— Но он такой обходительный… — кокетливо возразила секретарша. Щеки ее горели румянцем. — И солидный…
— Какой? — не понял директор.
— Такой в дубленке и с большой сумкой… представитель завода Г.
— У нас для них ничего нет! — отрезал директор. — Гоните его в шею!
Совещание продолжалось.
БЕССОННИЦА
Замучила меня бессонница. По той ли причине, что после бессонной ночи дремлю на работе, или потому, что, надремавшись там, дома заснуть не могу, — все у меня в голове перепуталось. Дня от ночи не отличаю, не могу сообразить, когда начинается вечер, когда утро. Сослуживцы мои — люди как люди: являются на работу отдохнувшими, полными сил, потому и бьют баклуши бодро, с огоньком. Одна я, несчастная, едва сяду за стол — и бац носом в скоросшиватель…
Как-то сквозь дремоту донеслись до моего слуха озабоченные голоса:
— Не кажется ли вам, — спрашивал один из голосов, — что эта сонная муха в один прекрасный день накличет на нас беду?
— Точно, попадется на глаза кому-нибудь из главка, — согласился другой, — половину штатных единиц срежут!
— Я тоже, — с некоторой завистью вмешался третий, — отлично мог бы храпака задавать, у меня такие же обязанности, как у нее, вернее сказать, почти никаких обязанностей, но разве могу я позволить себе что-нибудь подобное?! Где же тогда общая ответственность? Профессиональная этика? Нравственное чувство? Честь мундира, наконец?!
Гражданский пафос и резко прозвучавший в его словах звон ответственности заставили меня на вершок приподнять нос над скоросшивателем.
— Разве я виновата, — бормочу, — если не берет меня ночью сон?
— Бессонница? — сочувственно спрашивает четвертый. — А считать пробовала?
— Как на арифмометре! Сложение, вычитание, деление, умножение… Астрономические суммы получаются.
— Суммы — чего?
— Как — чего?. Чисел, разумеется. Единиц.
— Чепуха, — махнул он рукой. — Что толку в сухих цифрах? Ты попробуй овец считать — верняк!
Может, правда? Возвратившись домой, я в ту же ночь решила последовать доброму совету. Начало сулило успех: едва прикрыла глаза, как заколыхалась передо мной огромная овечья отара. Это вам не сухие цифры — живые существа, у каждого своя шкура, морда, бурдюк, возможно, даже собственная индивидуальность! Так что подсчет их обещал быть не скучной кабинетной работой, а живым, творческим делом, тут уж не посачкуешь, как у нас в учреждении.
— Ну, — бодро потерла я руки, — начнем, пожалуй!
Тем временем отара прибывала, росла на глазах, заполнила всю округу до самого горизонта. Куда ни глянешь — сплошные серые спины, словно волны морские…
— Одна, две, три, — приступила я к делу, но тут же сбилась: овцы сливались в сплошную серую массу, ни одного индивида различить невозможно.
— Ну нет, так мы с вами до утра не разберемся, — сказала я своим четвероногим подопечным: — Давайте-ка по порядку: проходите мимо меня поодиночке, а я буду вас считать.
Бараны внимательно выслушали мое заявление — и ни с места. Может, ничего не поняли? На то они и бараны. А с баранами разговор короткий:
— А ну, марш по одному!
Где там, отара по-прежнему толпилась вокруг и пялила на меня глаза, как на новые ворота. Никто ни шагу. Присмотрелась повнимательнее — батюшки! — они же заспанные, глаза осоловели, клюют носами. Только письменных столов не хватает…
— Я тут мучаюсь, считаю их, — возмутилась я, — а они как сонные мухи! Где же честь мундира?! А ну увидит кто из главка? Ведь полстада на шашлыки пустят! Последний раз предлагаю: марш по одному!
Схватила хворостину и принялась лупить по серым спинам, а им как об стенку горох! «Пожалуй, надо бы вожака найти, лидера, — подумала я. — Он пойдет первым, а стадо как миленькое за ним! А кто из них лидер?»
— Будешь вожаком, — назначила я первого попавшегося барана. — Веди отару мимо меня, и никаких гвоздей! Знаю я вас, баранье отродье, чуть что — мы, мол, ни бе ни ме… Вперед!
Думаете, пошел? Как бы не так! Уперся мордой в землю и спит. Меня даже пот прошиб. Ну и работенка досталась. На такую отарищу в горах по меньшей мере шестеро чабанов полагается. И зарабатывают они, кто-то рассказывал, по семь тысяч за сезон. А тут возись в одиночку за спасибо. И когда? В святой час отдыха!
Вконец расстроившись, внимательно осмотрела свое стадо: однообразная серая масса, никого, кто бы вылез вперед, рога показал, своим голосом заблеял. Видимо, столько раз служили они предметом сухих подсчетов, что ни одной живой черточки у бедняг не осталось. «А может, — мелькнуло у меня, — может, просто нет материального стимула?»
— Вот, — подняла я над головой сахарную свеклу, — если выстроитесь в одну шеренгу, то…
Закончить не успела: стадо девятым валом залило меня, а когда волна эта откатилась, осталась я без свеклы и без сна.
В этих трудах полночи — словно корова языком слизнула. Вот если бы на работе так изматываться, уж, верно, спала бы по ночам как убитая. А теперь и при желании не могу от стада отделаться: закрою глаза, а оно тут как тут, ни пересчитать, ни отогнать…
На работу пришла полуживая и тупо уставилась на сослуживцев: как же они этих своих овец считают? Может, у них послушные, другой породы? Задумалась и не заметила, что снова ткнулась носом в скоросшиватель. Вдруг в самый сладкий момент вижу: идет на меня кудрявый барашек, не из моих ночных рохлей, этакий живчик — круторогий, с индивидуальностью! Не баран — барон! Небось никто не засушивал его пересчетами. А за ним вереницей другие: считай, не зевай!
— Это еще что за безобразие?! — проходя мимо меня, заблеял баран-барон человечьим голосом. — Среди бе-ела дня?! Придется сократить вам штатные единицы!
— Вы уж извините, — отвечает один из его спутников голосом начальника нашего отдела. — Совсем не спала бедняга — всю ночь бе-е-спрерывно барашков убе-ежда-ла…
— И как? — голос барона мягчеет. — Убе-е-дила?
— Еще бы! Поэтому просим вас на шашлычок…
Голоса удаляются, затихают, а на горизонте снова возникает моя ночная отара. Морды оживились, улыбаются, заговорщицки подмигивают, кивают.
— Не бе-еда! — говорит один. — Откупились. Пришлось, правда, кое-кого ради чести мундира…
— Не ме-еня? — блею с дрожью в голосе.
— Не тебя-а. Спи себе-е, спи!
— А вдруг снова в бе-еду попаду? — тревожусь я.
— Выручим! Один за всех, все за одного. Спи сме-елее!
ПРОСТО ЧЕЛОВЕК
П р е д с е д а т е л ь. Кто там скандалит за дверью? Что за шум?
П о м о щ н и к. Да какой-то посетитель требует, чтобы вы его приняли.
П р е д с е д а т е л ь. Он что, не знает? Я же принимаю только по четвергам.
П о м о щ н и к. Знает, но говорит, что у него срочное дело.
П р е д с е д а т е л ь. А знает ли он, что надо записаться в очередь за месяц вперед?
П о м о щ н и к. Знает, как не знать, но рвется, и все тут.
П р е д с е д а т е л ь. Надо же! Что за птица?
П о м о щ н и к. Говорит — просто человек.
П р е д с е д а т е л ь. Кто… кто?
П о м о щ н и к. Говорит — просто человек.
П р е д с е д а т е л ь. Интересно. И как он выглядит, этот… человек?
П о м о щ н и к. Ничего особенного: серый пиджачишко, черные ботинки, пестрая кепка с козырьком.
П р е д с е д а т е л ь. Пестрая? Да еще с козырьком?.. Тут что-то не так. А что ему нужно, не сказал?
П о м о щ н и к. Нет. Одно твердит: у меня срочное дело. Я просто человек, пусть примет…
П р е д с е д а т е л ь. А он не под мухой?
П о м о щ н и к. Да нет. Трезв как стеклышко.
П р е д с е д а т е л ь. Гм… странно, даже очень странно. Как ты думаешь, кто он на самом-то деле?
П о м о щ н и к. А черт его знает! Пойду и выставлю!
П р е д с е д а т е л ь. Постой, постой!.. А вдруг он никакой не человек, а кто-то из контроля? Или из центра?
П о м о щ н и к. Едва ли. Рукава у пиджака совсем обтрепались.
П р е д с е д а т е л ь. Обтрепанные, говоришь? Тут что-то есть: трезв как стеклышко, в неприемный день, обтрепанный, просто человек… Подозрительно! Что-то тут не так. Вспомни, что у него еще?
П о м о щ н и к. Еще? Еще две шариковые ручки в кармане торчат.
П р е д с е д а т е л ь. Две ручки?! Что ж ты сразу не сказал? (Расстегивает воротничок рубашки.) Теперь все ясно! Это он нарочно прикинулся человеком!
П о м о щ н и к. Прикинулся? На кой черт?
П р е д с е д а т е л ь. А чтобы проверить наш стиль работы с людьми!
П о м о щ н и к. Коли так, побегу приглашу.
П р е д с е д а т е л ь. Стой!.. Пригласить-то надо по-человечески. Вели секретарше поживее кофейку сварить, коньячок достань, еще того-сего… Да, придвинь-ка поближе мягкое кресло… вот так. А пальму подальше отодвинь. Теперь — приглашай. Только сердечно, как родного!
Помощник уходит и вскоре возвращается.
П р е д с е д а т е л ь. Что? Ушел? Нету?
П о м о щ н и к. Есть. Только я вернулся спросить. Видите ли… плачет он!
П р е д с е д а т е л ь. Как это — плачет?
П о м о щ н и к. Очень просто: слезы будто горошины — кап-кап…
П р е д с е д а т е л ь. Ах вот что!.. Плачет. Значит, и вправду человек… А мы-то… Ха-ха-ха!.. Тогда все в порядке, гони его в шею без всяких разговоров, секретарше скажи: кофе не надо, а коньячок… коньячок после такого нечеловеческого напряжения… мы и сами…
У ДВЕРЕЙ
Доводилось ли вам замечать, что чем дальше, тем больше времени теряем мы у всяческих дверей? Будто у человека только и забот, что толочься за дверью, перед дверью и в дверях. Магазины, столовые, поликлиники, школы и тому подобные учреждения оставляют лишь узкую щель, в которую может протиснуться один, от силы — полтора человека. Видимо, предполагается, что, натолкавшись в дверях, посетитель будет меньше топтаться внутри. Однако, если тебе удается, поднатужившись, открыть такие двери, можешь быть уверен, что открываешь их не для себя: секунду замешкался, и навстречу устремляется поток выходящих, который ползет и ползет без конца, как та каша из волшебного горшочка братьев Гримм.