— Вот и хорошо, — кивнул Зимин. — А то уж собрался в глотку вцепиться лучшему другу.
Он шутил, но большой охоты шутить в нем не замечалось. И Морозов подумал, что Зимин не забыл угрозу и ответит на нее позже, не сегодня и, может быть, не завтра; на сегодня нервотрепки было достаточно…
Действительно, планерка продолжалась спокойно.
После совещания Морозов задержался в кабинете. Халдеев подошел к нему и с треском раскрыл рамы.
— Я поехал в трест, — сказал ему Зимин.
Морозов стоял перед столом, но Сергей Максимович его не замечал.
— Дорога предъявляет счет за простой вагонов, — скучно проговорил Халдеев.
— Что тебе? В отпуск? — спросил Зимин Морозова. — Я уезжаю.
— Снова штраф, — продолжал Халдеев.
— Работать надо, вот и не будет штрафов! — бросил Зимин.
— У меня есть предложение, — сказал Морозов.
— Да? — заинтересованно спросил Халдеев. По-видимому, он был бы рад услышать что-нибудь дельное, а бессмысленные зиминские попреки приводили его в безысходность.
— Надо назначить Лебеденко начальником нашего участка, — продолжал Морозов. — Это самая реальная…
— У тебя все? — перебил Зимин. — Господи, занимайся своим делом! Без тебя решим, кого назначить. Или ты умнее всех?
Морозов подождал, когда Зимин выговорит свое возмущение по поводу превышения им, Морозовым, своих служебных полномочий, превышать которые было оскорбительным для начальника.
— А почему Лебеденко? — вымолвил Халдеев. — Интересно узнать ход мысли.
— Да он боится, что любой другой вдруг начнет с ним сводить счеты! — Зимин усмехнулся. — Не бойся, Морозов. Надо быть выше личных счетов.
— Вы дурно думаете обо мне! — возразил Морозов. — Тот, кто дурно думает о людях, первый же страдает от этого. Мое предложение — Лебеденко. Он будет настоящим хозяином. Лучше, чем кто-либо другой.
— Даже лучше тебя? — спросил Зимин с удивлением, как будто сейчас ему пришло в голову, что ведь и Морозова, в конце концов, можно назначить начальником второго участка.
— Если вы иронизируете, то мне трудно отвечать вам тем же, — сказал Морозов. — Двусмысленностей я не говорю. У вас нет других претендентов, кроме нас троих. Даже двоих, — я, как вы понимаете, отпадаю.
— Самоотвод? — Зимин качнул головой в сторону Халдеева. — Загадка природы в лице скромного помначучастка. По-моему, он нам хочет показать свой гордый шахтерский характер… А не будешь жалеть, Константин? — Зимин шагнул к Морозову и хорошо улыбнулся ему.
— О чем жалеть? — спросил Морозов.
— Ну хитрец! — Зимин постучал ладонью по его спине. — Мы еще подумаем над твоим предложением…
— Всегда можно обосновать выдвижение рабочего, — заметил Халдеев. — Был бы смысл.
— Ничего, ничего! — сказал Зимин. — Скоро и тебя будем выдвигать, Костя. Ты не торопи события.
Морозов только пожал плечами в ответ на неожиданную приманку. Едва ли она была искренней. Скорее всего, Зимин маневрировал, не имея окончательного решения. Но могло быть и по-другому: учинив свое мелкое злодейство, начальник шахты теперь засовестился… Как бы там ни было на самом деле, Морозов почувствовал, что почти прощает этого суетливого, слабого, то раздраженного, то добродушного человека.
Он вышел из кабинета. В приемной секретарша печатала на пишущей машинке. Не отрываясь от работы, она оживилась, но взглянув на вышедшего, безразлично отвернулась.
Морозов направился в нарядную своего участка. Очевидная неудача с Лебеденко его не огорчила. «Зачем же я за него просил?» — удивился Морозов. Зная характер Зимина, он мог предполагать, что любое предложение, идущее от подчиненного, да еще под горячую руку, непременно будет отвергнуто. Правда, Константин почему-то раньше не подумал об этой детали. Его забывчивость говорила о том, что он сам относился к своему предложению несерьезно. И как только пришла эта мысль, Морозов понял, что несколько минут назад он невольно выбросил бригадира Лебеденко из числа претендентов. Остался Тимохин, но тот, прежде тихий и исполнительный трудяга, за время болезни Бессмертенко превратился в прогульщика, а на сегодняшней планерке это всплыло наружу. Значит, Тимохин тоже выпал. А кто же тогда? Морозов?
И Морозову ничего другого не осталось, как признаться, что сейчас он устранил обоих кандидатов в начальники «2-го уч.», и устранил без всякого умысла, без надежды на личное продвижение, а просто сослепу.
Он остановился у перил и закурил, не зная, что делать дальше. Он редко влипал в подобные переделки, где его озадачивала неизвестность.
Но ничего нельзя было решить наперед, надо было ждать.
Морозов вспомнил о больном комбайнере Ткаченко, об обещанном магарыче, и тут он знал, что нужно делать.
…Тимохин был не один. Напротив его стола сидели Лебеденко и Митеня, юный горный мастер.
«Михалыч уже здесь, — подумал Морозов о бригадире. — Денег ждет».
Они о чем-то толковали, а появление Константина прервало их беседу. Митеня виновато и одновременно нахально таращился на Тимохина, словно осознавал свои грехи, а от чужих открещивался.
Лебеденко, положив ногу на ногу, солидно сидел на стуле. Он был одет по-домашнему — в сандалетах без носков и в линялой синей тенниске. В эту смену он отдыхал.
— Ты направил комбайнера на медкомиссию? — спросил Морозов у Лебеденко.
— Я? — не понял бригадир.
— Ты говорил, у Ткаченко силикоз…
— Когда говорил? — обиженно протянул Лебеденко. — Разве я врач, чтобы такое говорить! Пусть начальство решает, вот вы с Виктором Федоровичем. А я никого на медкомиссию не направлял и направлять не собирался. Сейчас мне комбайнер во как нужен!
— Силикоз? — спросил Тимохин у Морозова.
— Кажется…
— Так! Одно к одному, — Тимохин явно показывал, что презирает Морозова. — Лебеденко, ты бригадир?! — взорвался он и налился кровью. — Что же ты молчишь, если у тебя силикоз? Боишься? Чужими руками удобнее. Ты хороший, а я дерьмо, так? Совесть надо иметь, Николай Михалыч. Совесть! Если тебе доверяют, не бей друзей под дых. Знаешь, есть такие деятели…
— Сами направляйте, — повторил бригадир. — Я не врач.
— Тебе нужен приказ? — спросил Тимохин. — Пошли своего больного в медпункт. Скажи, я распорядился… Теперь подумай, кем его заменим.
— Виктор Федорович, подождать бы надо, — сказал Митеня. — Ткаченко никто не заменит как надо.
— У тебя все? — спросил Тимохин.
Морозов даже не поверил, что тот может таким тоном спрашивать. Ведь это был подлинно зиминский тон. Недавно Зимин язвил им Морозова.
— Я хочу как лучше, — Митеня умолк. В его юном, еще нежестком лице что-то напряглось.
Лебеденко вздохнул, глядя на него, и махнул рукой:
— Замену всегда настроим. Кердоду поставлю.
Похоже, он назвал балагура, чтобы подчеркнуть ничтожность любых замен и чтобы этот мальчишка, горный мастер, не закатил, чего доброго, истерики.
— Давай Кердоду. Не возражаю, — бросил Тимохин.
— А! Не возражаете? — как бы даже обрадовался Лебеденко. — Будет вам Кердода!
«Ну держитесь, я вам наработаю!» — именно этот смысл был слышен в его словах. Он вскочил. Его, наверное, довели до ручки.
— Успокойся, Михалыч, — бросил Тимохин. — К Ткаченко надо быть гуманнее.
— Я спокоен! — сказал Лебеденко. — Гуманисты!.. А если у него действительно силикоз? Кто будет его прятать?
— Это уже моя забота, — сказал Тимохин. — Устроим.
— Устроите? — усмехнулся Лебеденко. — А вот вчера Морозов обещал полсотни на звено, где они? А вчера работа была — будь здоров!
От больного комбайнера он неожиданно кинулся выручать свой магарыч; этот напор был трудноотразим, и бригадиру, казалось, остается только протянуть руку за деньгами.
По-видимому, так бы и вышло, если бы с утра на планерке не рухнули большие шансы Тимохина. Поэтому, услышав имя своего незабываемого друга Морозова, Тимохин потянулся и стал смотреть на Константина.
Он был трусоват, при Бессмертенко держался ниже травы, но за последние два месяца с ним случилось чудо преображения. Это был живой грешник — и хитрый, и самолюбивый, и своенравный, и еще черт знает какой, только уж не прежний тихоня.
— Да, обещал полсотни, — ответил Морозов. — Вчера это было нужно.
— Да, да, — кивнул Тимохин. — Было нужно…
Лебеденко с шумом стал набирать в легкие воздух.
«А ведь Тимохин не даст! — догадался Морозов. — Не хочется ему давать».
Лебеденко выдохнул, повернулся к Морозову и спросил:
— Ну так как решили?
— Чапай думает, — сказал Константин. — Или даст, или откажет… Давай подождем.
— Ну давай, — согласился бригадир. — Мне некуда спешить, я отдыхаю.
Он сел, снова положил ногу на ногу и скрестил на груди руки.
— Что, Федорыч? — спросил через секунду Лебеденко по-приятельски простодушно. — Вижу, сегодня мне не светит? Может, есть какая-то тонкая причина? Или ты прогулял наши кровные? Так сознайся. Я тогда подожду.
Едва ли он не понимал, что утром произошло у Зимина. Скорее всего, понимал и разыгрывал новое действие своей борьбы за магарыч. Натиск уступил место иронии, Лебеденко как будто приглашал Тимохина посмеяться, пошутить над его любовью к деньгам. От шутки ничего дурного не станется, обиды большой не будет, но зато после шутки отказать тяжелее.
Тимохин не принял его игры.
— Ты о чем? — он пожал плечами. — Какая там тонкая причина? Раз Морозов тебе обещал, ты с ним и разговаривай… А у меня нынче денег нету.
— Фу ты! — в досаде воскликнул Лебеденко. — Сами только что про совесть вспоминали, а тут из-за копейки своего же позорите. Так можно не только со мной или с Морозовым поругаться. Так все мужики не поймут. А уголь-то, между прочим, они рубят. И силикоз вам-то не больно грозит… Нет, Виктор Федорович, так у нас не пойдет!
В начале своей тирады Лебеденко поднялся и, когда замолчал, протянул над столом перед лицом Тимохина раскрытую ладонь.
— Убери от носа, — Тимохин отвел его руку и кивнул Морозову: — Вот к чему ты привел. Развращаешь народ… «Тяжелый день»! А когда были легкие? Выкручивайся как знаешь. У меня нет.