Ужас от услышанного захлестнул ее. Пять дней! Все дни погони за повозками с ва́ррэнами она боялась, что отстанет от них, потеряет след и не успеет освободить их. Но старательно гнала от себя эти мысли. И вот теперь случилось это. Кошмар стал реальностью. За пять дней с ними могло случиться что угодно. Шансов на то, что хоть кто-то из них до сих пор жив почти не осталось. Динка опустилась на пол, закрывая лицо руками.
— Как есть, пять денечков, — подтвердила Настасья. — Жар у тебя был, вся в бреду металась, бедняжечка. Все звала кого-то. То Дайма, то Шороса какого-то.
— Штороса, — машинально поправила Динка, беря себя в руки. Пока она не увидела их мертвыми, пока есть хоть малюсенькая вероятность спасти хотя бы одного из них, она не может сдаться. Не для того она столько пережила, чтобы так просто отступить. Динка вскочила с пола, быстро скидывая свои пожитки в сумку, заплетая косу и стягивая красивую сорочку.
— Вот тебе, Настасья, за заботу, — проговорила Динка, оставляя на столе 5 золотых монет. — А мне нужна лошадь. Самая быстрая.
И уверенно зашагала к выходу из комнаты.
— Да что же ты, девочка. Только в себя пришла и сразу на лошадь? Поешь хоть сначала, сил наберись, — причитала Настасья, семеня следом за размашистыми Динкиными шагами.
— Сядь, давай, сядь. Сейчас мужа кликну, приготовит он тебе лошадь. Покушай только. У нас сегодня уха наваристая, с окунем, — ухватила она Динку за рукав уже на выходе из харчевни. И Динка снова сдалась, позволяя усадить себя за стол. Но мысли ее были далеко. Пять дней! И плюс тот день, что напали волки. Она отстала от отряда на целых шесть дней. И ва́ррэны. Сидят в проклятых клетках десятые сутки. Без еды и воды. Раненые.
«Если еще живы», — шепнул внутри противный голосок. Динка злобно стукнула кулаком по столу, прикусив губу от боли, прокатившейся от мизинца до локтя. Пусть только попробуют сдохнуть! Она их с того света достанет!
Вернулась Настасья и поставила перед ней тарелку с ухой, миску с квашеными огурцами, хлеб и чашку с травяным отваром. И сама села к столу, ласково глядя на Динку.
Динке вдруг стало неловко под этим заботливым взглядом. Как будто мама смотрит на свою непутевую дочку, которая вернулась с прогулки голодная, чумазая, и в порванном платьице. Воспоминания о маме были нечеткие. Динка не помнила ее лицо, не помнила ее фигуру. В памяти осталось лишь смутное ощущение тепла и уюта, исходящее от материнской груди, к которой она прижималась перед сном. Такое же ощущение дарил ласковый взгляд сидящей напротив Настасьи.
— Кто ж тебя так искусал, деточка? Я рану перевязывала-перевязывала, столько гноя вышло! — проговорила сочувственно Настасья, подперев рукой щеку и глядя, как Динка кушает. Ее добрый взгляд, ласковый голос и запах свежевыпеченного хлеба и парного молока, исходящий от нее, будили в Динке давно забытое чувство дома. Такое, какое она испытывала в раннем детстве, в родительской избе, забираясь на колени к матери, когда она пряла, и слушая ее негромкий мелодичный голос, напевающий колыбельную.
— Волки, — лаконично ответила Динка с набитым ртом, запивая хлеб ухой прямо через край миски. Пугать милую женщину своими злоключениями Динка не хотела. Но сказывались долгие дни одиночества и страха. И Динка едва сдерживалась, чтобы не припасть со слезами к расслабленно лежащей на столе руке Настасьи и не рассказать ей обо всем. О сгоревших в пожаре родителях, о нападении демонов, о погибшей Агнесс и залитой кровью родной земле, о страшной неизвестности, когда ее связанную куда-то везли, и о странной диковатой заботе чужих для этого мира существ. Об их пленении и о том, как же ей, Динке, теперь их не хватает. О долгой выматывающей погоне за телегами, везущими пленных ва́ррэнов, и о грозящей им гибели.
— Ох, волки-волки, управы на них нет никакой. Хоть бы лорд отряд солдат к нам прислал, да извел бы злобных тварей. Что ни ночь, то…
— Отряд солдат… — перебила ее Динка. — Здесь проходил отряд королевских гвардейцев за день до моего прихода?
Настасья смотрела на нее удивленно, хлопая глазами.
— Никаких отрядов у нас тут отродясь не ходит, — покачала она головой.
— Как не ходит? А шесть дней назад? Большой такой отряд, человек сотни две. И преступников везут связанных. Был? — Динка замерла, сжимая в кулаке кусок хлеба и не замечая, как он сминается от ее пальцев, впившихся в нежную мякоть.
— Да нет же, деточка. Говорю тебе, никаких отрядов у нас тут отродясь не было. Я бы запомнила, — растерянно пробормотала Настасья, озадаченная Динкиным тоном.
Динка прерывисто выдохнула, заметив, что давно уже не дышит. Значит они здесь не проходили. Где она сбилась с пути? Где свернула не туда?
— Лошадь готова, — объявил вошедший в харчевню невысокий мужичок. — Кто здесь заказывал самую быструю лошадь?
— Я… — растерянно проговорила Динка. Еще минуту назад она была готова вскочить на лошадь немедленно и мчаться без остановки дни напролет. Но сейчас… Она совершенно не знала, что ей делать сейчас. Если отряд здесь не проходил, то куда ей теперь податься?
Динка продолжала запихивать в себя еду, не чувствуя вкуса, а в душе ее медленно и неотвратимо разверзалась бездонная пропасть отчаяния. Она рассеянно оглядывалась по сторонам, словно ища соломинку, за которую можно ухватиться прежде, чем пойдет на дно.
От ее взгляда не укрылось то, что харчевня разительно отличалась от всех встреченных ею ранее. Во всем здесь была видна заботливая женская рука. Окна украшали чистые, вышитые занавесочки, а на подоконниках росли в глиняных горшочках цветущие растения. Пол был покрыт свежим лаком и чисто вымыт. Нигде не было видно ни соринки, ни пылинки. Массивные деревянные столы были покрыты белыми скатертями, оплетенными по краям затейливым кружевом. Динка разглядывала расставленные по столам вазочки с букетами полевых цветов, развешенные по стенам картины, нарисованные на древесных спилах угольком и изображавшие еду в разных сочетаниях, икону Спасителя в красном углу с зажженной перед ней лампадкой, и сверкающий чистотой глиняный рукомойник у выхода.
Добрая Настасья жила по заветам Яхве, и все, к чему она прикасалась, было наполнено любовью. Никогда бы Динка не подумала, что бывают такие люди, которые могут отнестись к чужой, грязной и израненной девушке, как к родной дочери. Кормить, поить, мыть, выхаживать целых пять дней и ночей. Динка была потрясена тем, что Настасья ночами сидела у ее постели, пока она металась в бреду. Так могла поступить родная мать, но не чужая, в общем-то, женщина. Нет, не прав был Шторос. Люди, в большинстве своем, вовсе не козы.
Мысли вновь переметнулись на ва́ррэнов. Если их здесь не провозили, то она их потеряла. Мало того, что отстала на целых шесть дней, да еще и след их потеряла. Значит, что все это бесполезно. Теперь ей не найти их и не выручить.
У Динки мелькнула малодушная мысль о том, что пора бы бросить эту бессмысленную погоню и подумать о своей жизни. Хорошо бы остаться здесь, у этих заботливых людей. Просыпаться по утрам в чистой постели, сытно кушать, помогать Настасье по хозяйству. Того золота, что оставили ей ва́ррэны хватит ей на всю жизнь, чтобы жить счастливо и безбедно.
— …куда спешить-то? Оставалась бы еще хоть на денек, — все то время, пока Динка была погружена в свои мысли, Настасья что-то ей говорила, но Динка услыхала только конец фразы, как будто озвучивший ее мысли.
— Сыновья у нас давно выросли, да разлетелись по миру, как ясны соколы. А дочурки нам Пресветлый не дал. Так бы была сейчас дочка, отрада матери с отцом на старости лет. Хлопотала бы по дому, да наполняла бы наш дом смехом и радостью, — продолжала свою мысль Настасья.
— И то верно, — присоединился к ней ее муж, все еще стоявший в дверях. Это был опрятный невысокий мужчина с коротким ежиком седых волос, да аккуратно подстриженной бородкой.
И Динка слушала их, глядя в опустевшую тарелку, и сомнения в правильности своего решения вытесняли из ее души панику от осознания своего бессилия что-либо изменить.
Вот она настоящая жизнь: в уютном доме, среди любящих людей, принося в мир пользу и радость. И Динка всей своей израненной душой мечтала именно о такой жизни. Вот только… Суровый Дайм, смешливый Хоегард, наглый Шторос и отстраненный Тирсвад никогда не узнают о том, что бывает такая жизнь. Спокойная, безмятежная, безопасная. Потерянные для своего мира, непринятые в мире людей, они безвременно погибнут на плахе или на костре, так и не попробовав жить по-другому. А ведь они не такие плохие, как казались вначале.
Они заботились о Динке, как умели. И, пытались защитить ее, когда узнали о засаде. Приказывали ей скрыться, когда поняли, что шансов выбраться у них нет. От этих мыслей на глаза Динки навернулись слезы. Нет, она не может их бросить, не может просто так от них отказаться. Какими бы они не были, они тоже не козы, и имели право на жизнь.
Динка сморгнула слезы вместе со своей минутной слабостью и взяла себя в руки. Ей нельзя раскисать. Она и так отстала на шесть дней.
— Спасибо, — проговорила она, поклонившись добрым хозяевам и оставляя на столе оплату за лошадь и кушанье. — Подскажите мне, пожалуйста, далеко ли отсюда ближайшее поселение. И нет ли поблизости развилки дорог. Я в бреду потеряла нужное мне направление, и теперь мне надо спешить.
— Поселение-то есть, конечно. Вот ведь деревня прямо за нашим домом. Мы с самого края тут поселились, чтобы уставшим путникам далече ходить не надо было, — охотно ответил муж Настасьи. И Динка запоздало подумала, что даже не спросила, как его зовут. Но сейчас об этом спрашивать уже было неловко.
— А развилка вон в той стороне, прямо за поворотом, — добавила Настасья. — Как раз там, откуда ты пришла к нам.
— Спасибо вам за заботу и подсказку! — сердечно поблагодарила Динка, поднимаясь из-за стола. — С вами очень хорошо, но мне действительно пора ехать.
— Бывайте здоровы, — выкрикнула она, развернувшись на пятках и вылетая из харчевни под недоуменными взглядами добрых людей.