Богдановский глядел на закат и легкомысленно улыбался. Толстый, розоватый и улыбающийся, он походил на старого купидона.
— Дайте мне нормальные условия, а я на все согласен, — отрезал Аверьянцев. — Кто не мечтает о настоящем деле? Я не больно, конечно, верю, но ни за что не откажусь.
Аверьянцев на лету схватил возможность обставить Грекова, — это была неожиданность. Зимин предполагал, что оба начальника участка будут в одной команде. «Ах вы голубчики, — мелькнуло у него что-то вроде этих слов. — Хорошие вы мои!»
— Вообще-то дураков среди нас нет, — заметил Греков. — Сергей Максимович предлагает месячник повышенной добычи, а что, если и дальше, до конца года?
Он наконец размял сигарету, с удовольствием затянулся и выпустил дым через нос. Его взгляд был размягчен и ласков.
— Пора бы устать от этой штурмовщины, — буркнул Богдановский. — Ни дня, ни ночи…
Но он, должно быть, сам не верил, что его послушают, и не стал дальше говорить.
— Да, до конца года! — повторил Греков. — Тогда мы не только долги покроем, но на хорошее место взойдем. Ну, Морозов, разве не так? — Кажется, он старался угодить Зимину. Это было не похоже на него, и Морозов предположил какой-то сговор Зимина с Грековым. «Но зачем? — спросил он себя. — Чтобы повлиять на нас? Неубедительно».
— Молчишь, Костя? — Зимин пожал ему плечо. — Ты самый молодой. У всех я вижу потолок, а у тебя не вижу. Ты и взлететь можешь, но можешь даже среднюю карьеру не осилить. Вот так промолчишь всю жизнь.
«Чудновский умер, — вспомнил Константин. — Вера уехала в Старобельск. Зовут спуститься с аквалангом в затопленный ствол. Этот сулит карьеру… А что я? Я вижу подводные сны. Вижу сны…»
— Я сделаю все, что в моих силах, — ответил он.
— Хорошо сказал. Дельно.
«Назначу его начальником участка, — решил Зимин. — Он будет моим. А Тимохин и без этого ручной. Им можно заменить Богдановского в случае чего… Мы еще поработаем, товарищ Рымкевич!»
— Солнце село, — сказал Богдановский. — Сейчас зажгутся фонари. Этот переход дня в вечер всегда очень красивый. В небе еще день, а на земле сумерки.
— Ну не грустите, Валентин Валентинович, — улыбнулся Зимин. — Завтра будет новый день.
— Я не грущу. Как это? Пирамидон? Хочется чем-то продезинфицировать мозги, вот какая штука…
— Э, бросьте стонать! — весело сказал Зимин. — Вам действия недостает. Действия, Валентин Валентинович! Скоро у вас не будет времени на расслабляющие мысли. Я вам гарантирую беспокойную жизнь.
— Не пугайте, Сергей Максимович. С вами мне и черт не страшен.
Богдановский говорил вялым, усталым голосом и по-прежнему глядел вдаль. Было видно, что он не даст втянуть себя в разговор. Это уязвляло Зимина. Не было полной удачи! Один-единственный человек портил все дело. Пусть он был бессилен, одинок и нерешителен, что с того? Он был, и все видели, что он был и есть. И кто с ним будет завтра?
— Вы устали, — холодно сказал Зимин. — Если хотите, берите отпуск за свой счет. На неделю.
— Не стоит, Сергей Максимович. — Он так и не повернулся.
— Позвольте мне сейчас уйти, — Морозов неожиданно вмешался в непонятный для него разговор. — Желаю приятно провести вечер.
Пока все удивленно на него смотрели, он кивнул головой и ушел с балкона.
— Наверное, девушка, — предположил Греков.
— Нет, не девушка, — сказал Тимохин.
Он стоял, прислонившись спиной к перилам и скрестив ноги. Это была поза молодого и уверенного в себе мужчины. Он стоял расслабленно, но был вместе с тем подтянут и собран, не переходя грань, за которой начинается вальяжность.
— Его позвали работать с аквалангом в затопленной шахте, — сказал Тимохин. — Это старый метод «Ихтиандра» — все для рекламы. — Он не осуждал и не иронизировал. Он преподносил факт взрослым людям, разговаривающим о важных вещах.
— Это опасно? — спросил Зимин.
— Известный риск, — ответил Тимохин. — Насколько я знаю, еще никогда аквалангисты в шахту не спускались.
— Он стоящий парень! — сказал Греков. — Ничего с ним не случится.
Женщины не обратили на Морозова внимания, он вышел на лестницу незамеченным. «А если бы я пришел к нему перед смертью? — снова подумал он о Чудновском. — Вспомнил бы меня?»
Он спустился на нижний этаж. Наверху хлопнула дверь, кто-то побежал по лестнице.
— Костя!
Это был Зимин.
«Вот холера! — чертыхнулся Морозов. — Будет тащить назад».
— Что, Сергей Максимович?
— Ты уезжаешь?
— Да, у меня же отпуск. Я хочу сделать важное для меня дело. После этого я ваш со всеми потрохами.
— Понимаешь, я хочу тебя попросить, — Зимин отвел глаза. — Не лезь туда. Я решил назначить тебя вместо Бессмертенко. С аквалангом в шахте еще никто не плавал. Я прошу. Это детство…
Морозов пожал плечами и сделал шаг вниз.
— Значит, вы знаете? — спросил он. — Но я не собираюсь устраивать фейерверка.
— То есть? — Зимин тоже спустился на одну ступень.
— «Ихтиандра» уже нет, Сергей Максимович. Назначаете меня или не назначаете, вы скажете, когда я вернусь. Хорошо?
Морозов торопился проститься. Он понял, что разгоряченный Зимин искренне хочет показать свое расположение. А то, что он может опасаться за него, Морозову не приходило в голову.
— А куда ты едешь? — спросил Зимин.
— В Старобельск.
— Где это? — Зимин все еще ему не верил.
— У меня там родня. Городок в Ворошиловградской области.
Все-таки кто знает, он играл или был искренним? Скорее всего, и то и другое смешалось в нем, и, как компанейский шахтерский парень, Зимин желал ему только хорошего, а как бюрократ — с выгодой для себя показывал это желание.
— Ну, счастливо, Костя, — Зимин протянул ему руку. — Смотри!
Он казался расстроенным.
Вернувшись домой, Зимин увидел, что первый беспорядок застолья с его внешней некрасивостью, бросившейся ему в глаза, когда он уходил, теперь сменился новой картиной. Стол был сервирован другой посудой, сиявшей отраженным золотистым светом люстры. На краю серебрилась еще не разобранная кладка ножей и вилок, тоже других, взятых из набора, подаренного Зимину к свадьбе. В последний раз ими пользовались в Новый год, и с тех пор они лежали в устланной малиновым бархатом коробке.
— Сережа, — сказала за спиной Зимина Женя.
Он посторонился, пропуская ее, и вдруг спросил:
— Тебе помочь?
— Что ты! — улыбнулась она.
Хотя в ее голосе не прозвучало даже тени упрека, Зимин смутился.
— Как хочешь, — сказал он. — Тебе не нравится… все это?
— Почему не нравится? Я хотела, чтобы ты пригласил своих… — Она поставила на угол блюдо, что-то отодвинула, поправила и переставила блюдо в центр. — А смотри, как пошел сыр с чесноком!..
— А где Игорь? — спросил Зимин.
— На кухне.
— Ладно, — он пошел на балкон.
Мужчины уже покурили. Они разговаривали о работе, словно на планерке. Богдановский вспомнил случай, когда разоблачил Грекова: у того под лавой был целый состав порожняка, а он получил еще один, раззвонив всем, что с минуты на минуту остановится, если не придут вагонетки.
— Прямо только вороны летают, — усмехнулся Греков.
— А это непорядочно, — сказал Аверьянцев.
— Что-что? — переспросил Греков.
— Непорядочно, — с тяжеловесным миролюбием вымолвил Аверьянцев и поглядел на Зимина.
— Мы получаем спаренные электровозы и четыре платформы с вагонетками, — ответил ему Зимин. — Можешь успокоиться.
— А я не волнуюсь. Вас снимут, а не меня.
— Знаешь, кого ты напоминаешь? — улыбнулся Зимин. — Моего сына. Вчера он говорит мне: ты не так меня воспитываешь, хоть раз послушай в девять часов передачу «Взрослым о детях».
— Я знаю, в одной школе у девятиклассницы нашли противозачаточные таблетки, — радостно сказал Кияшко. — К чему мы идем?
— Думаешь, я боюсь, что меня снимут? — спросил Зимин Аверьянцева.
— А по-твоему, лучше аборты? — сказал Греков.
— Да, месячный план мы провалили, — продолжал Зимин. — «Орел» подрезал… Но в сравнении с августом все равно дадим больше.
«Почему я оправдываюсь?» — подумал он.
— При чем тут аборты? — удивился Кияшко. — Если б с твоей дочкой случилось такое, как бы ты говорил? Раньше рожали по десять детей, слабые умирали, а сильные оставались, а теперь рожают одного и трясутся над ним. Вот и вырастает чудо.
Все что-то говорили, и лишь на другом конце балкона один Богдановский молчал, грузно опершись на перила и глядя куда-то в небо между домами.
«Могут снять! — решил Зимин. — А мы только стали голову из помоев высовывать…»
Он подошел к Богдановскому, тоже оперся локтями на перила и, желая сказать ему что-то хорошее, стал вспоминать, с чем же хорошим он может к нему обратиться. Про электровозы он уже сказал… Будущее, заключенное в мыслях о работе, сейчас сделалось узким.
— Мы с тобой ровесники, Валентин, — вымолвил он. — Через десять лет нам по пятьдесят. Выходим на финишную прямую.
— Уже вышли, — буркнул Богдановский, не повернувшись. — Да ты не бойся, никто тебя не тронет. Ты всегда будешь современным.
Он впервые говорил на «ты». Это было неожиданно и как-то нехорошо. Зимин посмотрел вниз, во двор, где по дорожке ходила со своим малышом соседская чета Зайцевых, и, хотя смотрел на дружную семью, видел и обвисшие толстые руки Богдановского, и его спокойное лицо, выражавшее что-то трудное. Вопрос «Что с ним?», возникающий как бы сам по себе, касался лично Зимина. Выходит из строя один из старых гвардейцев, выходит накануне больших дел — тут требуется стать психоаналитиком и лечить Валентина Валентиновича. Снимут, не снимут — пока вопрос не в этом…
Зимин вспомнил: месячник повышенной добычи, «орел», уход Морозова на рискованное приключение, но Богдановский не отвечал на эти сигналы.
В другом конце балкона Греков рассказывал историю о старом неверном муже, который назначил свидание одной красавице ночью в саду, а та послала вместо себя его жену, и он в темноте жену не узнал, принял за юную насмешницу… Зимин, не глядя на Грекова, представлял четкий мужественный рисунок его лица, подчеркнутый рукой знакомого парикмахера, и настроение его слушателей, Аверьянцева и Кияшко, тоже представлял: вот Аверьянцев — сто семьдесят девять сантиметров роста, поджарый, покатые широкие плечи, красноватая кожа, глаза светло-голубые, почти серые — открыто глядит на Игоря Грекова, во взгляде нет и тени враждебности, но есть твердость; вот Кияшко… А Кияшко как Кияшко…