Бабушка поднимает над книжкой глаза:
— Курит, Костик. В сарае курит… Хоть ты ему скажи… Много ли ему осталось?..
— А ну цыц, глупая баба! — сердится старик.
— У-у! — укоризненно произносит бабушка.
Потом она снова отрывается от сонника:
— Костик, а где та девушка? Как ее звали?
— Вера. Я женюсь на ней.
— Ой, Костик! — огорченно говорит она. — Не женись. Она для тебя старая. Тебе надо молодую, чтобы ты ее себе воспитал.
Дед кивает.
Морозов улыбается им, встает из-за стола и выходит на улицу. Он идет к Вере.
Дальнейшее он не может себе представить… Дед и отец давно не живут на свете, мать вышла замуж, а в доме поселилась горечь.
На подъеме Константин включил третью передачу. Под днищем машины что-то громко треснуло. Он прибавил газа. Двигатель заревел, но «Запорожец» замедлял ход. Морозов нажал на педаль тормоза — тормоза сработали. «Полетела коробка, — спокойно подумал Морозов. — Конец путешествию».
Отпустив тормоза, он скатился с подъема. Он не остыл от езды. Не верилось, что поездка закончилась.
«Что ж ты так? — мысленно спросил кого-то Морозов. — Именно сейчас?»
Он взял лежавший за задним сиденьем аварийный фонарь, красный пластмассовый сундучок с огромным рефлектором. Став на колени за машиной, осветил поддон двигателя, задние колеса, корпус коробки передач. Блеснул белый стальной излом. Левая полуось была сломана.
Морозов встал, отряхнул колени и стал ходить по дороге взад-вперед. Поломка была простая. Если бы у него оказалась запасная полуось, он бы отремонтировался за полчаса.
Через несколько минут, проведенных в бездействии на пустынной дороге, Морозов с тоской подумал, что здесь придется сидеть до утра, а потом где-то разыскивать злополучную железку.
Он подошел к «Запорожцу», взялся за холодную, покрытую росой ручку и безнадежно посмотрел на мутно сереющий асфальт. Ни огонька!
Константин влез в машину.
— Что же делать? — спросил он себя.
Он взял термос, выпил горячего кофе и закурил. Надо было устраиваться на ночлег. Рано утром его зацепит буксиром какой-нибудь попутный грузовик и дотащит до ближайшего населенного пункта. Морозов не намеревался возвращаться.
Он нащупал под сиденьем рычажок, дернул его, и сиденье откинулось назад. Морозов попробовал прилечь. Было неудобно. В шею уперлась откинутая спинка, а ноги оставались на полу. Тогда он стащил с сидений матерчатые чехлы, свернул их и подложил под голову. Больше ничего нельзя было придумать.
И закрыл глаза.
К нему сразу подошла Вера в подвенечном платье и в короткой фате.
— Тебе нравится? — спросила она. — Жалко, что у нас самое хорошее теперь позади. Идем?
— Идем — согласился Константин.
У нее было желтоватое лицо с тонкими морщинками возле глаз.
Вера протянула ему деревянную шахматную доску. Морозов огляделся, не зная, куда сунуть этот предмет. Вокруг ничего, кроме «горбатого», не было. Он опустил доску на гравийную обочину.
И доска сама собой раскрылась. Это был первый подводный дом «Ихтиандра», выкрашенный в белый цвет.
— Это мне снится? — спросил Морозов.
Вера кивнула на дом. В его помещении стоял Чудновский, одетый в черный концертный пиджак. В его согнутых руках над белыми манжетами сияла труба. Увидев Морозова, он заиграл: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» Протяжный, сдержанный плач разлился по дому.
Из отверстия в полу, где стоял прозрачный круг воды и скользили рыбы и рачки, вынырнула мокрая голова Павловича в маске и загубнике.
— Сыграй что-нибудь веселое, — попросил он, выдернув изо рта загубник.
— У меня сломалась полуось, — пожаловался Морозов.
— Вот видишь! — воскликнул Павлович. — Надо тебя развеселить. Французы давали своим акванавтам сухое вино, а у нас всегда был сухой закон.
— Что играть? — спросил Чудновский. — Раньше Костя любил рискованные варианты, например королевский гамбит или атаку Маршалла за черных…
30 июля. Прошло несколько месяцев с того мартовского вечера, когда мы задумали погрузить в Черное море подводный дом и жить в нем. У нас не было ни подводного дома, ни гидрокостюмов, ни лодок. Мы крайние индивидуалисты и дилетанты. Среди членов клуба есть инженеры, техники, врачи, летчики, шахтеры, студенты, но нет ни одного профессионального водолаза.
С марта до июня каждому из нас по многу раз приходилось менять специальность. Сегодня мы чертим детали подводного дома, завтра свариваем эти детали из обрезков металла, послезавтра превращаемся в портных — кроим и склеиваем водолазные костюмы. Затем ремонтируем списанные лодки и моторы. Все это длится много дней, точнее — вечеров. А днем мы заняты на работе.
Сейчас месяцы вечерних работ, поисков оборудования, нужных специалистов, погрузка — это уже позади. По железной дороге ушли в Евпаторию два вагона с нашим оборудованием: дом, лодки, компрессоры, электростанция, кабели и шланги, медицинское оборудование. Мы вылетели самолетом. У каждого по 20–30 килограммов груза.
3.30 утра. Мы на Тарханкуте, недалеко от села Меловое, в восьмидесяти километрах от Евпатории. Нас встречают шестеро ребят, сопровождавших вагоны. Оборудование доставлено ими сюда за один день.
1 августа. Тарханкут все больше привлекает нас. Степь, камни, колючки, ни деревца вокруг. Но узнайте его поближе, и он вас очарует своими гротами и пещерами, скалами, морем, свободой и простором.
На холме у бухты с пологим песчаным берегом натянут белый купол парашюта. Вокруг палатки. Колодец, который, наверное, помнит крымских ханов. Тень от парашюта — единственная на всем побережье.
Белый дом из железа с красной надписью «Ихтиандр» стоит на траве. Пахнет полынью и овечьим пометом.
Я почти счастлив. Конечно, эксперимент пройдет блестяще, и мы заткнем за пояс Кусто с его программой «Преконтинент». Мне тревожно, но это хорошая спортивная тревога перед стартом. Иными словами, небольшой мандраж.
Вспоминаю Веру, отца, деда.
Я любил Веру, она любила меня. Почему же у нас ничего не вышло? Этот вопрос всегда приходит на ум, когда я вспоминаю ее. Иногда она снится мне, и, еще не проснувшись, я испытываю тяжесть непоправимого горя, подобного смерти. А утром, пока не отвлекся работой, испытываю тоску. Видит ли Вера меня во сне? Не знаю. Скорее всего, нет, — хотя это лишь предположение… Если она замужем, пусть она будет счастлива.
По-видимому, я жестокий человек. Как я могу искренне желать ей счастья, если одновременно надеюсь, что успех «Ихтиандра» заставит ее вспомнить обо мне? Ведь вспомнив, Вера возродит на миг и любовь и испытает горечь потери, какую испытываю я.
Но пусть она будет счастлива. Для меня на свете живут две Веры, одна — со мной, другая — без меня. Это мистическое объяснение, может быть, самое правдивое.
2 августа. Открытие лагеря. Бидоны с сухим вином. Почти пятьдесят человек поют песни.
4 августа. Найдено место для дома. Глубина двенадцать метров. Рядом удобная бухта для лодок и озеро, соединенное с морем подводным гротом.
Перенесли дом на берег. Начались работы с балластом: бетонные параллелепипеды на полторы тонны весом укладываются в кассеты, по три блока в кассете. Сухопутная команда закатывает их в море и передает подводной группе.
7 августа. Спущены на воду дом и десятивесельная шлюпка. Я едва не сломал ногу. При спуске лодки ударило бревном-катком. Тяжелую лодку едва волокли, но я заорал, и ее мгновенно подняли.
10 августа. Работаем шестой день. В бухте плавает наш дом. Он наполовину затоплен первой кассетой блоков. Вокруг него стая подводников в разноцветных гидрокостюмах. Мы заводим тросы, подтягиваем их ко дну лодки и затем манипулируем ими. Все это идет медленно и тяжело. Ловлю себя на мысли, что в шахте легче.
Среди всех выделяются Павлович, Ипполитов и Бут. Павлович по натуре разбойник. Подводный дом а-ля Кусто — его идея. Сегодня он обрадовал народ: «Вы думаете, сейчас тяжело? Напрасно думаете! Мы занимаемся неизведанным делом, за такие дела можно заплатить жизнью».
…Вечером с моря пришла гроза. Молнии, фантастические по силе и форме, врезались в воду. Шел тяжелый страшный дождь с ветром. Затопило две палатки.
11 августа. Люди устали, нервничают. Неудача — сорвалась нижняя кассета блоков. Трое готовятся к отъезду: не выдержали.
13 августа. Почти трое суток с короткими перерывами льет дождь. Лагерь еще стоит. Десятивесельную лодку сорвало с троса и било о камни. Двигатели вышли из строя. Дом целую ночь грохотал и булькал. Бухта залита грязью из прибрежных оврагов. Между палаток бродят печальные фигуры — кто в гидрокостюме, кто в плавках, кто в резиновых сапогах и в плаще. Только на кухне не утихает жизнь.
В эти дни было достаточно времени для раздумий. Прошла половина отпуска. Дом еще не установлен. В лагере все больше недовольных. Я не представлял, каким будет этот отпуск. Боюсь, мало кто представлял.
Кажется, мы стоим на быстро вращающемся круге. В центре группа железных ребят. Вокруг еще десяток. Они держатся прочно, хотя центробежная сила действует и на них. Дальше — остальной лагерь. Одни стараются приблизиться к центральной группе, другие слетают с круга. Главное — удержаться тем, кто в центре. Хочется думать, что я неподалеку от них.
14 августа. Общее собрание членов клуба. Быть или не быть эксперименту? Очень трудно. Никто не считает положение безнадежным. Заросший до глаз черной щетиной Павлович ерничает. Он уверен без оглядки. Почему-то такой лидер меня раздражает. Предлагаю назначить руководителем эксперимента Юру Бута. Павлович остается председателем совета «Ихтиандр», но безусловно он обижен. Нам приходится пожертвовать чем-то легким, цельным и, быть может, сильным ради успеха. А Бут умница, у него нешаблонное мышление, спокойствие, умение, планировать последовательные операции, анализировать каждую из них. Эти черты инженера-экспериментатора сейчас намного важнее, чем романтика Павловича.