– Итак, Владимир, вынужден тебя огорчить. Прибыль у нас в марте получилась маленькая. В основном, конечно, из-за того, что девушки наши ездили в поездку. Но я думаю, что ты со мной согласишься: поздравить женщин в такой праздник – дело святое. Ну и, по-прежнему, твоего вклада в общее дело не ощущается, поэтому мне пришлось принять непростое решение… – Он берет из пепельницы сигарету, затягивается, отпивает кофе. – Я надеюсь, что мы расстанемся друзьями. А может, еще и встретимся в будущем. Вдруг те проекты, о которых я говорил, заработают, и тогда нам понадобится человек вроде тебя, который мог бы ими заняться и поднять, так сказать, на должный уровень. Но пока – я хочу, чтобы ты меня правильно понял – я не могу держать на зарплате человека, который не приносит прибыли. У твоего приятеля, Сергея, похожая ситуация – у него не так много работы, но если его уволить, мы останемся без курьера. Так что…
– А как с зарплатой?
– За март я могу заплатить тебе по нашей новой схеме двадцать долларов. И то – я их, можно сказать, беру из своего кармана, отрываю от семьи. Ну а за апрель… – Шеф разводит руками.
– Но уже двадцать пятое число, я почти месяц отработал…
– Да, я понимаю, но, к сожалению…
– Если вы собирались меня уволить, то сказали бы раньше – я бы не выходил на работу…
– Ладно, так и быть. Поддержу тебя финансово, опять из своих личных средств. Еще двадцать долларов за апрель. Итого – сорок долларов. По курсу четыре пятьсот двадцать… Это будет… – Он жмет кнопки на калькуляторе. – …Сто восемьдесят – восемьсот.
На столе лежит газета, в ней – большая реклама «Приорбанка»: «Внимание! Новая услуга – размен стодолларовых купюр. В неограниченном количестве и любым номиналом».
Напротив иняза, у немецкого посольства, – очередь: человек пятьдесят. Я спрашиваю:
– Кто последний на визу?
– Я, – отвечает сутулый дядька с длинными волосами, в больших очках. В руке у него тряпичная сумка, из нее торчат свернутые бумажки.
– Хорошо, я за вами.
Вытаскиваю из рюкзака тетрадку по немецкому, открываю. От мужика воняет.
Сую под стекло факс приглашения. За стеклом – девушка в белой блузке. Лет двадцать пять, короткие светлые волосы. Я говорю:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте. С какой целью едете в Германию?
– Частный визит.
Она просматривает анкету.
– Паспорт будет готов двенадцатого. С вас двадцать марок – консульский сбор за визу.
Я вытаскиваю из кармана две купюры с портретом Гаусса – вчера купил в обменнике на площади Победы.
– До свидания.
– До свидания.
Суббота. Полдвенадцатого. Я один в комнате, Дрон и Дэмп уехали на выходные домой. Надеваю старые «ливайсы», «косуху», обуваю кеды и выхожу в коридор. Дергаю дверь 12–01 – заперто. Стучусь – никто не отвечает. Иду к лифту.
На остановке – никого. Подъезжает красно-желтый трамвай, я поднимаюсь по ступенькам. Вагон – почти пустой, только на передних сиденьях – семья: муж, жена и двое детей, мальчик и девочка. Взрослые вяло переругиваются, дети клюют носами.
Прохожу по вагону, сажусь сзади. В открытые окна задувает прохладный ночной воздух.
Парк Горького – большой, темный и мрачный. Под лавками валяются бутылки от водки и пива, раздавленные пластиковые стаканы, смятые сигаретные пачки. На аллеях пусто, я сворачиваю на тропинку.
Из кустов выходит чувак в белой рубашке. У него испуганное лицо. Он говорит:
– Не подскажешь, где здесь туалет?
– В такое время туалет не очень-то нужен…
– Не, ты знаешь, я тут стал под кустом – подходит мужик и говорит: давай я у тебя отсосу.
Я махаю рукой в сторону центрального входа.
– Туалет – там.
– Спасибо.
Чувак поворачивается, уходит.
За кустами страстно целуются парень и девушка. Его рука лазит у нее под юбкой.
Вокзал. Подхожу к окошку пивного ларька. Передо мной в очереди – два чувака. Один говорит продавцу в замызганном фартуке:
– Ты мне смотри, чтоб свежее. А то, не дай бог…
– Ну и что ты мне сделаешь?
– Увидишь.
– Напугал ты меня.
Продавец дает чувакам две поллитровые банки, они встают у стойки. За соседней пьет пиво дядька в плаще и шляпе. Перед ним на куске газеты – сушеная рыбина.
Стойка рядом свободна. Я ставлю на нее свою банку, поднимаю глаза на рекламу «Приорбанка». Буква «а» не светится.
Иду вдоль ограды депо. Визжат электровозы. На лавках сидят вокзальные бомжи, подростки и командировочные.
Сажусь на свободную лавку. На соседней – лысый мужик в пиджаке, в очках и араб в черной ветровке. Лысый смотрит на меня, я отворачиваюсь.
По аллее медленно проезжает ментовский «уазик». Лысый встает, идет ко мне. Араб остается сидеть.
– Можно мне здесь присесть?
– Пожалуйста.
Мужик смотрит на ограду депо, поворачивается ко мне. Я вожу кедом по земле, делаю канавку. Он говорит:
– Хорошая сегодня ночь.
– Ну да, наверно.
– А для кого – и не очень. Имею в виду – если кого обокрали или обули. Но с вами, надеюсь, такого не случилось?
– Нет.
– Я понимаю, конечно, что это… криминальное несколько предложение, но иногда кажется, что такая вот ночь может стать самой лучшей в жизни. Вы меня понимаете?
– Более-менее.
– Вот мы могли бы поехать ко мне. На такси. Один уже есть. – Он кивает на араба. – Ну, и вы тоже. Я бы вас в ванне вымыл, пивом напоил, а?
Я молчу. Араб встает с лавки, подходит, садится рядом с мужиком. Мужик обнимает его за плечи, поворачивается ко мне.
– Ну так как? Я понимаю, конечно… Но вы ж видите – я не криминал какой-нибудь. Работаю в НИИ ЭВМ, могу показать пропуск…
Араб гладит мужика по ноге.
– Видите, он уже торопит. А ведь могли бы и без него, только мы с вами. Ну, как?
– Никак. Не интересует.
Я встаю с лавки, иду к вокзалу, оборачиваюсь. Мужик смотрит мне вслед. Араб сидит, положив ему голову на плечо.
Автобус подъезжает к таможне, останавливается. Народ начинает выгружаться. Почти у всех – огромные баулы, едут в Польшу торговать. Гудят моторы. Где-то гавкают собаки.
Сонный таможенник роется в моем рюкзаке. Две бутылки водки, батон, банка тушенки и банка сгущенного молока. Он расписывается в декларации, я прохожу в следующую комнату. Светятся зеленые точки электронных часов: 02:23.
Туалет. Мою лицо холодной. В раковине валяется выжатый тюбик от зубной пасты «Colgate».
Выхожу на Восточном вокзале, стараясь не высовываться из толпы. Четверо рэкетиров нагло разглядывают приехавших. У одного на сломанном носу – очки.
Краем глаза вижу – рэкетиры выхватывают из толпы пацана. Он отдает им зеленые купюры. Я захожу в вокзал. До автобуса на Франкфурт – четыре часа.
Сажусь на лавку на набережной Вислы. Достаю из кармана «косухи» складной металлический нож. На ручке – цена: «99 коп». Вытаскиваю из рюкзака замасленную банку тушенки. Открываю ее ножом, кладу куски тушенки на хлеб.
Бетонные плиты набережной покрыты польскими граффити. По Висле плывет теплоход.
Франкфурт. Грузовой переход. Фуры по одной подъезжают к пограничной будке. Темнеет.
Махаю рукой. Тормозит «Scania» с российскими номерами.
Водитель – маленький, пожилой, в очках с толстыми стеклами.
– Здравствуйте! Не подвезете в Германию?
– Что, путешествуешь?
– Ага.
– Ну, залезай.
Поднимаюсь в высокую кабину, бросаю рюкзак под ноги. Фура впереди трогается, наша – тоже.
– Куда тебе?
– В Берлин.
– Мне – подальше, в Голландию. Но до Берлина я тебя не довезу – километров десять, потом – в «отстойник», спать. У немцев – ограничение: больше двенадцати часов в сутки ехать нельзя, могут оштрафовать.
– А почему так?
– Профсоюзы. Раз у них самих больше нельзя, то требуют, чтобы и все остальные. Уроды…
– А как они узнают?
– Обыкновенно. Вот шпион. – Он щелкает по панели. – Все записывает: сколько еду, с какой скоростью… У них здесь все это хитрожопо сделано. А кто у тебя в Берлине?
– Так, друзья.
– Не бойся, высажу тебя на стоянке – сразу подберут. Отсюда до Берлина – километров сто пятьдесят, всего ничего.
Справа светится красно-желтая заправка.
– Здесь – Европа, цивилизация, а там… – Мужик отрывает руку от руля, махает назад. – Полная жопа. Ельцин, скотина, Россию распродает. Сначала Горбачев довел до ручки, теперь этот хочет завершить. Все, недолго осталось.
– И что будет?
– Что будет? А я тебе скажу, что будет. Пиздец будет полный. Вот что.
– В каком смысле? Третья мировая?
– Нет, это вряд ли. Воевать на нас никто не полезет – кому мы сейчас нужны? Для них, для немцев, американцев всяких, мы – во-первых – источник сырья, а во-вторых – рынок сбыта. Так что мировая – вряд ли. Не тот момент. А вот если гражданская или что-то подобное – не удивлюсь. Видишь, что происходит в Югославии? А ведь была благополучная страна, я в восемьдесят первом году по путевке ездил. Ты вообще первый раз за бугром?
– Третий. Два раза в Польше был.
– Ну, Польша… Нашел мне заграницу. Вот сейчас настоящую заграницу увидишь. А главное – палку поставь какой-нибудь немке, иначе считай, что и не был в Германии. Все они бляди – и немки, и наши. У меня вот – жена молодая, можно сказать. На семнадцать лет старше я. Ребенку два года. И что ты думаешь? Гуляет. Я все знаю, конечно. Только я в рейс – она мужика приводит. Я ее убью когда-нибудь, на хуй. И ничего мне не сделают. Посадят месяца на три, потом отпустят по амнистии, раз ребенок малый.
– А может, это неправда?
– Что неправда?
– Что гуляет…
– Я что, похож на дурака? Между прочим, я в свое время университет закончил, аспирантуру, преподавателем философии работал. Что, не веришь?
– Верю. Просто как-то странно…
– Ничего тут странного нет. Я давно просек, что к чему. И философия мне в этом помогла: понял, что ситуация меняется, что надо деньги зарабатывать, а не болтать. Я семь лет назад пошел к институтскому начальству и говорю, что так и так, на свою зарплату содержать семью не могу – я тогда еще с первой жил. И мне разрешили после занятий, во вторую смену, работать водителем на хлебозаводе. А три года назад ушел из института своего в дальнобои – причем переводом, без потери стажа. С кафедры философии – на автобазу, и переводом? И нисколько не жалею. Жировать не жирую, но на хлеб с маслом хватает. Чего ей еще надо? Подруги вон улицу метут, объявления расклеивают… Она, кстати, моей студенткой была.