Не успел Морозов подумать, что Тимохин переводит на него гнев Лебеденко, как бригадир уже повернулся к Морозову.
— Константин Петрович! — заревел он. — Где ваше слово? Я не вижу! Только Бессмертенко ушел, как вы начинаете хреновиной заниматься. Не пойдет!
Тимохин заинтересованно следил за Лебеденко, и у него дернулся кадык.
— Не пойдет, Михалыч, — согласился Морозов. — Я сам знаю, что не пойдет… — Он посмотрел на Тимохина. — Ну и тип же ты!
— Прошу без оскорблений! — Тимохин ударил кулаком по столу. — Лучше объясни человеку, что обманул его, что твое обещание гроша ломаного не стоит… Молчишь? Нечего сказать?
— Э-эх! — вымолвил Лебеденко. — При Бессмертенко так бы не получилось.
Митеня, до сих пор молчавший и не принимавший ничьей стороны, вдруг прикрикнул на Лебеденко, чтобы тот успокоился, и Лебеденко, который не принимал всерьез горного мастера, развел руками и издевательски поклонился ему.
— Да вы подождите! — сказал Митеня. — Я знаю, у Виктора Федоровича должны остаться деньги. Я закрывал те наряды. Прекрасно помню.
Митеня доверчиво смотрел на Тимохина. Тот раздраженно усмехнулся:
— Что ты мелешь? Он «помнит». Бессмертенко передачи возили? А за воскресные смены кто платил? Много вы помните! Лучше бы своим делом занимались. Кто вчера мотор потерял?
Митеня не растерялся. За вчерашнее он уже поплатился, теперь бояться было нечего.
— У вас нету, у меня есть! — засмеялся горный мастер с отчаянным удальством. И, вынув из записной книжки тоненькую слипшуюся пачку новеньких десятирублевок, протянул Морозову: — Берите, Константин Петрович!
Он радостно совал деньги Морозову.
Лебеденко отвернулся, словно ничего не заметил.
Морозов взял деньги.
— Что? — спросил он Тимохина. — Разговор окончен?.. Михалыч, я обещал, я плачу.
— Дешевая самодеятельность, — бросил Тимохин. — Оч-чень благородно!
Лебеденко пожал плечами, спрятал деньги и сказал Тимохину:
— Теперь с нами в расчете, а своим задолжали. Хотите — отдавайте, хотите — нет. Ваше дело. Все же лучше бы отдать. А то себе дороже.
Вроде ничего обидного он не сказал, но Тимохин стал обеими руками тихо постукивать по столу, потом нагнулся, выдвинул ящик, взял связку ключей, поглядел на них и бросил обратно. Он был растерян.
— Спасибо, Константин Петрович, — кивнул Морозову Лебеденко и вышел. На Митеню он так и не взглянул.
— Заигрываете с гегемоном? — слабо улыбнулся Тимохин. — Все равно я за вашу глупость платить не стану.
— Что ты заладил? — спросил Морозов. Он был рад вмешательству Митени, и то, что ему предстояло потерять свои деньги, как будто облегчило его положение. Бог с ними.
Тимохин досадливо поглядел на Митеню:
— Выйди-ка.
Горный мастер встал и ушел.
Тимохин поднялся и защелкнул замок на двери. Потом подошел к окну. Поглядел на улицу. И что-то думал.
— Значит, берешь отпуск?
— Беру отпуск, — сказал Морозов.
— Это правильно.
Тимохин вернулся к столу, нащупал в ящике связку ключей, отпер сейф.
— Так-так, — проговорил он, — надо бы выпить за твой отпуск.
На столе появилась початая бутылка коньяка с блеклой этикеткой и два стакана. Тимохин налил по полстакана.
«Бессмертенко тоже держал коньяк», — как-то вскользь заметил Морозов.
Выпили не чокаясь. Тимохин молча прибрал, закрыл сейф.
— Я на тебя как на брата… — криво улыбнулся он. — И вроде делить нечего… Не верится! Нет, не могу поверить, — Костя Морозов предаст меня. Бред! Сколько были вместе. Терпели от старика. И не мог меня прикрыть!
Морозов видел, что Тимохин действительно ничего не понимает. Что было толку объяснять!
— Тебе нужно прикрытие? — спросил Морозов. — Я сегодня просил Зимина назначить начальником участка Лебеденко. Знай это.
— Ты последователен… А что Зимин?
— Сказал, будто я боюсь, что назначат тебя.
— Странно, — вымолвил Тимохин. — Ты решил вредить мне. Странно… Не похоже на тебя. Чего ты хочешь?
— Чего? — Морозов с улыбкой смотрел в глаза Тимохина.
— Да, чего? — Глаза Тимохина влажно заблестели, словно к ним подступили слезы. Эти круглые темные глаза выражали боль, досаду, и еще что-то беззащитное.
— Не лезь в начальники, вот чего! — грубовато сказал Морозов. — Тогда из тебя прет жуткий Зимин. Пока тебя не поставили и. о., ты был нормальный. И работал, и крутился… Потом вдруг сделался барином.
— Значит, ты хочешь начальником? — спросил Тимохин. — Зачем тебе? Ты же всегда говорил, что на шахте долго не задержишься?.. Да тебя и не поставят.
— Не в этом дело. Я сам не хочу.
— Все хотят! Только одни открыто, а другие исподтишка.
— Я до второй смены свободен, — новым, сухим тоном сказал Морозов. — Пойду…
— Погоди. Я к тебе еще не могу так относиться, как ты ко мне. Возьми эти полсотни. Черт с ним! Я от злости.
Тимохин снова отпер сейф.
Морозов взял деньги. Тимохин глядел на него, как будто ждал, что сейчас Морозов скажет ему: «Старик, все в порядке! Мы друзья по-прежнему».
— Ну что, благодарить тебя? — улыбнулся Морозов. — Спасибо!
— Да ничего, иди, — тоже улыбнулся Тимохин. — Попробуем по-человечески… — И не слишком уверенно добавил: — Как получится.
IV
Зимин привез в трест личное дело Тимохина и представление его на новую должность.
Трест принял Зимина равнодушно.
Среди трех явлений жизни — Зимина, Тимохина и шахты — в тресте вызывало интерес только последнее.
Звезда Зимина едва светилась. У Тимохина ее просто не было.
После третьего кабинета Зимин почувствовал, что от него остается одна кожа, обтягивающая пустоту.
Предстояла последняя встреча — Рымкевич.
И Зимин разъярился. Он вылетел в коридор и помчался вниз, к выходу. Там ждала машина. К черту Рымкевича! После!..
Зимин взмок. Что он мог сделать, кроме побега? Тот, кто бывал в производственных переделках, тот знает, что все это в конце концов не так уж страшно.
Зимин же, зная это прекрасно, убегал. Боялся. Удивительный страх быть погубленным в этом доме, быть свергнутым с той высоты, которая делала его неуязвимым по отношению к большинству, завладел Зиминым. Это был приступ безнадежности. Если бы он продлился, Зимину наверняка пришлось бы тяжелее; тогда бы он стал докапываться до глубины и понял бы, что перестал верить в свое счастье. Но страх прошел, как только Зимин выбрался на улицу. Может быть, потому и прошел, чтобы не быть объясненным.
Сентябрьское небо и быстрые облака — вот что он увидел прежде всего. Сентябрь, конец месяца, план, Рымкевич — Зимин отмахнулся от них и глубоко вздохнул.
Черные машины жарко сияли перед подъездом. Шоферы с наглыми разбойничьими лицами, сыграв в беседке очередную доминошную партию, звенели серебром.
«Что творится? — охнул Зимин. — Ну и пиратские у них рожи! — Он мотнул головой. — Я, видать, сдвинулся. Это ж нормальные ребята».
Действительно, шоферы держались так, как всегда. Приглядевшись, и найдя своего Борю, Зимин одумался и перестроился.
— Сейчас поедем, — предупредил он. — Подожди минутку.
И вернулся в трест. И снова был кабинет, но уже другой, просторнее прежних, с ковром и телевизором. Прежде чем попасть сюда, Зимин потомился в приемной, задержанный секретаршей. Ее звали Ирой, а он назвал — Верой и поплатился. Зимин плохо запоминал ненужные имена.
— Какие цветы вы любите? — потом сообразил спросить он.
Девушка взглянула на этого маленького широкоплечего человека и невежливо засмеялась.
Она не разбиралась в званиях и чинах посетителей. Они сами раскрывались ей. Уверенных в себе она не решалась задерживать, робкие сами натыкались на запрет, а загнанные, с темными лицами производственники всегда были как-то смешно угнетены в этой комнате, словно милый старичок Валентин Алексеевич Рымкевич казался им лютым зверем. Секретарша неожиданно поняла сладость власти и с детской непосредственностью стала гордиться собой.
— Чего ты зубы скалишь? — вдруг оглушил ее посетитель. — Насажали крашеных кукол!
Этот низенький крепыш был сумасшедшим. Девушка растерялась. То, что ее назвали крашеной, было обидно: на самом деле у нее были естественные русые волосы. Ее власть рухнула. Секретарша превратилась в напроказившую девчонку, которую неожиданно наказали и которая, зная, что наказали справедливо, все же изумлена.
— Смотри мне! — буркнул Зимин.
Путь к руководству был свободен и загадочно прост. Зимин толкнул мягкую дверь.
Рымкевич стоял спиной к дверям на пороге примыкающей к кабинету небольшой комнаты отдыха, где только что он выпил полстакана ледяного «боржоми» и умылся.
Яйцевидная лысая розовая голова Рымкевича освещалась солнцем. Похоже было, что старик кейфовал.
Зимин окликнул его. Рымкевич вздрогнул всем телом.
— Фу, черт, — через силу улыбнулся он. — Напугал…
— Что? — спросил Зимин.
— Что-что! — передразнил Рымкевич. — Я бы на твоем месте не лез людям на глаза, а сидел бы в шахте.
— Я… — начал Зимин.
— В шахте! — высоким негрозным фальцетом крикнул Рымкевич. — В твоей отстающей позорной шахте! С утра по кабинетам ходят только безупречные деятели. Ты не из таковских.
Он насупился, сел за стол и, отделенный от посетителя этим мощным сооружением, проворчал:
— Ходит и народ пугает.
«Шутит?» — подумал Зимин, криво улыбнулся:
— Вы меня сегодня уже критиковали. Мы принимаем меры. Хочу доложить конкретно.
— Не надо. Доложишь, когда сделаешь план.
Зимин сделал шаг к стулу, но Рымкевич не приглашал сесть.
— Хочу посоветоваться, — сказал Зимин. — Выдвигаем молодежь на решающие участки производства. Вместо Бессмертенко. Помните, у него второй инфаркт?
— Помню, — неуверенно ответил Рымкевич. Наверное, не помнил.
— Есть у меня парень. Заместитель начальника добычного участка, Тимохин Виктор Федорович. Член партии. Анкета в порядке.
— Сколько ему?
— Тридцать два. Золотые годы.