Собственно, о том, что происходило после того, как вереница из легковых автомобилей скрылась за холмами, я мог рассказать ни больше и ни меньше, чем мои одногруппники. Переброшенных вместе с нами пограничников, занимавшихся охраной периметра нашей части полигона, атаковали бойцы регулярной османо-турецкой армии.
Точнее, немного не так. Нападающие, как я понял, планировали совершить скоростной рывок на полигон с трёх направлений и выйти на Солнечное, взяв посёлок в клещи. Из техники у них были в основном старые, ещё американские «хаммеры» и десяток бронетранспортёров, так что первые потери они понесли, напоровшись на расставленные со знанием дела секреты, а когда в бой вступили срочно поднятые мангруппы, продвижение и вовсе остановилось.
Завязался позиционный бой, а затем в спину нападающим ударили турецкие янычары, а к нашим подошли основные силы. Бойня, говорят, была знатная, при том, что якобы «мятежники» дрались отчаянно, словно загнанные в угол крысы, и сдаваться не собирались. Как оказалось, параллельно атаковали и штаб Университета Сабанджи. Войскам, верным генералу Килич, даже удалось прорваться к самой базе, убив кого-то из студентов. Что, кстати, позже подтвердили и американские наблюдатели, правда, единственным погибшим подростком оказался некий Сардар Салид, принадлежавший к семье, давно впавшей в немилость султану, за то, что открыто поддерживали его старшего брата в притязаниях на османский престол. Что, естественно, вызывало определённые вопросы.
Впрочем, всё это мы узнали постфактум. Потому как сидели в это время в своём посёлке и молчали в тряпочку, глядя, как осназовцы готовятся к его обороне. Подставлять под настоящие пули студентов вроде нас никто не собирался, и ни о каком реальном участии в боевых действиях не могло быть и речи. Во всяком случае, пока ситуация не станет по-настоящему критической.
Так что нам только и оставалось, что ждать дальнейшего развития событий и гадать, что там происходит да как. Тянулись минуты, напряжение нарастало, а затем, где-то через два часа, боевую тревогу просто взяли и отменили, сказав, что всё уже закончилось. Остаток дня, как, впрочем, и последующий понедельник и утро вторника прошли в блаженном ничегонеделании. Условно мёртвая Ленка возилась с найдёнышем, уча девочку ходить, я, коли выдалось свободное время, просто валялся в койке, слушал аудиокниги и периодически экспериментировал с чакрами… размышляя, а не показаться ли мне, пока есть время, врачу, и каждый раз находя причины, чтобы отказаться от подобного шага. В общем, пока преподам было не до нас, все развлекались как могли.
Вчера в обед объявили общий сбор. Нам коротко сообщили, что в этом раунде военной игры нашему колледжу уже вполне официально присуждена техническая победа. После чего приказали готовиться к возвращению в Ильинское. Причём мотивировка в устах Грема звучала предельно лаконично: «Поиграли и хватит! Учиться пора». Тут же представители КГБ взяли с каждого подписку о неразглашении, полностью засекретив всё, что произошло на полигоне в воскресенье, и мы отправились собирать вещи. В ночь загрузились в ожидавшую нас орбитальную фуру, которая с первыми лучами свечой стартовала в рассветное небо.
Найдёныш, тихонько посапывавшая у меня на коленях, чихнула и проснулась. Проморгавшись и осмотрев ещё сонными глазёнками окружающих, она вдруг четко произнесла:
– Дай пить! – требовательно взглянув на меня снизу вверх.
До этого момента девочка, которую мы нашли трёх-четырёхгодовалым ребёнком, всего за пару дней превратившаяся в восьмилетнюю беловолосую красавицу, ни разу не произнесла ни слова на русском. Она лопотала на своём, как говорила Касимова, на «девичьем», красивом, но совершенно не понятном никому языке, принадлежность которого не смог разобрать даже специально приглашённый из Константинопольской Миссии профессиональный лингвист-филолог.
Впрочем, прилетевшая на вертолёте в Солнечное пожилая женщина, почти старушка, которой пришлось задержаться в Солнечном на целые сутки, которые она привела вместе с Ленкой и девочкой, однозначно утверждала, что наша подопечная не просто произносит случайные наборы звуков. По её словам, она сумела выделить как отдельные повторяющиеся фразы, так и языковые конструкции, а также некоторые правила, по которым малышка формировала предложения. Что, впрочем, ни на йоту не приблизило нас к ответу на вопрос, кто она такая и как попала на полигон.
Так Ленку она постоянно называла словом «невли», меня исключительно «фарон» или «варон», потому как произносила буквы «ф» и «в» как нечто среднее. Ну, а учитывая, что ребёнок с каждым днём становился всё более и более разговорчивым, счастливая старушка понаделала кучу записей на этом неизвестном языке, а также наснимала видео с мелкой, и даже призналась Ленке, что продолжит заниматься этим вопросом в обязательном порядке. Женщина, у которой в Стамбуле уже давно была семья и даже внуки, внезапно задумалась над переводом в Москву, чтобы иметь возможность и дальше работать с найдёнышем после нашего отъезда. Более того, собралась написать научный труд, который, по её словам, скорее всего, станет делом всей её жизни.
Османы, кстати, после всего случившегося особо не педалировали тему немедленной передачи им как девушки-рабыни, так и нашей беловласки. Меня, конечно, никто лично не информировал касательно переговоров на высшем уровне, но в аэрокосмопорте, куда мы добрались без каких бы то ни было приключений, представитель их делегации очень вежливо, корректно, но твёрдо заявил, что Блистательная Порта всенепременно будет добиваться возвращения своих подданных под благословенную длань султана.
Так что ничего удивительного, что, услышав слова, произнесённые девочкой, я даже не сразу понял, что она заговорила на русском языке. Только когда она повторно попросила: «Дай! Я хо-теть пить!», до меня наконец-то дошло, что именно произошло и чего от меня хотят.
Глядя, как малышка задумчиво потягивает через трубочку апельсиновый сок из маленького пакетика, в срочном порядке принесённый Ереман из салонной кухни, я только и мог, что покачать головой. Расправившись с напитком, малышка аккуратно поставила пустую упаковку на откидной столик. Затем ей что-то не понравилось, и она повернула пакетик, так, чтобы уголок трубочки смотрел ровно вдоль кресел и только после этого, довольно кивнув, заёрзала у меня на коленях, устраиваясь поудобнее.
– А я думал, она на нашем не разговаривает… – удивлённо произнёс мой тёзка, всё это время наблюдавший за её манипуляциями.
– Я тоже… – хмыкнул я и, посмотрев в широко раскрытые доверчивые глаза ребёнка, спросил: – Ты меня понимаешь?
– Да, – ответила она как-то неуверенно.
– Как тебя зовут? – я даже затаил дыхание, но она только захлопала ресницами. – Какое у тебя имя?
– Нет, – малышка тряхнула длинной белой чёлкой.
– Тебя зовут «Нет»? – немного удивился я.
– Не пом-ню, – она задумалась на секунду, прислушиваясь к своим мыслям или, может быть, копаясь в памяти, а затем утвердительно кивнула. – Нет! Не пом-ню сей-час.
– Откуда ты знаешь русский язык? – спросила Ереман, которая от любопытства почти легла на колени к Потапову, что, впрочем, тому было только по кайфу.
Вместо ответа девочка посмотрела на меня, словно бы спрашивая разрешения. Догадавшись, чего она хочет, я кивнул.
– Я слу-шать и у-чи-лась… – ответила малышка, потупившись. – Слу-шать, как го-во-рят меж-ду со-бой…
Она замолчала, подбирая слово, а затем жалобно посмотрела на меня.
– Люди, – подсказал я.
– Лю-ди! – неуверенно повторила девочка. – А за-тем го-во-рить, как вы! Ма-ло знать. Труд-но го-во-рю…
– То есть ты просто слушала, а затем заговорила? – удивлённо произнесла подружка Звягинцева, которая сейчас, вместе со своим бойфрендом и Федорчуком, встав со своих мест, во все глаза смотрели на ребёнка. – Невероятно!
– Не менее невероятно, чем то, что она вымахала за пару дней на почти пяток лет и научилась ходить за полдня… – произнёс Дмитрий, и остальные закивали в знак согласия.
Вокруг кресел уже стала собираться заинтересованная толпа, как из наших, так и второкурсников. Многие были в курсе того, что мы притащили с полигона какого-то ребёнка, да, впрочем, почти все видели, как девочка растёт не по дням, а по часам… словно бы настоящий сказочный персонаж. Насколько я знал, многие девчонки, несмотря на личные отношения с Касимовой, которые были далеко не всегда гладкими, регулярно бегали к ней в госпиталь. Естественно, что сейчас малышка, внезапно для себя, стала центром всеобщего внимания, что, впрочем, её не особо смутило.
Однако посыпавшиеся с разных сторон вопросы быстро пресекли дежурные, объявившие о приземлении и начале выгрузки. Старшекурсники оперативно навели порядок, заставив всех вновь занять свои места и дожидаться там своей очереди на выход. Когда же все расселись, к нашим креслам подошли Грем и Инга Ивановна.
– Что там у вас опять? – хмуро поинтересовался Фишшин.
– Да вот, – Ереман кивнула в мою сторону. – Ребёнок вдруг заговорил на русском языке. Говорит, слушала и научилась…
– Да? – препод внимательно посмотрел на девочку, которая вдруг вся как-то сжалась и уткнулась носом мне в грудь.
– Не пугай её! – воскликнула учительница сорок девятой группы, оттесняя своего коллегу в сторону, и обратилась уже ко мне: – Кузьма, бери свою юную леди и пойдём с нами. Нечего тебе с ребёнком в общем салоне толкаться. Это, конечно, совсем против правил… но…
Женщина тяжело вздохнула, видимо припоминая, как девочка шарахнула ни с того ни с сего морозом по окружающим, когда её после посадки попробовали увести от меня в «детскую комнату». Располагалась та на самой верхней пассажирской палубе, а так как на этом рейсовике в Москву из Стамбула летело несколько гражданских семей, в том числе и турецких подданных, моё присутствие там исключалось.
Согласно кивнув, я выбрался в проход и, поставив девочку на ноги, взял за руку, в то время как мой тёзка, вскрыв расположенное под сиденьем кресла хранилище, передал мою тощую сумку. Попрощавшись с ребятами, мы зашагали за Гремом в отсек, в котором с комфортом устроились преподаватели, провожаемые взглядами десятков любопытных глаз.