Именно этих двух детей интересно сопоставить потому, что по остальным критериям, кроме пола, эти два ребенка относятся к одинаковым «группам»: оба определены как референциальные дети, оба принадлежат к семьям с высоким социокультурным статусом, у обоих нет сопоставимых с ними по возрасту старших сиблингов38.
Исследовались две разновидности метаязыковой деятельности детей – самоисправления и «грамматический протест» (как часть более широкого явления – языкового протеста39). Результаты исследования показали, что эти разновидности метаязыковой деятельности весьма различны у двух названных детей, причем склонность к одной или другой из них свидетельствует о стремлении в одном случае к языковой норме, а в другом – к языковой системе.
Итак, при сравнении лонгитюдных записей спонтанной речи двух детей – Лизы Е. и Алеши Д. – в возрасте приблизительно от 2;6 до 5 лет обнаруживается, что грамматического протеста (и шире – языкового протеста) в речи Лизы почти нет, а в развитии Алеши он занимает весьма существенное место.
«Грамматический протест» в речи Алеши:
(О ногтях) А. поправляет взрослого: Не постригу, а *пострижу (4;6) (протест против исторических чередований, стремление к единообразию парадигмы);
А.: *Множко – Взр.: Не множко, а много. – А.: Нет, раз есть немножко – значит, есть и *множко (4;7) (протест против словообразовательной асимметрии: почему есть немного – немножко, но нет много – *множко);
А.: Одна *ягодина – Взр.: Надо говорить ягодка. – А.: Нет, она же одна (4;7) (протест против непостоянства грамматического маркирования единичности с помощью суффикса -ин-. Ср. с: малина – малинина);
А.: Почему ты Катиного папу называла Никита Николаевич? Он же папа. Значит, *Никит (4;10) (протест против принадлежности существительных, обозначающих лиц мужского пола, к склонению на -а, преимущественно женскому).
При этом во всех случаях протест Алеши обусловлен стремлением к большей системности, к соблюдению языковой логики.
Что же касается самоисправлений, то и здесь обнаруживается весьма существенное различие у данных двух детей.
Во-первых, у Лизы самоисправлений множество, судя по всему – сотни; в речи же Алеши мы насчитали их только 15 (разумеется, возможно, не все самоисправления были зафиксированы, но они явно не были особенно характерны для данного ребенка).
Во-вторых, у Лизы встречаются самые различные самоисправления:
– и инициированные взрослым (3;4,2 *Витаминку без кислости. – Какую? – Которая не кислая*),
– и инициированные самим ребенком (2;10,18 *И буду съесть… Есть*).
У Лизы очень много самоисправлений, заменяющих ненормативные языковые факты нормативными (2;10,3 *Сейчас палочку я найду для спанья…* – Для чего? – *Нет, она будет спать у меня, палочка*).
У Алеши же разновидности самоисправлений ограничены. Имеют место самоисправления, связанные с самокритикой себя в более раннем возрасте (Р. Якобсон объяснял такого рода примеры памятью на изживаемые или вовсе изжитые стадии собственного языкового опыта [Якобсон 1996]): Я был маленький и говорил вместо «сигарета» «*курилка» (4;5) (воспоминание о собственной словообразовательной инновации). Наблюдаются у Алеши самоисправления, обусловленные «вынужденной» ошибкой (в угоду рифме): (Сочинил стихи) Листья ведь *цветовые Похожи на кленовые… Но ведь надо говорить «цветные»… (4;11). Иногда у него встречаются самоисправления, инициированные взрослыми: Всё выпито, всё *съето. – А как надо? – Всё съедено (4;1), но их немного. Такие самоисправления можно рассматривать как таковые лишь условно, они – не «настоящие» (о том, что самоисправления по инициативе взрослых ненастоящие, пишет и М. Б. Елисеева [Елисеева 2015]). Таким образом, получается, что все самоисправления Алеши указанных типов – не совсем «настоящие». И возникают они, кстати, в более позднем возрасте, чем у Лизы (очевидно, потому, что порождены другими причинами). Настоящие же самоисправления у Алеши встречаются крайне редко, и они практически всегда связаны со стремлением к большей языковой системности, к большей «логичности»: А тепель из лубаски пошла клофь (А теперь из рубашки пошла кровь) – Что? – Ну, *клофа (2;6) (стремление к «супер-системности» родового противопоставления – маркирования существительных ж. р. всегда флексией -а, не нулевой флексией). Ребенок исправляет с правильного на неправильное. М. Б. Елисеева называет такие самоисправления «самоисправлениями наоборот», однако нам представляется, что важнее другое: такие самоисправления – не «в пользу» нормы, а «в пользу» системы, логичности. Ср. еще: У Дедов Морозов женых, т. е. женов, не бывает (4;2) (замена одной окказиональной формы другой, но более «системной», с доминантной для р. п. флексией).
У Алеши самоисправлений «в пользу» нормы (исправление более системного языкового знака менее системным) почти нет, безусловен только один пример такого рода: Сколько *кораблёв плывет. То есть кораблей (4;5) (замена окказиональной формы с «системной», т. е. доминантной для р. п. мн. ч., флексией нормативной формой). У Лизы же большинство истинных самоисправлений в области морфологии (не инициированных взрослым) – «в пользу» нормы. «В пользу» морфологической системы (вопреки норме) очевиден только один пример самоисправления: Это их друзья. Это их други (3;2). Остальные – «в пользу» нормы: А я *искаю. Ищу я! Ищу! Ищу! (2;10); Я сюда шкурки *ложу… Кладу (3;1). Последние два примера – не совсем «настоящие»: вроде бы Лиза исправила свою ошибку самостоятельно, но, как следует из комментариев, мать предварительно, ранее, неоднократно исправляла в ее речи эти отступления от нормы. И вообще нельзя не отметить огромного количества «ненастоящих» самоисправлений в речи Лизы – самоисправлений по инициативе взрослого (непосредственно перед «самоисправлением» или в течение какого-то времени перед этим). В инпуте Алеши таких инициатив со стороны взрослых было несравнимо меньше. Поэтому возникает даже подозрение, что наличие множества самоисправлений в речи ребенка, и в особенности самоисправлений «в пользу» нормы, – вторично, что это результат следования ребенка стратегиям взрослых (которые все время исправляют в его речи отступления от нормы).
Таким образом, самоисправления в речи одного из детей демонстрируют стремление к соответствию языковой норме, а в речи другого – к логике и языковой системности. Грамматический же протест, характерный не для всех детей, имеет место из этих двух детей только у Алеши и свидетельствует о стремлении к «супер-системности» языковой системы. Вопрос заключается в том, что же является причиной названных различий? Возможно, причины – в различиях инпута, возможно – в половой принадлежности этих двух детей: мальчик демонстрировал явное стремление к соблюдению «законов» языковой системы и к соблюдению языковой логики, а девочка отчетливо стремилась следовать языковой норме. На сегодняшний день у нас нет ответа на вопрос, что здесь важнее – влияние инпута или же какая-то внутренняя «установка» ребенка, обусловленная, возможно, полом. Впрочем, как представляется, одно вовсе не отрицает другое. Вполне можно предположить, что девочка (Лиза) стремилась к языковой норме, и ее мать вела себя с ней соответствующим образом, исправляя речевые ошибки и помогая двигаться к этой норме, а мальчик (Алеша) с его устремленностью к языковой системе не очень-то позволял себя исправлять, яростно спорил, имея, кстати, для этого некие основания: его ошибки почти всегда были ошибками в отношении языковой нормы, но не в отношении языковой системы. Поэтому не исключено и «взаимопереплетение» двух причин – пола детей и особенностей инпута.
К сожалению, проверить, влияет ли действительно пол ребенка на его склонность к различным разновидностям метаязыковой деятельности достаточно сложно: для получения сколько-нибудь значимых результатов требуется большое количество детей, т. е. нужен эксперимент, а проявления метаязыковой деятельности типа языкового протеста и самоисправлений обычно извлекаются из спонтанной речи детей. Именно поэтому мы и не берем на себя смелость при подведении итогов исследования различий в речевом развитии детей, обусловленных полом, хоть как-то учитывать рассмотренные выше различия в метаязыковой деятельности, обнаруженные (пока) на материале речевой продукции только двух детей.
3.3. Различия в речевом развитии мальчиков/девочек: сводная таблица
Попытаемся теперь свести воедино сведения о различиях в речевом развитии мальчиков и девочек. В предлагаемой ниже таблице вполне сознательно «центр тяжести» смещен от различий у мальчиков/девочек (столбцы 2 и 3) к самому факту существования этих различий, к их содержанию (столбец 1) и возможным (пока не до конца выясненным) их причинам (столбец 4).
Таблица 8. Различия в речевом развитии мальчиков/девочек
10 Девочкам с детства прививают интерес к одежде, мальчикам – к транспорту и т. п.; в определенный момент и сам ребенок через внимание к определенным группам слов стремится проявлять свою гендерную идентичность.
11 Например, то, что носят представители данного пола, более актуально и для детей того же пола.
12 Под практической деятельностью детей понимаем различные ее виды, учитывая при этом, что основным видом практической деятельности детей исследуемого возраста является игра, игровая деятельность.
13 Проявляется в меньшей значимости системности формо- и словообразовательных моделей, поэтому в бóльшей вариативности используемых моделей; в меньшей значимости системности орфографических правил, поэтому в меньшей зависимости от тех или иных принципов орфографии, на которые опирается то или иное правило.