И когда Руженка допила, а пани дворничиха налила ей еще, дворник стряхнул пепел в пепельницу и сказал:
— Ну, а потом пришло время и он стал исподволь рассказывать о том, что некоторые люди не имеют права хоронить своих детей в гробах. И тогда они могут держать их дома. Держат дома скелеты своих детей — двух или одного, смотря по тому, сколько их было — скелетики хорошо спрятанные, например закопанные с разрешения местных властей в саду, который, правда, есть не у каждого дома… — дворник поглядел через кухонное окно в темноту, — а может, спрятанные в квартире… и потихоньку-полегоньку стал, как говорится, привлекать ее внимание к шкафу. Знаете, к тому шкафу, который стоит в кабинете. Да, вы, наверное, не знаете, что шкаф называется сейфом, значит, к сейфу. Это был большой сейф, собственно, это были целые двери в стене… Эге, — повернулся он к жене, — дай-ка барышне лучше глоток водки, раз ей плохо, вино ей не помогает, неужели не видишь…
Пани Гронова выскочила из-за стола и немедленно палила Руженке водки.
— Спасибо, спасибо, — вздохнула Руженка, когда выпила, а глаза у нее вылезли чуть ли не на лоб, — это страшно. Я от этого сама не своя. Страшный случай.
— Это не случай, — выпятил челюсть дворник, — это правда. Самое страшное начнется сейчас. Но чтобы вы немного успокоились, я на минутку отвлекусь, — сказал дворник и подул себе на руку, поросшую черной шерстью… — Расскажу об этом мальчике. Рос он между тем как цветочек; частное лицо наняло ему няню, дало ему все, что требовалось, любило его, но не слишком баловало. У мальчика не было матери, или, точнее говоря, он не знал ее, а у, так сказать, отца времени на него не было, он не брал его с собой в путешествия, и ребенок, собственно говоря, был сиротой, такое несчастное одинокое дитя — грустное, ничего не ведавшее, не понимавшее. Все только про мать мальчик спрашивал… Знаешь, как в этих стихах, — дворник посмотрел на меня, — если вы в школе вообще проходили «Букет» Эрбена…
А потом, прежде чем я успел ответить, в углу тренькнул домашний телефон, дворник погасил сигарету — у него оставался совсем маленький окурок, — встал, положил на стол свою громадную руку и сказал:
— Мне нужно на минуту сбегать, сидите, я сейчас приду. Жена вам нальет еще по глотку.
И он вышел из кухни.
Мы сидели как заколдованные.
Пани Гронова налила Руженке водки, мне — вина из шиповника и сказала:
— Знаете, в жизни всякое бывает. Таких случаев сколько угодно, только о них никто не знает. Самое страшное — впереди. Вот муж вернется и доскажет.
Мы подняли головы, Руженка и я, на лестнице перед квартирой дворника раздался топот, шарканье, кто-то что-то двигал, тащил… Мне вдруг показалось, что из дому выносят что-то большое, тяжелое, нечто вроде длинного черного деревянного ящика. Не выносят ли пианино? — пришло мне в голову. Это была, конечно, глупость. Потом я услышал, как открываются двери в подъезде.
— Муж вам все доскажет, — повторила пани дворничиха, когда мы с Руженкой переглянулись по поводу шума на лестнице. — Муж вам расскажет, тогда и узнаете, что случилось. Добром это, конечно, не кончилось… — сказала она. — Господи, опять этот шкаф открылся…
Я глянул в угол и увидел полуоткрытый шкаф. Пани Гронова подошла, немного постояла возле него, будто хотела, чтобы у меня хватило времени заглянуть в него. Я увидел там палку, что-то вроде копья или алебарды и веревку, затем красную одежду — трико, красную островерхую шапку, колпак, а под колпаком топор. Я быстро повернулся к окну, а пани дворничиха закрыла шкаф. На лестнице послышались новые шаги и даже чей-то голос…
— Муж придет сию минуту, — сказала пани Гронова и села к столу, — ну вот он уже и здесь…
Открылась дверь, и вошел дворник. На его низком лбу над бровями блестели капли пота.
— Пришлось на лестнице поменять лампочку, — сказал он и сел к столу на свое место, — в доме шалит электричество. Придется завтра лезть в подвал… Есть у вас чего выпить? — Он посмотрел на наши рюмки, а когда мы кивнули, он сложил громадные руки, поросшие черной шерстью, на столе и сказал: — Так, чтобы докончить. На чем я остановился? Да — про сейф. Про сейф, который был такой большой, словно целая дверь. Ну так вот, эта секретарша начала просто сходить с ума. Бросилась к сейфу, чего, конечно, хозяин ждал. Поэтому как-то раз он нарочно оставил на своем столе ключи от сейфа. Ну она и открыла сейф…
— Господи боже! — воскликнула Руженка и уставилась на жену Грона, которая загадочно улыбалась. — Что же там было? Наверное, какие-нибудь документы? — дрожала она.
— Документы, — усмехнулся дворник и посмотрел на жену, которая загадочно улыбалась, — документы! Может, документы об усыновлении двойни, может, похоронное свидетельство об одном, который замерз и ангел отнес его к богу, может, еще что похуже… Ну так что? — Дворник выпятил челюсть, посмотрел на оцепеневшую Руженку и закурил новую сигарету. — А может, там на бумагах лежал скелетик?..
— О господи боже! — вскрикнула Руженка и схватилась за голову.
— Ну, что,— скалил дворник зубы, — думаете же вы, что это скелет второго ребенка, которого унес ангел, пусть это вам и в голову не приходит. Что ж вы думаете, местные власти разрешили бы ему держать в сейфе скелет ребенка? Или закопать в саду возле дома? Такие вещи не делаются. В сейфе мог быть скелет в крайнем случае какого-нибудь зайца, кролика — тот человек любил дичь. Может, это были кости самого обыкновенного цыпленка или голубя — кур он тоже ел. Секретарша этого, конечно, не знала, откуда ей знать, секретарша от этого уже совсем спятила. Но это еще не все, и тот человек, как это говорится на профессиональном языке, должен был ее доконать. В один прекрасный день, когда она сидела за пишущей машинкой, он взял со стола газету, открыл ее и стал читать. Подумайте, сказал он, глядя в газету, какие происходят события, просто ужас. Где-то в Южной Америке начинается война, в Италии Муссолини заключает пакт со святым отцом, а тут какая-то мать подбросила детей и ее ищут! Ну и ну, вот так разврат! Она заслужила, чтобы ее пристрелили… А тут одна выиграла в лотерею миллион… С секретаршей чуть удар не случился. Хозяин на нее поглядел и спросил: вы никогда не продавали в магазине крупу или дрожжи? Пили вы когда-нибудь самбук? И когда секретарша покачала головой — вся в смятении, — он сказал: вы забыли в моем кабинете веник? Прислоненный к той печке… Что с вами случилось?.. Вам что-нибудь нужно, барышня? — Дворник посмотрел на шею Руженки. Руженка страшно побледнела. — Хотите знать, почему он об этом спрашивал у своей секретарши? Вы правы — это не относится к делу, я об этом мог и промолчать. Короче, не буду вас интриговать, уже поздно, вам пора домой. Так все просто: частное лицо посмотрело секретарше на шею и сказало: «Вам плохо, барышня…» А она закачалась. Потом он взял. шляпу, оставил открытым письменный стол и ушел. Ну и в ту прекрасную ночь, которая наступила после этого великолепного дня, секретарша вечером влетела в кабинет, стала рыться в письменном столе, схватила револьвер, потом бросилась к сейфу и застрелилась. На другой день ее выносили в таком красивом длинном черном ящике из кабинета, как королеву из зала. Господи, налей же барышне еще водки, видишь, что ей от этого плохо, — заговорил Грон, обращаясь к жене после того, как Руженка вскрикнула и уронила голову, так что я испугался. — Спроси ее, может, она хочет капли Гофмана? Не хотите? Вина тоже нет? — И он обратился ко мне: — Ты привыкнешь к нему, а это нехорошо. Из пьяниц выходят разные бездельники, которых ждет тюрьма. Студенты не должны пить, им полагается сосать ментоловые лепешки. Ну вот, — стряхнул он пепел в пепельницу, — вот и все.
После минутной паузы, во время которой Руженка все же воскресла, дворник и его пани встали, а дворник сказал:
— Так, пан президент уехал в Лондон, и, если будет война, много людей погибнет. Закрой этот шкаф, пожалуйста, — повернулся он к жене, — он опять открывается, придется завтра купить смазку. Можете идти домой,— он погасил сигарету и повернулся к нам, — уже поздно...
— Скажите, пожалуйста, — еще раз крикнула Руженка в дверях, и голос ее дрожал, — это был такой фильм, или стихи, или роман…
— Стихи или роман! — засмеялся дворник. — Что это вам приходит в голову? Я ведь вам сказал, что это правда. Только никто об этом не знает, это так, даже полиция, только отец вездесущий, свет вечной правды… Да-да, — кивнул он мне, — чтобы быть точным, полиция знает, но все это только предположение — ничего больше… Желаю вам сладкого сна, и приходите еще к нам, а мне нужно проверить лестницу.
Когда мы притащились в свою квартиру, Руженка тут же исчезла в кухне, а я вдруг очутился в столовой — там горела люстра. В передней я слышал шаги, снимали с вешалки кожанку и щелкнули двери на лестницу. Руженка влетела в столовую, и мы оба бросились к окну.
В свете фонаря мы видели, как перед нашим окном отъезжал большой черный автомобиль, а на противоположном тротуаре возле лавки Коцоурковой вдоль дома ходили две фигуры. Потом я услышал бренчанье в соседней комнате, я посмотрел на Руженку, она, вероятно, не слышала. Потом я посмотрел в зеркало и повернулся. У меня было ощущение, что в квартире есть еще кто-то…
23
В час мы кончаем учиться, а в три часа мы — там. Там, возле больших удивительных ворот, куда сегодня съезжается, как говорят, весь город. И хотя сейчас три часа дня и целый город съезжается к большим удивительным воротам, небо серое, тусклое, наполненное влагой, будто глаза какого-то загадочного старца, который смотрит с невероятной высоты и ему хочется плакать, но он пока за тучами и звездами пересиливает себя и терпит. Воздух такой же серый, тусклый и влажный, словно день угасал, кончался и наступал вечер. И земля под ногами вязкая, будто в ней закопан магнит.
На Брахтле черное зимнее пальто с поясом, на шее шерстяной шарф, руки в карманах, а на голове ничего. И хотя сегодня, как всегда, волосы падают ему на глаза, совсем не похоже, что он только что дрался или лазил по деревьям — сегодня не было такого впечатления. На Минеке светло-серое пальто, темно-синий шарф и берет. Руки у него в карманах, как у Брахтла, голова опущена, он выглядит как овечка, которая идет пастись, сегодня он еще тише, чем всегда. У меня на пальто светло-серый каракулевый воротник, шарфа нет и на голове ничего нет, как у Брахтла. Наверное, нужно было надеть шарф и шапку, раз т