Когда я спросил, что, она ответила:
— Да вот — дрожжи. Придется их выбросить, мне кажется, они давнишние. Я ведь на них ставила тесто неделю назад…
8
Прошла неделя, десять дней… Я знал почти всех.
В этом замке, полном забав, радости и счастья, возле дверей сидел Коломаз…
Когда кто-нибудь стучал, Коломаз вставал и открывал дверь. Он разносил циркуляры и ходил к сторожу за мелом. Приносил его после перемены, а иногда и на следующий урок. Когда он ходит, то складывается пополам, так что руки болтаются ниже колен, а ноги сгибаются и кажется, что он опирается о землю. Наверное, он так ходит потому, что очень высокий — самый высокий в классе. Если он становится на стул, который Бука водружает на кафедру, то достает до лампы на потолке, чего не сумеет сделать даже учитель чешского языка, хотя он однажды поспорил с Коломазом… Когда Коломаза вызывают к доске, он идет так, что останавливается на каждом шагу, а до этого роется в портфеле, будто ищет тетрадь. Классный наставник, тот невысокий полный господин с проседью, который преподает нам математику, нетерпеливо говорит Коломазу, чтобы он шел без тетради. На уроке чешского языка Коломаз никогда не роется в портфеле. На чешском никому тетради не нужны…
Хвойка сидит рядом с Коломазом и похож на маленького ежика. У него коротко остриженные волосы, маленький нос и смешное имя Эварист. Он живет с дядей, служащим в зоопарке, всегда смеется и дурачится. Однажды, на уроке чешского языка, когда Коломаз прискакал к дверям, сложившись пополам и с руками, болтающимися у колен, Хвойка громко спросил: «Куда вы направляетесь, обезьяна?» Все засмеялись, и Хвойку накаазали. Ему пришлось стоять в дальнем углу класса, у высокой печки, труба которой соединяется со стеной, и целый урок смотреть на железную печку. Хуже, что он целый час не мог вертеться, учитель чешского поставил ему на голову кружку с водой, и Хвойка должен был ее держать так, чтобы из нее не расплескалась ни одна капля. Все надеялись, что Хвойка будет вертеться и кружку уронит. Но он не двигался, смотрел в железную стенку печки и тихонько смеялся. Поскольку это длилось долго и кружка с его головы не упала, учитель потерял терпение и стал ходить по классу и рассказывать о водяном. Как он стоит глубоко под водой и наблюдает за рыбами. Как стоит возле печки и смотрит на ее железную стенку. Когда он сказал, что водяной стоит у печки и держит на голове в кружке души утопленников, Хвойка не удержался и прыснул — кружка упала. Она стукнулась о печку, об ее железо, раздался страшный крик, что водяной здесь и что он пришел за душами, все повскакивали с парт, забегали, стали прыгать, изображая пловцов и утопленников, а Хвойка попытался стать возле печки на голову. Я очень удивился. Учитель кричал, что звонка еще не было, что это было только страшное наказание для Хвойки, потому что Коломаз вовсе ходит не как обезьяна, и если мы сейчас же не утихомиримся, то за нами придет настоящая обезьяна. В это время кто-то постучал в дверь и, прежде чем Коломаз сообразил ее открыть, в класс влетел директор с бородой и сизым лицом. Он закричал: «Что тут происходит? Вся школа так трясется — вот-вот упадет». Тут все затихли, а у меня душа ушла в пятки. Но учитель поклонился, приветливо улыбнулся и сказал, что это все пустяки, чтобы господин директор не беспокоился и ничего не боялся. Что мы разбираем баллады Эрбена…
Ченек и Доубек похожи на Хвойку, они возле кафедры разыгрывают разные комедии, показывают фокусы и шепчутся. Классный наставник, который учит нас математике, призывает их к порядку и стучит ключом по столу. Они на минуту затихают, а потом один из них что-нибудь вспомнит и все начинается сначала. Учитель чешского ключом не стучит, потому что такой стук на уроках чешского вообще не был бы слышен.
Линднер сидит рядом с Броновским на второй парте в ряду, который возле двери. Он самый глупый из всех. Ничем не интересуется и даже не замечает, когда его вызывают, а Броновский ему подсказывает. Он стоит словно немой, а если что и скажет, то это абсолютная глупость. Однажды учитель чешского его спросил, не знает ли он, кто такой был Йозеф Линднер и не их ли это предок. Никто из класса о таком не знал, и Линднер тоже. Но тем не менее заявил, что это не их предок, хотя и не имел об этом понятия. Учитель сказал, что это был знаменитый чешский педагог и образцовый воспитатель молодежи, как и он сам… Линднеры — владельцы парикмахерской, а Линднер ходит в гимназию только потому, что его заставляют родители. Говорят даже, что его бьют, когда он не хочет идти в школу, а иногда наказывают тем, что не дают есть. Это рассказывал мой сосед Брахтл — он ходит к Линднерам стричься. Но Линднер не обращает внимания на битье и голод — ему все равно. Поэтому весной он провалится на экзаменах и останется на второй год. Брахтл говорит, что это будет для Линднера худшим наказанием, чем голод и порка…
Дател сидит на четвертой парте в среднем ряду вместе с Хадимой. Он маленький, веснушчатый и ходит с палкой. Когда он был совсем маленький, у него был паралич. Его освободили от гимнастики, его щадит и классный наставник. Он редко его спрашивает, а если вызывает, то дает легкую задачку. Учитель чешского никогда не спрашивает Датела, потому что учитель чешского вообще никого не спрашивает. Дател иногда приезжает в школу на машине: его отец — шофер такси.
На первой парте в среднем ряду сидят Догальтский и Цисарж.
Догальтский здорово говорит по-немецки, немного знает и по-французски, а Вену знает так же хорошо, как и я, потому что он часто туда ездит. Отец Цисаржа — знаменитый виолончелист, и сын больше всего интересуется музыкой. Он играет на рояле и на скрипке. Мой сосед Брахтл говорит, что он даже поет в каком-то хоре.
За Цисаржем сидит Копейтко. У него совсем нет музыкального слуха. Когда на уроке пения мы репетируем, Копейтко должен молчать. Даже когда поют гимн, учитель ему подмигивает, и Копейтко знает, что ему надо только открывать рот, но не петь. Копейтко самый маленький, самый слабый и самый бледный в нашем классе. Весь год он ходит в полосатой заплатанной куртке, рукава которой достают чуть ниже локтей. Его отец был каменщиком и разбился на строительстве Национального банка, который обрушился. Это случилось давно. Как-то об этом рассказывала бабка на вокзале в нашей деревне. Мать Копейтки, наверное, получает крохотную пенсию, потому что ходит на поденную работу, и у них еще трое маленьких детей. Он живет на Залесской улице в подвале. Если к ним кто-нибудь приходит, то должен считать ступеньки, потому что там полная темнота.
Сзади Копейтки сидит Гласный. Он очень замкнутый; если к нему обращаются, он оборвет, и это производит впечатление, что он несносный, но это неправда. Говорят, он хорошо играет в футбол и у него тонкая, загорелая кожа. Его отец управляющий Национальным банком.
Отец Царды — мостильщик.
Бука, который сидит сзади меня и перед Даубнером и постоянно держит руки в карманах, пожалуй, самый бедный после Копейтки и Царды, но я не очень в этом уверен. Его отец работает литейщиком на каком-то заводе. У Буки мускулистое тело, и он хорошо выглядит, и одет он хорошо. Иногда перед школой стоит его брат, но всегда на противоположной стороне возле парка и прячется за деревьями или кустами, он стоит без пальто и без шапки, только на шее у него шарф, а длинные брюки измазаны маслом. Он ждет, когда Бука выйдет из школы. Тогда он ему свистнет и они пойдут вместе. Он еще сильней, чем Бука, потому что на два года старше, говорят, он в этом году выучится на слесаря. Бука живет в большой квартире, в подвале, на какой-то улице в Старом Месте. Мой сосед Брахтл иногда к нему ходит.
Однажды перед уроком чешского языка Бука подговорил Копейтку, чтобы тот влез в печку. Влезть было можно через дверцы, куда закладывался уголь, — они выходили в коридор. Копейтко сначала испуганно отбивался и сказал, что он угорит. Но это было в начале учебного года, когда печку еще не топили, и Бука убедил Копейтку, что печка пустая. Тогда Копейтко сказал, что он задушится там или вымажется. Но Бука убедил его, что во время каникул печку вычистили и что через трубу в нее проходит воздух. Когда же Копейтко отказался в третий раз и сказал, пусть туда лезет сам Бука, Бука ответил, что он в печке не поместится, что туда может влезть только Копейтко, и Копейтке уже ничего другого не оставалось, как влезть в печку. Все с криком и торжественно проводили его в коридор к дверцам, куда закладывали уголь. Бука сказал, чтобы он в печке бормотал, и Копейтко, совсем испуганный, скорчился, пролез внутрь и очутился в печке. После звонка пришел учитель чешского. Он спросил нас, раз уж мы проходим «Полудницу»6 Эрбена, знаем ли мы, как она выглядит. Если мы не знаем, то это плохо и ему ничего другого не остается, как дать нам представление об этом, потому что директор школы требует наглядной формы обучения. Все закричали, что не знают, как выглядит полудница. И учитель сдвинул волосы на лоб, надел на голову носовой платок, сморщился, сгорбился, заскрежетал зубами и начал бегать по классу к печке и обратно, но в печке было тихо как в могиле. Мы уже начали злиться на Копейтку. Но вдруг, когда учитель оказался возле печки, Копейтко пошевелился и печка загудела. Поднялся невообразимый крик. Учитель выпрямился, посмотрел в окно, за окном было чистое ясное небо, но он сказал, чтобы мы не боялись, что это обыкновенная гроза. И снова сгорбился и продолжал бегать с большой линейкой в руках. И тут Копейтко снова заворочался в печке, раздался страшный гром, и труба, которая соединяет печку со стеной, рухнула. Все в невероятном смятении ринулись в коридор, вытащили из печки полумертвого от страха Копейтку и поволокли его в класс. Учитель на него посмотрел и сказал, что это все из-за наглядного обучения, и отправил его в уборную умываться. А потом отослал Коломаза за директором, чтобы тот немедленно пришел и наглядно убедился, как в школе все приходит в запустение и рушится, что падает даже печка и школа может сгореть. Но директор не пришел, пока Коломаз дотащился к нему, — наступила перемена. После перемены Бука запихнул трубу на место, и все оказалось в порядке, но только до того дня, когда в школе затопили и когда все здание наполнилось густым едким дымом…