— Над чем ты смеешься, — спросил он меня, и мне показалось, что тоже улыбнулся, — ты голоден?
Это был почти глупый вопрос, но тем более удивительный — я пожал плечами и стал смеяться, пускай хоть и в душе. Он смотрел на меня с приветливым интересом, дружески и заговорил, комедия начала разворачивася. Я посмотрел на него как маленький мальчик и старался выглядеть тоже как можно приветливей.
— Тебе придется навести порядок в своей комнате, — сказал он довольным голосом. — Когда мы будем делать ремонт, произведем в квартире кое-какие изменения. Что тебе не нужно — выбросим. Каким цветом ты хочешь, чтобы покрасили тебе комнату?
Это уже был более умный вопрос, потому что имел какой-то смысл. Я вспомнил о переменах в квартире, которые он уже когда-то делал, когда-то давно, после возвращения от дедушки, вспомнил вещи, которые он выбросил, портрет государя императора и канцлера Меттерниха, резной стул с ангелочками… Я только пожал плечами.
— Мне все равно, в какой цвет вы покрасите мою комнату, — сказал я как можно приветливей, но все еще как маленький мальчик, — хотя мог бы еще об этом подумать.
— Было бы красиво в розовый, — сказала вдруг мать; словно вернулась к нам из другого мира, и подняла глаза от скатерти. — Розовый или охра, чтобы было достаточно света.
Мне пришло в голову, что бы было, если бы я сказал покрасить в зеленый, и усмехнулся в душе. Когда же у Руженки будет готов ужин и она придет, думал я, когда же она наконец появится здесь в своем новом зеленом халате, — я просто не мог этого дождаться. Она делала сегодня тот же крем из желтков по рецепту с завода, но кто будет его есть, подумал я, ну, немного я, пожалуй, съем. Тут в передней пробило половину восьмого, и я вспомнил опять Артура Якобсона. Без десяти минут полвосьмого, пронеслось у меня в голове, он покидает Прагу, от этого мне стало грустно, но я не подал вида, я посмотрел на люстру.
— Если ты хочешь розовую комнату, пусть будет так,— пожал он плечами, — я бы на твоем месте предпочел голубую. Но ты можешь выбрать и какой-нибудь приятный желтый цвет. От него тоже светло. Так что же ты думаешь?..
Последний вопрос снова показался мне глупым и тем более удивительным — не думал я ничего. Приятный желтый цвет или голубой ~ меня от этого не убудет. Я только думал, пусть себе развлекаются, все уже и так было ясно, ясно как белый день. Я уже собрался открыть рот, чтобы предложить ему или просто сказать, что зеленый тоже, как в передней что-то зашумело. Сомнений не оставалось — Руженка вышла из кухни и несла еду. Я приковал взгляд к дверям и с напряжением ждал, когда они откроются.
Двери открылись, и в них появилась блестящая зеленая рыба. На плавнике, возле плеча, она несла поднос с тарелками и блюдом.
Мать посмотрела на нее и улыбнулась, казалось, халат ей нравится. Он посмотрел на нее спокойно, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Когда Руженка молча ставила тарелки и блюдо на стол, она окинула меня взглядом и шутливо улыбнулась. Я опустил голову и прикусил губу. Потом она ушла и мы стали ужинать. На ужин было жареное мясо с жареной картошкой и маринованныси овощами.
— Как школа? — спросил он приветливо, почти дружески.
— Хорошо, — сказал я, — идет как по маслу.
— А музыка, — спросил он и положил себе мяса, — упражняешься или тебе это надоело?
— Упражняюсь и не надоело, — сказал я,— как раза сегодня у меня был урок.
— А умеешь уже играть «Аппассионату?» — засмеялся он и взял еще мяса.
— Это еще рановато, — отсутствующим голосом сказала мать.
— Почему, — возразил я, — как раз сегодня учительница стала мне показывать. Объяснила даже, что значит это слово «Аппассионата», — улыбнулся я.
— Так ты старайся, — сказал он удовлетворенно и взял еще мяса из блюда, — вот приедет к нам пани Лани, и ты сможешь для нее сыграть. Хотя бы «Аппассионату»…
Я ел и при этом посматривал на потолок вокруг люстры. Последнее — про Илону Лани и «Аппассионату» — тоже имело какой-то смысл, но советы, чтоб я учился, были бессодержательное и пустое толчение воды в ступе — я в душе смеялся. Уже половина восьмого, сказал я себе, поезд с Артуром Якобсоном, наверное, отошел через Венгрию и Югославию во Францию, но виду не показал. Потом в передней опять зашуршало, открылись двери, и большая блестящая зеленая рыба появилась во второй раз.
Она несла на плавниках компот и кофе. Я думал, что она несет свой крем из желтков.
— Сейчас принесу, — засмеялась она, — ведь самое лучшее подают в конце.
Он смотрел на нее опять молча, на его лице не дрогнул ни один мускул. Только мать ласково кивнула ей головой, Руженка как бы невзначай улыбнулась мне и ушла.
Мы доели мясо, а также жареный картофель и овощи — последнее он не ел, мать собрала посуду и поставила ее на край стола. Он смотрел на меня, смотрел, как я ем компот, и дружески улыбался.
— Не вишневый ли это компот? — спросил он, желая видно, показать, что знает, что я не ем вишневого компота, опасаясь вареных червей.
— Из абрикосов, — ответил я, как только мог приветливее, — может, здесь прибавлен какой-нибудь майоран, какие-нибудь крепкие душистые коренья, — улыбнулся я и прикусил губу.
— Майоран в компот не кладут, — сказала мать.
— Так ты подумай еще о своей комнате, — сказал он, отставляя чашку с кофе, — после воскресенья начнем ремонт. И немного разбери свои вещи, — сказал он почти бодро, — что тебе не нужно, выброси.
Я кивнул, как ангел, — что не нужно, выброшу! — и посмотрел на люстру. Артур Якобсон уже, наверное, проехал туннель за вокзалом, уже едет к Пльзену, в Париж. Потом я подумал, что едет не к Пльзену, а совсем в противоположную сторону, окружным путем черев Венгрию и Югославию, едет через Чешский Брод и Кёльн. Едет, наверное, первым классом в спальном вагоне, едет в Париж — и мне вдруг пришло в голову, что свою комнату я покрашу в черный цвет.
Потом в передней опять зашуршало, открылись двери, и большая блестящая зеленая рыба вошла в третий раз. На плавниках она несла свой крем из желтков и была похожа на морскую царевну с месяцем.
— У вас красивый халат, — сказал он наконец.
— Я купила его у «Чеха», — улыбнулась она.
— Красивый, — сказала мать, — у того «Чеха» на Тыловой улице?
— У него, — кивнула Руженка, — была распродажа.
Теперь он смотрел, как она ставила тарелку с кремом на стол, а через минуту сказал:
— Послушайте, а не лучше ли вам было бы носить красный? Красный цвет вам больше идет. В красном вы выглядите моложе.
— У «Чеха» не было красного, — покачала она головой, — были только зеленые. Отдал чуть ли не за грош. Почти даром. Но под ним у меня красное платье.
Он кивнул, посмотрел на тарелку с кремом и сказал, что сейчас не будет его есть. Повернулся к зеркалу, под которым на буфете стоял графин с водой, помахал рукой и вышел из столовой.
Когда я шел в ванную, Руженка высунула голову из кухни и поманила меня к себе. Я прошмыгнул в кухню почти как кошка.
— Кошмар, — сказала она, когда за мной закрылась дверь, — я от этого сама не своя. Будто это не он. Будто это кто-то совсем другой. Право, что-то, видно, случилось, и у него безвыходное положение. Видно, он и не может поступать иначе, а только так. Фантастика!
— Конечно фантастика, и только сейчас все начинается — сказал я. — Меня интересует, как он будет поступать дальше. Только он зря старается — я ему не поддамся. Такие комедии он мог разыгрывать со мной раньше, но не теперь, теперь уже поздно… Да-да, — сказал я, увидев, что она несколько обеспокоена, — никакого страха. О подвале я буду молчать, разумеется, об этом убийце тоже… Но он попотеет, а меня не перехитрит. Вообще странно, если он такой уж умный, что ж, он разве не видит, как глупо себя ведет. Спрашивает, не голоден ли я, советует, чтобы учился, — не понимаю. Или он считает меня за дурачка, или всю жизнь притворялся умным и играл. Ну, ничего, — засмеялся я, — он попотеет. В самом худшем случае до определенного времени я буду морочить ему голову, как это делал сегодня в столовой. Твой красивый халат не очень ему понравился, а…
— Лучше бы был красный, — кивнула она и засмеялась, — красный, как его ковер. Интересно, его он тоже отнесет в подвал? — засмеялась она. — Сейф, конечно, отнести не даст, а то пропало бы с ним все его полицейское управление. Он весь в стене, этот огромный сейф… Да, зачем я тебя звала, — засмеялась она опять и спросила, не знаю ли я кое-чего.
— Знаю только то, что ты говорила мне днем, — сказал я и сел за стол. — Знаю, что он жжет бумаги, что будем делать ремонт и носить вещи в подвал. И что я должен подумать, в какой цвет я хочу выкрасить свою комнату.
— А… этого я еще не знаю! — удивилась она. — Когда он говорил тебе об этом?
— Только что, в столовой. Он советовал мне голубой или желтый. Чтобы там было достаточно светло.
— Желтый, — подняла она брови.
— Желтый, — улыбнулся я, — только мне сто раз хотелось сказать, что хочу зеленый.
Мы некоторое время улыбались, а потом она спросила, правда ли я ничего другого не знаю, и, когда я отрицательно завертел головой, сказала, что он приготовил мне подарок.
— Подарок… — засмеялся я.
— Подарок приготовлен в кабинете, — кивнула она. — Я это знаю. Перед ужином, когда он появился, мне пришлось отнести туда дрова. Этот подарок, наверное, к пасхе.
— А что это, — спросил я, — как это выглядит?
— Я не знаю, что это такое, — сказала она, — это завернуто в бумагу.
— Ну, хоть какая у него форма? — спросил я.
— Какая форма?.. — посмотрела она в потолок. — Господи, такая особенная. Я не могу даже описать. Как это можно описать… — сказала она и сделала какое-то неопределенное движение рукой… — ну, не знаю. Это завернуто и, видно, что-нибудь редкостное. Только я подумала, что к пасхе это не может быть. Наверное, он рассчитывает преподнести тебе раньше.
— Конечно, рассчитывает, — кивнул я. — Меня только интересует, под каким предлогом. Что только он вспомнил. Ни дня рождения, ни именин вскоре нет, нет вскоре и дня Михаила Архангела, сейчас март… Это мне любопытно. Большое оно или маленькое? — спросил я. — Сказала хотя бы размеры, если уж нельзя описат