Но однажды поздним январским вечером, скорее не вечером, а ночью, когда уже укладываются спать, а свет еще не гасят, дочитывая последние страницы или договаривая последние фразы, Морозов подошел к ее дому, подождал, оглядываясь и никого не видя вокруг, и забрался по пожарной лестнице на третий этаж. В кухне было темно. Он ступил на заснеженный карниз, держась левой рукой за боковину лестницы и осторожно продвигая правую ногу по узкому выступу, несколько секунд не решался оторваться от единственной надежной опоры. До Вериного окна было метра два. Там горела настольная лампа, от ее света поблескивал снег на карнизе. Константин был в ссоре с Верой. Ему казалось, что если она сейчас увидит его, то все уладится. Он добрался до окна. Вера сидела на постели и застегивала ворот ночной рубашки. Сквозь розоватый батист просвечивали, темнея, груди. Держась за планку оконной рамы, Константин осторожно стукнул в стекло. Сейчас Вера поднимет голову, узнает его, улыбнется… Вера вскрикнула от неожиданности. Она узнала его, прижала руки к горлу. Через несколько секунд, воскликнув «Дурак!», выскочила из комнаты.
Константин обиделся, но, не желая вдобавок ко всему попасться на глаза ее матери, заторопился вниз.
Вот что вспомнилось Морозову возле этого дома.
Они познакомились в маленьком городе Старобельске, куда родители Морозова уехали после аварии на шахте.
Старобельск стоял на реке Айдаре и был тихим районным центром с песчаными улицами, частными домами, садами и огородами. Здесь не было ни шахт, ни заводов, а жители были обыкновенными мещанами, но не в современном, а в первичном смысле этого слова, то есть обитателями местечка.
Отец, мать и бабушка Морозова, оглушенные несчастьем, не обращали на Константина внимания. Дед же Григорий редко бывал в своем печальном доме. Он уже вышел на пенсию, но был избран председателем ревизионной комиссии на общественных началах, его время от времени звали проверять деятельность магазинов райпотребсоюза. Больше всего дед занимался пасекой, состоявшей из двенадцати больших ульев, и жил на ней, в просторном курене, километрах в двадцати от Старобельска.
Константин был свободен. Ему уже исполнилось шестнадцать лет, он брился один раз в неделю и считал себя взрослым.
Когда тридцатилетний мужчина вспоминает юность, ему обычно кажется, что он был счастлив и глуп. Настоящее сильно искажает прошлое, и, может быть, поэтому прошлое все время изменяется и живет.
На самом же деле Константин не был ни глупым, ни счастливым. Он понимал, что отец уже никогда не поднимется, что механизм прежней жизни разбит, а новый еще не налажен.
Выходило так, что на близких Константин теперь не мог рассчитывать, а главное, того ощущения родины, той маленькой личной родины, которая питает человека, у него нет. Разве хуторской куриный Старобельск мог заменить родной город! Не мог. Не о чем тут было рассуждать.
Константин мечтал закончить здешнюю школу и сразу уезжать обратно, чтобы учиться в институте.
Тогда он и познакомился с Верой.
Она сидела на берегу Айдара, метров за сто от лагунки, где обычно купались ребята и дачники. На противоположной стороне реки поднимались вверх меловые обрывы с оврагами, заросшими колючими кустами. Узкая прибрежная полоса была завалена меловыми камнями.
Вера сидела на купальной простыне и читала книгу. Константин захотел разглядеть ее ближе, подошел и остановился, как будто разглядывая другой берег. Вера не замечала его, и он, рассмотрев ее, вернулся к товарищам.
— Ну как, хорошенькая? — спросили его.
— Так себе, — сказал он пренебрежительно.
Он с ней познакомился, а она еще не знала об этом, приходила на свое место каждый день, купалась и читала свою книгу.
Вера была не так себе, она была красивая. Константин это понял позже, когда влюбился. Тогда же она была просто темно-русая девушка с пропорциональными чертами лица, по-видимому, высокомерная и гордая, потому что сторонилась всех. Не перемолвившись с ней ни словом, он осуждал ее за то, что она сидит вдали от всех и читает единственную на всем берегу книгу. Однако этим-то она и привлекала. Слова, взгляды, движения ее тела, в котором уже было что-то от взрослой женщины, это он увидит потом, а прежде всего была одинокая девушка в голубом купальнике, сидевшая с книгой на зеленом лугу.
— Девушка, вы приезжая? — спросил Константин.
— А вы, очевидно, местный, — ответила Вера.
«Местный» прозвучало как «дикий»… Он не знал, что нужно дальше говорить.
— У меня тут дед с бабкой.
— У меня тоже, — сказала она и наклонилась над книжкой.
Константин стоял, думал, что бы еще спросить? И почувствовал, что не настроен разговаривать в том пошлом нахальном тоне, который был принят у его товарищей.
«Ну и балда же я!» — решил Константин, разбежался и прыгнул в воду.
В тот день он к Вере больше не подходил. Его тянуло поглядеть, что она делает и не смотрит ли на него, но он не глядел.
Его компания, братья Шевчуки и тайно враждовавший с ними Валерка Петров, играла в догонялки. Они брызгались в воде, гоготали и ловко ныряли. Порой на брызгах вспыхивал радужный мостик. При случае Петров шутя придерживал под водой кого-нибудь из братьев, они же потом объединялись и топили Петрова. В любую минуту могло дойти до потасовки, однако затем, наверное, стало бы скучно, и поэтому все обходилось мирно. Их вражда была вызвана соперничеством родителей. И Шевчуки и Петровы жили в одном большом, разделенном на две части кирпичном доме. Шевчуки въехали недавно, а Петровы, надеявшиеся расширить свое жилье за счет долго пустовавшей соседской половины, своего не добились, и новые соседи им не понравились.
Братья были скромными, простодушными ребятами. Сперва они не понимали подковырок Валерки Петрова. Тот спрашивал у них:
— Правда, Алан, вам из колхозов продукты бесплатно привозят?
Старший, Алан, страшно стеснялся своего имени, составленного из первых слогов родительских имен — Александра и Анны. Петров живо понял это. Но, спрашивая о продуктах, он к тому же намекал на нечестность Александра Васильевича Шевчука.
Потом у Петрова случилась трагедия: Александр Васильевич пришел к ним домой и показал какие-то квитанции, а Иван Антонович Петров сконфузился, покраснел и стал извиняться и ругать сына. Валерка был выпорот в присутствии гостя, и его возмущенный вопль слышали во дворе.
После этого Валерка держал язык за зубами и не вдавался в тонкости жизни, о которых он узнавал от своего сурового папаши.
Константин был для соседей новым человеком, они хотели с ним подружиться. Совсем неожиданно он сделался главным в этой компании.
Они лежали на прибрежной траве. Алан (его называли Аликом) глядел носом в песчаную прогалину и разгребал ладонью песок. Ему попалась медная монета, такая старая, что нельзя было разобрать надпись. С одного края она стерлась, словно ее прикладывали к точилу. Петров выхватил монету, побежал к воде и стал тереть мокрым песком. Вся компания смотрела на него.
Потом Петров показал монету Константину и сказал:
— Старинная. Тысяча семьсот третий год.
Алан протянул было руку, но медная монета попала к Морозову.
К тому времени Вера уже ушла. Солнце наклонялось на западную сторону, к белому крутому берегу. Константин засобирался домой, а за ним и остальные. Быстро оделись, сели на велосипеды и поехали. Братья, ехавшие на одном велосипеде, отставали. Константин обогнал Петрова и вырвался вперед. Широкая тропа вела через огороды. Цвели высокие подсолнухи.
Увидев Веру, Константин затормозил. Она шла босиком, в одной руке была пластиковая сумка, а в другой сандалии. К загорелым ногам прилип песок и травинки.
Он медленно подъехал к ней, и она оглянулась.
— Подвезти? — спросил он прежним нахальным тоном.
Она бросила взгляд на Шевчуков и Петрова, которые были близко и улыбались дурацкими улыбками.
— Они ничего тебе не сделают, — сказал Константин, — это местные ребята.
— А я вас не боюсь.
Они стояли друг против друга. Между ног Константина был велосипед, одна нога стояла на педали. Вера упорно смотрела на него, ждала, когда приставала уедет.
Ребята медленно прокатили мимо, оглядели Веру и остановились шагах в десяти. Петров и Алан были в той же позе, что и Морозов, а младший Вовка топтался рядом с братом. Они таращились на Веру по-прежнему.
Константин сделал вид, что не замечает приятелей. Он был бы рад уехать с ними, бросить эту девчонку, но ему было стыдно проявить слабость.
— Костя! — крикнул Петров. — Что ты там?
Морозов махнул рукой: мол, проваливайте, ради бога!
Ребята постояли и поехали.
Вера насмешливо приподняла уголки рта, ничего не сказала и пошла дальше.
Константин покатил велосипед следом за ней. Он думал: «Вот я дурак, она смеется надо мной, и ребята будут смеяться».
И, думая так, шагал за Верой, пока она не обернулась.
— Ты еще здесь? Послушай, это же смешно! Я не хочу с тобой знакомиться.
Она снова остановилась. Тропа была пустынна, и терпко пахло молодыми подсолнухами.
А что было дальше, Морозов не помнит. Проводил ли Веру до ее дома, то ли вспыхнул и уехал, но с тех пор начались их встречи.
В памяти осталась монета, принадлежавшая, может быть, казаку-булавинцу, гулявшему по Айдару со своим атаманом. И монета, и рассказ о Булавине, и объяснение слова Айдар (по-татарски «передовой всадник»), и то, что Старобельск лежит на земле половецкого Поля, — все эти случайные знания вдруг связались у Константина в некую поэму, которую Вера однажды выслушала.
Она не перебивала его. Ее молчание было признаком либо незнания, либо поощрения. Ее темно-голубые глаза уже смотрели на него с любопытством, как будто она спрашивала: «Что же будет дальше?»
VI
Вечером к Морозову должна была прийти Людмила, но он позвонил в отделение «Интуриста», где она работала переводчицей, и сказал ей, что весь вечер будет занят. Конечно, Людмила спросила, чем же он будет занят весь вечер, и выделила эти слова —