«Остановись, — сказал себе Зимин. — Пока достаточно. Хоть он изображает невозмутимость, все равно накачка его подстегнет. На некоторое время он будет заряжен».
И начальник шахты был готов замолчать, но у него в голове разжимались приготовленные угрозы и какая-то сила, превышающая силу его сознания. Понимая, что он совершает бестактность или даже ошибку, Зимин произнес:
— Думаете, ради вашего транспорта нам простят срыв плана? Последний раз говорю: наведите порядок! Иначе нам незачем держать такого начальника ВШТ!
Конечно, он допустил промах. Не надо было грозить во второй раз, ведь уже достаточно было и официально объявленного предупреждения, а теперь получалось, что Зимин… Что получилось, он не успел додумать. Как раз в эту минуту Богдановский сказал:
— Хорошо, я подам заявление.
«Да, надо было вовремя остановиться», — мелькнуло у Зимина.
Наступила тишина. Он полез в карман за сигаретами, но, вспомнив, что три дня назад бросил курить, достал из ящика жестянку с леденцами и сунул в рот несколько леденцов.
На него смотрели настороженно. Греков по-прежнему крутил брелок. «Тебя бы на мое место! — подумал Зимин. — Я бы на тебя поглядел!»
Вот уже почти десять лет он руководил этой шахтенной; принял ее тридцатилетним удачливым начальником передового участка, уже награжденным орденом и имевшим реальные виды на счастливую карьеру.
Но карьера не получилась. Сейчас сорокалетний Зимин ничем не напоминал прежнего честолюбивого Зимина. Он упустил свои шансы. За десять лет они незаметно улетучились вместе с недоданными к плану тоннами угля, с выговорами и просто сами по себе, так как он из разряда очень перспективных руководителей сперва стал талантливым, но невезучим, потом только невезучим и в конце концов обычным начальником неблагополучной шахты, которую так и не смог поднять до мало-мальски порядочной. Конечно, ему не повезло. О нем говорили, что ему не следовало оставлять прежнюю должность, что он на новой «не потянул».
Услышав слова Богдановского о заявлении, Зимин сразу же хотел предупредить, что начальник ВШТ будет уволен, получив строгий выговор по партийной линии за развал работы участка. Это была бы уже третья угроза. Он не видел, кем можно заменить Богдановского. Он любил постоянство и опасался каждого нового человека, наперед считая, что новые люди по незнанию идут на большие перестройки, но со временем неизменно возвращаются к старому. И получается, что суеты много, а результата не видать. Лучше всего было иметь дело с проверенными кадрами, от которых не ждешь сюрпризов.
С Богдановским и другими старыми сослуживцами у Зимина сложились почти семейные отношения со своей сложной психологией и обычаями, где у каждого были свои права. Богдановский действовал так, как и положено было действовать по его обычаю, дававшему ему право защищаться от несдержанности Зимина. У молодых такого права не было, и если бы вздумалось кому-нибудь из них позволить себе дерзость, то Зимин бы с ними не церемонился.
Богдановский был по-своему прав. Действительно, электровозы, рельсовые пути, стрелки — все путейское хозяйство скрипело и залатывалось на ходу и, казалось, не выдержит нагрузки. Уголь шел к поверхности тяжелой авральной дорогой. Но Богдановский требовал времени для ремонта и знал, бестия, что этого времени не получить, но при этом же знал, что у него всегда будет способ оправдаться. И все же он не упускал возможности при случае заявить, что никому другому не дано справиться в таких исключительных обстоятельствах. Он был прав с точки зрения начальника внутришахтного транспорта. Но это была неполная правота. Выходило, что ему мешают добычные участки, которые он должен был обслуживать.
Глядя на толстое здоровое лицо Богдановского, Зимин одобрительно улыбнулся и произнес:
— Я всегда считал, что Валентин Валентинович прав, когда думает о себе как о главном человеке на шахте. А мы по инерции твердим — добычники, добычники!
Греков усмехнулся, поднял глаза. Зимин прочитал в них скуку.
— Конечно, вы чаще от меня слышите «Греков, Бессмертенко, Аверьянцев», — Зимин остановился, посмотрел на Тимохина. — «Тимохин»…
Он сказал все это без тени иронии, с настойчивым уважением в голосе, стараясь, чтобы здесь поняли его буквально. Пусть Богдановский походит в главных героях, зато всем скоро станет ясно, что его правота при всей ее убедительности больше всего походит на благопристойный вариант вранья.
Таким образом Зимин перескочил через препятствие, сделанное заявлением Богдановского, и мог теперь надеяться, что тот удовлетворится. Это не было извинением. Зимин сейчас не разрешил, да и не умел разрешить, ни одной проблемы транспортников. Но почему-то общее напряжение, ожидание грозы, ощущаемой присутствующими, вдруг миновало.
Обруганный и восхваленный начальник ВШТ теперь будет дней десять помнить грубую лесть Зимина, носить в своей душе злой энтузиазм и стараться изо всех сил, чтобы не навлечь на свою голову новых неприятностей.
— Как хотите, Сергей Максимович, — устало согласился Богдановский, — считайте меня кем угодно. Только доведем мы шахту до ручки.
— Я знаю, ты умеешь работать, — бодро сказал Зимин. — Настройся по-боевому. Всем надо настроиться и не кивать на трудности. А трудности есть и будут. Но вы шахтеры, а не завмаги. Давай, Валентин Валентинович, ищи резервы…
Богдановский понял, что разговор приобретает агитационный оттенок, и потерял к нему интерес.
Зимин, как всегда, нашумел, выругал и ускользнул. На него было бессмысленно обижаться. «Мелкий человек, — подумал Богдановский. — Ему бы разок-другой ударить в тресте по столу кулаком и добиться, чтобы временно понизили план. Да он голос боится подать».
Пока залатывали удары «орла», он надеялся отремонтировать путь на всем уклоне грековского участка. Вчера он обследовал уклон и распорядился начинать ремонт всех опасных мест.
Зимин еще не знал об этом. Занятый своей мимикрией, он не спросил, когда устранят последствия аварии. Он, наверное, полагался на опыт Богдановского или умышленно не хотел влезать в тонкости, чтобы в нужном случае, прикрывшись неведением, обвинить начальника ВШТ в срыве плана.
Как бы там ни было, Богдановский действовал самостоятельно, пренебрегая современной поговоркой: «Инициатива всегда наказуема». Но через неделю на участке Грекова будет идеальный порядок, и ради этого стоило… «Стоило ли ради этого портить мне нервы?» — подумал Валентин Валентинович.
Наблюдая Зимина почти десять лет, он каждый год хотел бросить работу и на прощание покрепче хлопнуть дверью. Он отдавал секретарше заявление, не появлялся на шахте, и Зимин бесился, обещал его уволить за прогулы. А Богдановский на два-три дня куда-нибудь улетал как самодеятельный турист; он побывал в Краснодаре, Вильнюсе, Киеве, Харькове, Курске, Львове, Сухуми, Калуге, куда бежал от заполошного Сергея Максимовича Зимина и где успокаивался, размышлял о жизни и приходил к выводу, что он независим, несмотря на неудачного начальника, а на любой иной шахте надо будет начинать заново, и к тому же неизвестно, не случится ли там кого-нибудь похуже Зимина. Из своих путешествий Богдановский вынес еще одно умозаключение, что почти все города похожи друг на друга и напоминают пригород. Он возвращался, Зимин запирал кабинет, и они умиротворенно ругались, как люди, понимающие, что не могут никогда решиться на окончательный разрыв. Обиды забывались, наступала пора дружеских отношений, но они были недолгими. Мстительная натура Зимина не прощала уступок, и при случае на Богдановского снова налетала волна придирок и мелочной опеки. Обстановка снова накалялась, это был замкнутый круг.
…Тем временем пятиминутка продолжалась. После Богдановского другие наказанные и попавшие в конторскую книгу отставного интенданта Пелехова не набрались смелости спорить с Зиминым. Один только Морозов сосредоточенно и решительно глядел на начальника шахты, ожидая, когда тот обратит на него внимание. За добытый уголь был отличен Тимохин, а за потерянный мотор досталось Морозову и Митене. Несправедливость задела Константина. Он догадался, что Тимохина будут выдвигать на место Бессмертенко. Что же, пусть выдвигают, но зачем нужно кого-то топтать в грязь? Чтобы другие заметили непорочную чистоту Тимохина? Или важно указать Морозову, что он тягловая лошадь? Чтобы не вздумал брать пример с Богдановского?
Из всех инженеров лишь Бессмертенко и Богдановский умели осаживать Зимина, а остальные, хотя далеко не все были робкими людьми, старались с ним не связываться. Выговоры и лишение премии неожиданно чередовались с благодарностями, гнев сменяла улыбка, — от Зимина можно было ждать любой неожиданности. Поэтому, обжегшись несколько раз, не пытались переделывать своего начальника. И лишь стоявшие на самых нижних ступенях иерархии горные мастера всегда резали правду-матку. Они были далеки от руководства, чтобы заботиться о личной безопасности. Помощники начальников участков, к которым относился Морозов, уже были осторожнее. Правда, встречи в кабинете Зимина выпадали на их долю не так часто.
Однако Морозов за время болезни Бессмертенко давно перевыполнил свой годовой план по встречам с начальником шахты и к этой минуте был готов сказать ему (и заодно всем собравшимся), что здесь занимаются демагогией, что уголь добывается под землей, а не в кабинете, что в забоях шахтеры простаивают часами.
Морозов был достаточно опытен и понимал, что им движет обида и что лучше всего промолчать. Но, промолчав, он бы показал, что смирился с несправедливостью.
Зимин взглянул на Морозова и отвел взгляд. Константину показалось, что начальник шахты сам понимает несправедливость сделанного, и поощряет его высказаться откровенно.
— Сергей Максимович! — твердо произнес Морозов.
Он надеялся, что будет понят и что его поддержат инженеры. Зимин доброжелательно улыбнулся. Эта широкая открытая улыбка подкупала многих, и, даже зная ей цену, трудно было удержаться от мгновенного чувства доверия, которое она рождала.