– Я должна остаться и присматривать за тобой.
Честь. Верность. То, что он так любил в… Медив сжал ее плечо и сказал:
– Это работа Мороуза.
Страж все еще ощущал слабость, но ему хватало сил для того, что нужно было сделать. Поднявшись с кушетки, он начал быстро и уверенно совершать магические пассы, вычерчивая колдовской круг. Не секрет, где Лотар мог сейчас быть. Конечно, частью вернувшейся энергии Медив был обязан лечебным свойствам магического источника. Но часть исходила изнутри, от него самого. Это был результат его выбора. Его решения – после стольких ошибок, несчастий и сломанных судеб – совершить хоть что-то хорошее. Что-то правильное. Что-то настоящее, достойное той, кого он любил так много лет назад: любил, потерял, но не забывал никогда – ни на день, ни на час, ни на миг.
Ему предстояло дорого заплатить за то, что он сейчас делал. Но ничего страшного. Некоторые вещи того стоили.
«Для тебя, любовь моя».
Гарона, замерев, смотрела на вспыхнувший магический круг. Он пульсировал, излучая голубой свет. Взяв в ладонь малую толику магической энергии, Медив слепил из нее маленький, безупречный цветок. Он был прекрасным и изысканным – свет, обращенный в нечто материальное – и все оттенки синевы и лазури мерцали в нем, словно угольки в голубом пламени. Гарона уже видела, как Медив творил магию. Опасную магию, направленную на то, чтобы причинять вред живым существам. Но эта предназначалась лишь для лечения. Для возрождения надежды. Женщина поняла это – как он и предполагал – и ее темные глаза расширились, а взгляд стал мягче, наполнившись восхищением.
– Шагни в круг, – велел он.
Гарона взглянула на него, на круг, а затем медленно, зачарованно, двигаясь с куда большим изяществом, чем все виденные им орки – кроме, пожалуй, одного-единственного, – она повиновалась.
– Это, – сказал он хриплым от наплыва чувств голосом, протягивая ей лучезарный цветок, – мой дар тебе.
Он позволил себе ненадолго насладиться моментом, не показывая Гароне, чего это ему стоило. Она приняла подарок. Зеленые пальцы сомкнулись вокруг стебелька магического цветка с непередаваемой нежностью. Полукровка взглянула сначала на цветок, затем перевела взгляд на Медива.
Маг почувствовал, как на него нисходит спокойствие, и сделал шаг назад. Белый свет, исходящий от магического круга, поднялся вверх, превращаясь в сферу и окружая Гарону безопасным коконом. Его свечение усилилось, стало почти невыносимым для глаз, а затем сфера исчезла – и Гарона вместе с ней.
Медив упал.
Лев Азерота напился вдрызг.
Он тяжело навалился на барную стойку в таверне «Гордость Льва», окруженный пустыми бутылками. Не менее пустой кубок висел в его пальцах. Глаза Лотара были закрыты, так что Гарона поначалу решила, что он отключился.
Она шагнула вперед, стараясь двигаться как можно тише – но все же Лотар услышал ее и открыл глаза. Он не посмотрел на женщину, а уставился в потолок. Гарона начала сомневаться в том, что ей стоило здесь появляться. Возможно, Медив ошибся. Глупо было считать, что человек может испытывать какие-то чувства к орку – особенно к той, на кого легко было взвалить ответственность за жестокое убийство его единственного ребенка.
Но, подумав о словах Стража, Гарона решила, что выскажется, коль уж она все равно здесь. По крайней мере, она будет знать, что попыталась.
– Мне жаль.
Лотар ничего не ответил, и Гарона уже поворачивалась к выходу, когда он, наконец, заговорил.
– Мать Каллана умерла в родах. Я обвинял его в этом. Долгие годы. Я не стану винить тебя.
Он произносил слова куда более членораздельно, чем можно было ожидать, и явно пытался говорить спокойно и непринужденно. Однако Гарона, испытавшая на своем веку столько боли, легко различала в речи других эти резкие, горькие нотки.
Услышав его признание, Гарона широко распахнула глаза. Лотар нес на своих плечах такое бремя… Она шагнула к нему. Лотар сел прямо, а затем сполз с барного стула и отступил назад, когда женщина приблизилась к нему. Гарона остановилась. Он выглядел почти так же жутко, как Медив – смертельно-бледный, не считая раскрасневшихся от выпивки щек. Его глаза покраснели и распухли, тело сотрясала дрожь. Внезапно он крутанулся на месте и швырнул кубок в стену. Тот разлетелся с музыкальным звоном.
Гароне было хорошо знакомо то место, где сейчас пребывал Лотар. Место, где гнев, горе и вина сплетаются воедино в нечистую и мучительную триаду. Сейчас он был, точно солдат без доспехов – ободранный, страдающий, неспособный скрыть свою муку. Гарона снова шагнула вперед, чтобы прикоснуться к его лицу, чтобы хоть как-то облегчить боль, раздирающую его на куски.
– Он был так молод, – шепнул Лотар. Его глаза покраснели от слез.
Гарона прикоснулась губами к бородатой щеке человека, помня о собственных острых клыках, а затем отстранилась, глядя на него.
– За всю свою жизнь, – прохрипел он, – я не испытывал такой боли, как сейчас…
Голос Лотара сорвался на последнем слове, и сердце Гароны тоже оборвалось. Затем он прошептал:
– И я хочу, чтобы она была еще сильнее… Гарона мгновенно его поняла. Всю свою жизнь она, проклятая, страдала от боли. Однако больше всего ранила не физическая боль от сломанных костей или содранной кожи. То была боль, которую не могли смягчить никакие швы, припарки или целебные травы: боль души и сердца.
Не раз она находила утешение и облегчение этих мук в физической боли, которая отвлекала от иных страданий и позволяла душе самой нащупывать путь с спасению. Это работало не всегда, но порой помогало.
Лотар поднял голову и взглянул на нее – и если до этой секунды еще оставался вопрос, любима ли она, и стоит ли ей оставаться здесь, то сейчас он испарился, словно туман в жарких лучах солнца.
Гарона протянула руку и нежно дотронулась до лица воина. Он закрыл глаза, и слезы, теплые и мокрые, потекли из-под плотно сжатых век. Женщина начала медленно погружать ногти в его кожу, готовая остановиться в любой момент, если он не захочет продолжать.
Лотар распахнул глаза, и в их голубых глубинах Гарона ясно прочла желание. Человек поднял руки, притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.
А затем боли уже не было.
16
Днем или ночью, неважно. Строительство Великих Врат продолжалось и при солнечном свете, и при свете факелов, как сейчас. Оргрим бросил быстрый взгляд на орков, работающих в переменчивом свете огня, и на сооружение, чья вершина терялась в темноте. Врата быстро росли. Они будут готовы вовремя.
Однако думал Оргрим не только о портале. До сегодняшнего дня и его судьбоносных решений, жизнь орка была проста. Выбор делали за него. Это Дуротан всегда мучился, надеясь отыскать правильный путь среди бесконечных оттенков серого, а для Оргрима все делилось на белое и черное. Но сейчас, когда он принял решение, ему внезапно открылось то, против чего так яростно боролся его друг.
В эту минуту Оргрим стоял рядом с Гул’даном. Шаман восседал в богато украшенном резном кресле на платформе над Вратами, наблюдая за работами, как обычный орк мог бы наблюдать за суетой муравьев. По другую сторону от Гул’дана скорчился раб-человек. Похоже, что теперь, когда любимая прислужница колдуна, Гарона, оказалась предательницей, тому не хватало пресмыкающегося у его ног существа. Впрочем, Гарона никогда не выглядела так скверно. Человек был бледен, болезненно тощ и бессмысленно пялился в пустоту. Оргрим мог бы с легкостью пересчитать его ребра.
Зрелище было не слишком приятное, так что Оргрим перевел взгляд на Великие Врата. Он указал на две статуи, стоящие по бокам от того, что должно было стать входным отверстием портала. Обе они изображали одно и то же существо – высокое и слишком тонкокостное, чье лицо скрывал капюшон.
– Кто это?
– Наш… благодетель, – ответил Гул’дан, мягко перекатив последнее слово на языке.
Оргрим удивленно фыркнул.
– Новый мир в обмен на статую? Боги – странные существа.
Гул’дан хмыкнул. Еще с первого своего визита на Хребет Ледяного Огня, когда колдун пришел, чтобы просить Северных Волков присоединиться к Орде, Гул’дан внушал Оргриму безотчетную тревогу. Особенно тогда, когда смеялся.
– Северные Волки, – ухмыльнулся колдун. – Вы такие практичные. Мы, южане, всегда восхищались этим вашим качеством.
Обернувшись, он взглянул вниз, на раба, и одарил того покровительственной улыбкой. Затем колдун протянул руку. Его глаза и кончики пальцев вспыхнули яркой зеленью. Он лениво повел рукой, и от человека к пальцам Гул’дана, увенчанным изумрудными огоньками, потянулись тонкие туманные волокна. Глаза раба расширились от боли и ужаса, однако он не закричал. Человек слабо задергался и начал задыхаться, ссыхаясь прямо на глазах у Оргрима. Выглядело это так, словно Гул’дан в самом буквальном смысле пил жизненную энергию этого существа.
«Так и есть, – подумал Оргрим. – Да помогут нам Духи, так и есть».
Он обнаружил, что борется с инстинктивным желанием сбежать.
Гул’дан опустил руку, и человек тяжело осел на платформу. Его тощая грудь судорожно вздымалась и опускалась.
– Когда портал откроется, – безмятежно, почти мечтательно проговорил колдун, – и оставшаяся часть Орды присоединится к нам, мы отдадим их Скверне. Всех поголовно.
Оргрим сжал кулаки.
– Дуротан бы на это не согласился, – сердито бросил он.
– А почему тебя волнует, что думает этот предатель?
Глаза Гул’дана ярко сияли изумрудной зеленью Скверны.
«Сколько в этой твари осталось от орка?» – с внезапно нахлынувшим ужасом подумал Оргрим.
Когда колдун заговорил, голос его прозвучал резко, колюче и жестко:
– Северным Волкам пора обзавестись новым вождем. Тем, кто заботится в первую очередь о насущных интересах орков. Тем, – тут он без лишней скромности прижал руку к груди, – кто ценит видение Гул’дана. Кто чтит его власть!
Он растянул губы в широкой улыбке и снова протянул руку к рабу, чтобы отпить еще один глоток жизненной энергии несчастного.