранной державы.
Тогда я не представлял, что КГБ взял меня в крутой оборот уже в 1985-м, сразу же после бегства Гордиевского, я предполагал, что сие счастливое событие произошло где-то в году 1989-м, когда я начал поддерживать горе-демократов. Однако руку Лубянки я почувствовал: почти все бывшие коллеги тут же разорвали со мною контакты, по телефону говорили напряженными голосами и уклонялись от встреч. Вскоре меня отвели от работ и сняли с партийного учета в отделе КГБ в АПН, где я подрабатывал, отставили и от рефератов для ИНИОН. Доходили слухи, что в грозных приказах по КГБ упоминалось мое имя, чуть ли не как главного виновника предательства.
Правда, не все разорвали со мной, кое-кто из бывших коллег остался. От меня не укрылся неожиданный аскетизм одного друга, любившего раньше пображничать у меня дома в доброй компании: компании исчезли вместе с его раскованностью, вскоре на лестнице он шепотом сообщил мне, что докладывает обо мне начальству только хорошее, – это было благородно, теперь я точно знал, что находился в активной разработке. Однажды мы случайно встретились с уже упомянутым Виктором Кубекиным, недавно вернувшимся из-за кордона, сели кейфовать у меня на квартире, но наш пострел везде успел, и в час ночи в дверь позвонил молодой человек, попросивший закурить (увидел освещенные окна и заскочил на огонек), – коллегу засекли и миссию выполнили.
Но как же все-таки предателю удалось бежать из страны, где «граница на замке»? По свидетельству генерала Кеворкова, председатель Комитета Чебриков задал этот риторический вопрос конклаву генералов на экстренном совещании. Встал первый замначальника Второго главка Виталий Бояров (потом он возглавил Таможенный Комитет). Его ответ был прост: бардак! Гордиевским должны были заниматься те, кто профессионально этому обучены, а не разведчики. С этим нельзя не согласиться, естественно, у контрразведки несравненно больше ресурсов для ведения слежки и разработки.
…Меня никогда не покидала ностальгия по доверию друг другу, по крепким дружеским рукопожатиям. Боже, как тяжело сходиться с людьми, когда тебе уже за пятьдесят! А дальше все хуже и хуже, и все чаще звонит телефон и сдавленный голос сообщает: «Ты знаешь, он умер», и все меньше друзей вокруг, и замечаешь в себе совершенно страшное, неосознанное, придирчивое раздражение, которое вызывают те, кто остались. Как он изменился! как поглупел! да он совершенно спился! воображает из себя черт знает что, а карьеры никакой и не сделал, да и вообще всю жизнь приспосабливался! И неожиданно понимаешь, что и ты сам, блестящий и неповторимый, стал брюзгливым, мнительным, нетерпимым стариком, которому хочется всех поучать и направлять на правильный, одному тебе известный путь.
Но что делать? Так устроен человек.
Глава четырнадцатаяНа ниве иностранного просвещения. Баталии на пароходах
Холодно бродить по свету,
Холодней лежать в гробу.
Помни это, помни это,
Не кляни свою судьбу…
…Что же ее, милую судьбу, клясть, если существует Общество знаний, которое предлагает читать лекции о нашей стране на иностранном языке для непросвещенных западных туристов? Платят совсем неплохо: по 15 рэ за лекцию, а если это речной круиз, то бесплатно обеспечивают каютой и жратвой. Так что много радостей было во временах застойных, много халвы, и порядок образцовый бывал, и трудились хоть и в меру, но на благо и честно и, главное, уважали идеологических работников даже невеликого калибра. Бывало, прибываешь на туристский пароход, раскланиваешься с иностранцами и прочими и прямехонько к обеду, там уже место за столиком для уважаемого товарища лектора готово. На белоснежной скатерти икра зернистая и кетовая в половинках крутого яйца, ростбиф с кровью, умеренно прохладное, не из морозилки цинандали в окружении боржоми. Правда, столик был не самый эксклюзивный, но все же для особ, приближенных к государю императору, который сидел за соседним столиком в виде директора круиза, его заместителя и иногда капитана, подходившего обсудить дела текущие и заодно пропустить рюмочку. Уж не те ли это лекторы из общества «Знание», что в народном восприятии, запечатленном в киношедеврах, обычно вещали о достижениях, крепко держась за трибуну, дабы не рухнуть в партер от винно-водочных перегрузок?
Нет, не те это лекторы, а пропагандистские, так сказать, сливки, свободно владевшие иностранными языками, а потому доходчиво и напрямую отливавшие свои мысли в слова, с опытом скрещивания мечей на заграничных ристалищах, беспредельно преданные и морально устойчивые, желательно со степенями, нежелательно с выговорами. Даже такие телевизионные корифеи, как Владимир Познер и Борис Ноткин.
Работал я в основном на круизах и на «круглых столах» с американцами, и они, не отличаясь особой деликатностью, доставляли много хлопот, любили резать правду-матку и прочие глупости. Они не особенно заботились о благопристойности вопросов и не ахали, любуясь санаториями-дворцами для трудящихся, статуями борцов за свободу или очень мускулистыми женщинами с серпами, снопами, одиноким веслом и ангелоподобными младенцами. До сих пор волосы встают дыбом, когда вспоминаю, как один американец вылетел из зала прямо к моему столу и стал орать, брызжа слюной, по поводу нарушений прав человека, и при этом еще пару раз довольно больно ткнул меня пальцем в плечо, вызывая нехорошие рефлексы. Вообще подобные вопросы наши лекторы так обсосали, что в секунду ставили америкашек на место.
Отметим, что одним из руководителей Общества знаний являлся бывший председатель КГБ Владимир Семичастный, когда-то ставивший на место поэта Пастернака (я его ни разу в жизни не видел). Видимо, поэтому в Соединенных Штатах деяния нашего иностранного лектория заприметили, восприняли очень по-американски, очень всерьез, как форпост пропаганды, инспирируемый КГБ и опасный для нераспаханных мозгов туристов США. Нет, не КГБ был вдохновителем инолектория, а самая главная и правящая структура в лице отдела пропаганды ЦК КПСС, которому льстило оплодотворять не только отечественные, но и заграничные отары. Война шла не на живот, а на смерть, и американцы решили не оставлять своих соотечественников под артобстрелом нашей пропаганды и начали направлять в круизы своих лекторов, обычно профессиональных советологов, часто из Стэнфордского, Колумбийского и других университетов.
В круизах была лафа еще и потому, что не приходили туда, как на «столы» в Москве, идеологические ревизоры – тети из «Интуриста», заодно черпавшие там гранд-идеи для так называемой методической работы с переводчиками. Да что там тети! Иногда во время лекции в Политехническом вдруг бесшумно отворялась дверь, и на цыпочках, пригнувшись, словно боясь задеть потолок, в зал входила личность чрезвычайно советского вида, прижимая к животу блокнот. Занимала место за спинами туристов, не извинялась, не представлялась, а просто садилась и начинала что-то зловеще чертить в блокноте. Лектор, словно улитка, на которую наползал танк, уходил в свою скорлупу, и быстро бросал на осторожно-безрадостную картину советского бытия яркие краски бесплатного образования, низкой квартплаты и прочих благ, обретенных народом, несмотря на разрушительные гражданскую и отечественную войны, колорадского жука и другие происки врагов.
Были и вершины идиотизма – отчеты, которые предписывалось составлять лекторам после «столов», с обязательным перечислением основных вопросов, заданных иностранцами. Вопросы повторялись из беседы в беседу: зачем вступили в Афганистан? Зачем сажаете? Почему поддерживаете сандинистов? Почему такая огромная армия? и т. д. Затем малый начальник лектория сводил все вопросы в единый документ, который летел в державный ЦК. Представляю еще одну наморщенную лысину, и снова рождался трагический вопрос: зачем? Держать руку на пульсе Запада? Но ведь этим занимались и МИД, и КГБ, и АПН, и масса других организаций. Делать выводы и спешить доложить о них генсеку? Скажем, пора вывести войска из Афганистана. Исключено. Сплошная мистика, точнее, абсурд…
Июль 1991 года. Казанский порт и белое судно. Лектор, главный идеолог круиза, ступил на трап и прошел к капитану, у которого уже нет помощника по политработе (часто из КГБ, обслуживающего иностранцев). На корабле американских граждан человек пятьдесят, французов около двадцати и среди всех них масса русских из США, в том числе и православных. Капитан, понизив голос, сообщает, что ими верховодит епископ американской православной церкви Василий, внук Родзянко, того самого Родзянко, председателя Государственной думы, принявшего отречение у императора Николая. Боже, ну и состав! Случись бы такая беда года три назад, в 1988-м, – и затрепетала бы душонка, и напрягся бы идеолог, представив конфронтацию с «бывшими» со всеми вытекающими отсюда последствиями…