Все эти во-первых, во-вторых, в-третьих, наверное, составляли физическую и материальную стороны последней причины. Такова была грубая основа ее супружеской привязанности.
— Ты не любишь меня! — воскликнула Женя и часто заморгала. Слезы полились из глаз; она теперь хотела, чтобы Зимин увидел, как ей больно и как она близка к увяданию.
А вообще Женя презирала подобные бабьи сцены и никогда прежде не прибегала к ним, предпочитая молчание. Плачущие женщины казались ей примитивными самками, способными общаться с мужьями только органами чувств. Однако она заплакала так естественно и хорошо, что все не высказываемое годами вдруг пошло с сердца и оно обновилось.
— Ты не любишь меня! — это был не упрек, не притязание, но вера в то, что эти слова тотчас будут опровергнуты. «Люби меня! Ты любишь меня!» — вот так слышала себя Женя.
Из сильной, красивой и спокойной женщины она превратилась в жалкую, красноносую, напряженную. Нос и губы напухли, лицо подурнело.
— Ну что ты! — Зимин довольно неуверенно похлопал жену по спине. — Ну успокойся. Какой сегодня дикий день… Ну хватит. Я же люблю тебя. Улыбнись…
Жалкий вид жены совершал с ним какое-то странное превращение. Привыкший к ее внешней многократно доказанной независимости, Зимин постепенно утратил ощущение своего превосходства; и в семье стало два лидера. Но вместе с утратой превосходства Зимин лишился еще чего-то, что притягивало его к жене.
— Ты плачешь? — спросил он удивленно. — Не плачь, Женя. — Он перестал хлопать ее по спине и прикоснулся лицом к ее мокрой горячей щеке. — Не плачь, родная. Не надо…
Услышав слово «родная», Женя всхлипнула, слезы полились еще сильнее, и она вспомнила, что много плакала в первый год замужества. Тогда она еще не приросла к Зимину и не могла забыть Василия.
— Помнишь, как мы плакали вначале? — вдруг сказал Зимин.
Если бы он сказал не «мы», а «ты», Жене все равно было бы понятно, какое чувство близости испытывал сейчас муж, думая одинаково с ней. Но он сказал «мы». Это было выше простого общего прошлого. Это было новое прошлое, которого не было в действительности и которое могло родиться из любви.
«Мы плакали…» — повторила про себя Женя и, издав горлом смеющийся стон, обняла мужа.
Они поцеловались страстно, как давно не целовались.
…Через несколько сумасшедших минут Зимин и Женя, уже пережившие мгновения любовного экстаза, ощущали горьковатую умиротворенность. Она настигла их неожиданно, как неопытных любовников, и они молчали.
Зимин был горд собой и благодарен жене, а она медленно остывала и спокойно и нежно прикасалась губами к его влажному лицу.
Им казалось, что они молчат не потому, что им нечего друг другу сказать, а потому, что большего, чем они дали друг другу, уже нельзя дать никакими словами.
— Ой! — притворно ужаснулась Женя. — Сейчас придет Игорь!
Но она даже не собиралась вставать и продолжала ласкать мужа.
Ни Зимин, ни Женя не думали, почему их отношения долго были холодны, почему сегодня они были согреты случайной вспышкой любви и какими они станут в будущем. Им казалось, что отныне начинается новая пора, что им наконец удалось узнать друг друга.
Но в действительности Зимин и Женя, сами того не подозревая, желали только удобства в любви, как желали этого большинство супругов. Была ли это любовь или один ее суррогат, определить трудно. Наверное, все-таки любовь, ибо они стремились именно к тому, что и получилось.
— Меня позвал Рымкевич, а потом выгнал, — сказал Зимин обиженным голосом.
— Родной мой! — ответила Женя. — Я ведь чувствовала, что у тебя неприятности. Днем я читала второму курсу, так не хотелось читать. А перед самой переменой я поглядела в окно и встревожилась за тебя.
Она говорила неправду. Во время лекций ей пришлось вспомнить Любечский съезд, и она не могла думать о муже. Однако ей казалось теперь, что неясный тревожный образ человека, явившийся в тот час, был Зиминым, а не кем-то совсем другим.
— Я кое-как дождалась звонка, — продолжала Женя. — Оказывается, тебе было плохо…
— Какая ты хорошая, — сказал Зимин.
Он рассказывал сегодняшнюю историю, и ему чудилось, что жена может ему помочь.
— Любеч, Любеч, — чуть слышно вздохнула Женя.
— Что? — спросил Зимин.
Она улыбнулась и, завернувшись в простыню, пошла в ванную. Зимин удивленно посмотрел ей вслед. Почему она ничего не стала говорить?
Донесся шелестящий шум воды. «Эх, женщины! — усмехнулся Зимин. — Они думают спинным мозгом, что им до наших дел?»
Когда Женя вернулась, она сказала:
— Сережа, твоя история очень банальна. Я тебе объясню… Пока иди, умывайся.
— Хе-хе-хе! — сказал он.
Женя ему нравилась. Она была в синем купальном халате, едва подпоясанном и не закрывающем продолговатые красивые истоки грудей; ее розоватое чистое лицо отражало какое-то загадочное чувство, словно она собралась колдовать.
Едва Зимин вышел, Женя быстро подошла к письменному столу и окинула его взглядом. Ей нужно было найти записную книжку мужа. Не найдя ее здесь, она взяла со стула бесформенно лежавшие там брюки и вытащила из кармана потрепанную книжку. Женя никогда прежде не опускалась до такого бесстыдства, но сейчас она действовала решительно, не задумываясь о моральной стороне своего поступка.
Раскрыв книжку, она увидела под обложкой угол свернутой двадцатипятирублевки. Неизвестная ей жизнь показала свою примету. Что было там, в глубине страниц, какие имена и адреса? Женя нашла телефонный номер Рымкевича и спрятала книжку назад, в карман брошенных брюк.
Она еще не знает, что скажет старику, но главное — она, по-видимому, его поняла. Он подобен ее милому служаке Зимину и, в отличие от него, достиг высшего предела своей карьеры. Что ему остается? Да Рымкевичу скучно! Простая скука толкает его к чему-то необычному. Ему хочется игры, и он пытается играть с подчиненными.
И Женя поступила, как задумала. Муж ушел в магазин за шампанским. Другой причины, чтобы его выпроводить, ей не пришло в голову.
Она позвонила Рымкевичу с лукавой улыбкой, ощущая себя смелой и удачливой, такой, какой она никогда не была из-за постоянно угнетенного темперамента и какой вдруг могла себя ощутить. Женя ускользнула из-под тяжести мертвого города Любеча. Когда она догадалась, что ей следует принять участие в делах и бедах мужа, она почувствовала себя уверенной. Дела и беды были маленькие.
Трубку сняла женщина — то ли жена, то ли дочь Рымкевича, и Жене ответили, что Валентин Алексеевич гуляет с внучкой.
— А вы кто будете, извините за нескромный вопрос? — спросила Женя независимым доброжелательным тоном, еще не зная, зачем она спрашивает, но чувствуя, что даже без Рымкевича она сумеет добиться своего.
— Я жена Валентина Алексеевича, — суховато ответила женщина, и Женя предположила, что та сейчас, наверное, испытывает ревность и любопытство.
— Здравствуйте! — сказала Женя. — Я ваша младшая сестра по судьбе. Я жена начальника шахты Зимина.
«Не слишком ли фамильярно?» — мелькнуло у нее, однако она отмахнулась от этого сомнения.
— Гм, — произнесла женщина и замолчала.
— Я нахожусь в том возрасте, когда мужья теряют к семье интерес. — Женя хотела сказать «теряют к женам интерес», однако не позволила себе бестактность. — Одни начинают выпивать, другие заводят любовниц, а третьи просто хандрят. А у шахтеров пробивается еще усталость… Вряд ли вы можете мне помочь, но мне кажется, что мы, шахтерские женки, в чем-то все одинаковы. Наш удел — всегда ждать…
— А вы устали ждать? — с неясным осуждением спросила женщина.
— Я об этом не думала, — искренне ответила Женя. — Но я боюсь остаться вдовой… Это ужасно!
— Ну что вы, дорогая! — интонационно улыбнулась собеседница. — Сейчас не то время, да и начальник шахты — это не простой углекоп. Наверно, вы придумываете себе лишние страхи, это бывает.
Ее тон напоминал уверенный, снисходительный и профессиональный бодрый тон врача.
— Мой муж болен, — сказала Женя. — У него застарелая язва желудка. Должно быть, вы сами знаете — двухразовое питание и ненормированный рабочий день.
— Еще бы не знать! — отозвалась женщина. — Валентину Алексеевичу оперировали язву в пятьдесят седьмом. А тогда еще повысили планы угледобычи, помните?
— Нет, не помню, — призналась Женя.
«Настоящая шахтерская женка», — подумала она о жене Рымкевича.
— Да, — сказала женщина. — Натерпелись тогда… А у вашего часто обостряется?
— Как понервничает…
— Ему нужна диета.
— Конечно! Чего я ему не готовлю… — сказала Женя.
— А не пробовали — кусочек сала натощак? Еще говорят, надо утром выпить граммов пятьдесят водки и два сырых яйца.
— Нет, мы против самолечения.
— Да, лучше не рисковать. Он, наверное, у вас шумный, заполошный? У меня тоже такой. Все очень похоже.
— Да, заполошный, — ответила Женя. — Все близко к сердцу принимает. Сегодня Валентин Алексеевич его поругал, а он чуть живой домой добрался.
Ей не следовало этого говорить, потому что «шахтерская женка» уловила в ее словах жалобу на Валентина Алексеевича и холодно произнесла:
— Ну а что делать? Это работа.
— Работу мы не изменим, — согласилась Женя. — Но мы должны защищать живое. Мы — женщины, в этом наша главная задача.
Она почувствовала, что разговор достиг главного, ради чего она затеяла его. Ведь не жаловаться, не сетовать на свою судьбу собралась она.
В ее голосе исчезли просительные нотки, он стал тверд.
— Я прошу вас как женщина женщину: найдите способ повлиять на Валентина Алексеевича, чтобы он пощадил моего мужа.
— Но я не знаю, — удивилась жена Рымкевича. — Я никогда не лезла в его дела…
— Я тоже никогда не просила за мужа, — возразила Женя. — Я поступаю некрасиво, против принятых правил, но я защищаю жизнь человека!
«Какая жуткая демагогия! — подумала она. — И почему мне не стыдно?»
— Не знаю, чем я вам могу помочь, — услышала она. — А почему бы вам не обратиться к Валентину Алексеевичу? А еще лучше — пусть сам муж.