Его решение подействовало на шахтеров угнетающе. «Я превращаюсь в Тимохина», — подумал он.
В той напряженной обстановке, которую создали трудные горно-геологические условия, снабженческие неувязки и слабохарактерность Зимина, люди ждали обновления. Казалось, оно неизбежно должно случиться… Но вот не случилось.
Для Морозова началась новая пора жизни. Любая перемена в любом человеке ощущается им с того мгновения, когда он сталкивается с окружающими людьми, которые привыкли видеть его по-старому и потому всегда готовы оспорить новое. Перескочив через одну ступень служебной лестницы, Морозов механически ворвался в круг руководства и неизбежно должен был столкнуться с ним. Он чувствовал себя равным Аверьянцеву, Грекову, Богдановскому и другим. Он знал и умел не меньше их, но в этом круге для него была только одна роль — самого младшего. В действительности ни о каком равенстве речи не шло.
На второй день после возвращения Морозова Зимин позвонил в нарядную и позвал его к себе в кабинет. Морозов только что выехал на-гора, чтобы дать задание шахтерам второй смены и затем вместе с ними спуститься в подземелье. Дела были неважные: в угольном пласте прорезалась прослойка аллеврита и почти треть порожняка грузилась породой. За это явление природы отвечать приходилось Морозову, но ничего, кроме своего второго спуска в забой, он не мог придумать.
Голос Зимина был весел и даже ласков. Наверное, начальник шахты сейчас откинулся в своем вращающемся кресле и, чуть-чуть вращаясь, что он всегда делал, находясь в хорошем настроении, улыбался в сторону селекторного микрофона.
Морозов предполагал, что в первые дни Зимин будет стараться обходиться с ним по-человечески, чтобы, как следует из теории управления, поощрить новичка. Думая так, он был близок и к житейской правде. Зимин успел насолить всем начальникам участков, даже любимому Грекову, и теперь, чтобы внести раскол в ряды оппозиции, хотел расположить к себе Морозова.
Теория и житейская правда случайно совпали, но Константин едва ли мог избежать ошибок.
И он сразу ошибся, сказав о прослойке алеврита. В душе он надеялся, что отныне достиг реальной самостоятельности и Зимин будет ему доверять. Надежда была сильнее здравого смысла, который должен был его насторожить.
— Да, не повезло тебе, — сказал Зимин. — Смотри, возле тебя Греков и Аверьянцев. Они спуску не дадут. Надо постараться! Читал сегодняшнюю газету?
— Нет. Когда бы я успел?
— Ну зайди, — в голосе Зимина послышалось нетерпение.
Морозов, ожидавший участия или хотя бы понимания, увидел, что его подстегнули, как лошадь.
Он опустил трубку. Вошел Тимохин, он был во второй смене.
— Привет.
— Здоров.
«А при чем газета?» — подумал Морозов.
От Тимохина веяло спокойствием. Он был в летнем светло-сером костюме и в темных очках.
— Ты похож на итальянского мафиози, — пришло в голову Морозову. — Куда-то вечером идешь?
— Иду в одно место, — кивнул Тимохин. — Здесь все в порядке?
«Ах, ну конечно! — вспомнил Константин. — Сегодня напечатали статью Дятлова…»
— В каком там порядке! — бросил он. — Рубим породу. Прослойка.
Тимохин снова кивнул, точно посочувствовал.
Они поглядели друг на друга, и Морозов пошел к начальнику шахты.
Действительно, в газете был большой репортаж «В шахте с аквалангом». О Морозове там говорилось немного и довольно сдержанно, что тот «способный, судя по всему, организатор, недавно принявший руководство добычным участком». Но даже эта скороговорка с неопределенным «судя по всему» вызвала зависть Зимина. Прочитав репортаж до последней строчки, он не запомнил никаких других фамилий «необыкновенных людей, подводников», а только уловил суть дела и то, что в этом горячем уникальном деле участвовал его подчиненный. Зависть родилась как будто в виде запоздалого беспокойства из-за случившегося риска. «Я ему доверил участок, а он ведет себя как мальчишка» — вот была первая мысль Зимина.
Он пососал леденец, вспомнил свои мечты о славе, и вдруг невольно мелькнуло: «Молодец!» Мальчишка шел к цели, не сворачивая. Разве не молодец? Газета ясно писала, что за такое дело можно представить к правительственной награде.
Зимин прижал клавишу переговорного устройства.
— Газету читал? — спросил он Халдеева.
— А что? — ответил Кивало.
— Загляни на минутку.
Халдеев вошел, очки блестели, и лицо казалось непроницаемым.
«Боится нагоняя», — насмешливо отметил начальник шахты.
— Вызывали, Сергей Максимович? — приостанавливаясь и наклоняя лобастую голову, спросил Халдеев.
— Да, вызывал, — сказал Зимин. — Что за манера спрашивать об очевидных вещах?
Кивало молчал, глядя прямо в глаза.
Зимин подождал и стал говорить дальше, не оставив язвительного тона:
— Помнится, ты возражал, когда я хотел назначить Морозова? На вот, почитай!
Халдеев сел к приставному столу и положил перед собой газету. Он читал медленно и настороженно.
— М-да, — произнес он, закончив. — Интересно…
— Что интересного? — спросил Зимин.
— Да все, — Халдеев сделал рукой округлый жест. — Но зачем это им нужно?
И Зимину сделалось невыносимо скучно. Не зная, для чего он вызвал главного инженера, и испытывая внутреннюю неосознанную потребность укрепить свое чувство одобрения и избавиться от зависти к Морозову, Зимин вдруг столкнулся с пустотой. Халдеев был лишь оболочкой, скрывающей пустоту какого-то универсального общего приема. Наверное, поэтому он не ходил в гости и говорил только о совершенно безликих предметах — о производстве, о своем умении готовить вареники, о спортивных телепередачах. Но всегда он был удобен.
Зимин, не встретив даже проблеска живого чувства, понял, что ждал от Халдеева неисполнимого чуда. Тому было бы легче претерпеть физическую нагрузку, отработать целые сутки в шахте или высидеть многочасовое совещание, чем самостоятельно шагнуть на незнакомую дорогу. И, поняв это, Зимин заговорил общепринятым языком.
— А как думаешь, что скажут по поводу статьи в тресте? — спросил он, не называя ни фамилии Морозова, ни его связи с шахтой, ибо такие тонкости Халдеев улавливал мгновенно.
— Ничего особенного, — уверенно вымолвил главный инженер. — Могут даже не заметить. Вот если бы критиковали, тогда другое дело. А так — ну вроде детектив. Прочитал и забыл.
— Угу, — с досадой промычал Зимин.
— Нет, ничего страшного, — успокоил Халдеев. — Ну разве Рымкевич пошутит по этому поводу. Мол, детские забавы…
— Эх, бюрократ, бюрократ! — воскликнул Зимин. — Люди подвиг совершили, а ты думаешь, как бы из этого чего-нибудь не вышло!.. Подготовь приказ. Объявить Морозову благодарность.
Мысль о благодарности проскочила ни с того ни с сего, словно назло Кивале. И Зимин сразу увидел, насколько он благороднее и выше Халдеева. Ему стало приятно.
— Мы минусуем, — осторожно сказал Халдеев. — Нас неправильно поймут.
— Кто же?
— Ну хотя бы старые начальники участков, Греков и Аверьянцев. Не успели парня назначить, а уже балуем.
Зимин не понял, почему ему хотелось услышать возражения, но он их ждал, и они появились. Как человек практический, полагающийся только на опыт и интуицию, он не обладал определенным нравственным чувством, чтобы без постороннего вмешательства искренне оценить статью о Морозове. Зависть смешалась с одобрением. Ни пользы, ни вреда Зимин не предвидел.
Но он не уважал Халдеева. Заглянув в него, словно в зеркало, Зимин брезгливо отвернулся. Все прояснилось.
— Пусть твой Греков и Аверьянцев не суют нос в мои дела! — весело и холодно сказал он. — Так и объясни… А тебе пора становиться политиком. За эту благодарность он мне горы сроет.
Халдеев кивнул и первый раз улыбнулся. Понял.
«Да, издам приказ», — окончательно решил Зимин, найдя применение и опору своему шаткому нравственному чувству.
…Зимин говорил с главным бухгалтером Жилкиным, когда телефонный звонок прервал беседу в самом страстном месте. Седой, розово-упругий шестидесятилетний Жилкин упрямо отказывался давать деньги одному больному шахтеру. Зимин просил, хвалил Жилкина и сулил представить к награде «Шахтерской славой». Но бухгалтер не поддавался и только повторял, что не имеет права, все понимает, потому что душа у него есть, однако денег не даст.
Тут-то возникла невидимая крашеная красотка из приемной Рымкевича и вежливо-злым голоском сообщила, что сию минуту с Зиминым будет говорить Валентин Алексеевич Рымкевич.
Зимин был вынужден отложить ловлю Жилкина.
— Ну и щука же ты! — покачал он головой. — Алле! Слушаю. Здравствуйте…
Рымкевич говорил негромко, в обычной манере властных людей, знающих, что их обязаны слушать. Опытный аппаратный работник Кивало ошибся: в тресте статью заметили.
— Да, тот самый Морозов, — отвечал Зимин, пытаясь предугадать настроение старика.
— Ну а что ты сам думаешь? — спросил Рымкевич с усмешкой, словно догадывался, как трудно будет ответить на этот прямой вопрос.
Зимин становился тем, кем был только что Халдеев. Он был уверен, что Рымкевич любой ответ, если захочет, обернет против него же.
Жилкин благообразно глядел на Зимина робким виноватым взглядом, что выражало одновременно и мудрость и стойкость.
— Мне кажется, Валентин Алексеевич, вы в молодости были таким же рискованным парнем, — сыграв простодушие, сказал Зимин. — А такие люди всегда по душе. С ними можно идти на все. — Он на миг замолчал. Подумал, что его слова искренни, но на всякий случай добавил: — Конечно, в зрелом возрасте приходят более глубокие интересы.
«Нет, я большой политик! — проиронизировал Зимин про себя. — Ни одной свежей мысли, зато и ни одной ошибки».
— Как план, Сережа? — заботливо вымолвил Рымкевич.
— Будет, Валентин Алексеевич. Стараемся.
— Старайтесь. Я верю, что у вас скоро пойдет на лад.
Зимин вдохнул воздуху, чтобы попросить помощи. Он выпрямился, неестественно долго улыбаясь и чуть-чуть кивая головой. Но паузы все не было и не было. А перебивать начальство неловко.