Пускать эти ответы в голову нельзя – захлебнусь и сгину. Топать и орать нельзя – удивятся и успокоят. Даже жмуриться нельзя – могут запомнить. А меня нельзя запоминать. Меня нельзя узнавать. Меня нельзя поймать.
Я сейчас сдохну.
Нет не сейчас. Рано. У тебя еще плечо не сформировалось. Терпи. Сейчас все пройдет. Не может не пройти. В Турфане прошло, и в Герате прошло, и в Пули-Чархи, и в Скрабсе, и везде. Здесь тоже пройдет. И я буду жить дальше, раз уж должен сыну и жене. Что бы и кто бы себе по этому поводу ни думал.
Расти снес последнее окошко и открыл глаза.
– Что-нибудь еще желаете? – спросила милая девочка с узенькой серебристой табличкой «Эльвира» на груди.
– Нет, спасибо, дочка, двадцать лет такой вкусноты не ел, – честно ответил Расти по-татарски, запнулся, потому что забыл, как будет «счет». Улыбнулся и показал, что пишет.
Девочка улыбнулась в ответ, убежала и тут же вернулась с папочкой. Милая какая.
Расти положил деньги вместе с хорошими чаевыми – так, чтобы в Москве извести остаток рублевой наличности одним ужином, – и уже с открытыми глазами проскакал по всем квартирам, улицам, девайсам, зельям и вещам, с которыми имел дело в Чулманске. Все было вычищено, закрыто, разобрано, слито и выброшено по разным бакам – ну, кроме шапки. Шапку получил… Как его… Все, забыл. Ладно, это не в счет.
У Расти остались два телефона да пустой портфель с пирамидкой чак-чака. В Киеве сгрызу, перед последним переодеванием и сменой документов, подумал он, закрыл глаза и вздохнул.
Расти затрясло – от жуткой усталости, от сброшенной с плеч наковальни, от дикой свободы чувств, мыслей и движений.
Так и палимся, между прочим.
Терпи, скомандовал он себе. Немного осталось.
Расти открыл глаза, дождался, пока Соболев выскочит в туалет, улыбнулся Эльвире и, старясь не хромать, прошел в зал досмотра.
Глава 3Чулманск. Раиля Латыпова
Из истории болезни №5711, реанимационно-анестезиологическое отделение Центральной клинической больницы Чулманска, врач Р. Латыпова
Пациентка Ю. Большакова, 24 года, проникающее огнестрельное ранение головы, поражение правой височной доли мозга, контузия ствола мозга, многооскольчатый перелом правой височной кости. В РАотд с 25.10, прооперирована 25.10 и 30.10. С момента госпитализации в сознание не приходила.
1—2.12
Состояние стабильно тяжелое, сознание кома-2, гемодинамика стабильна, АД 120/70, Рs 97, SpO2 100%, t 37.8, диурез в норме. Проведена нехирург. санация легких (предыдущая – 25.11).
3.12
Генерализованный судорожный припадок в 13.10. На ЭЭГ короткие разряды ОВ-МВ в лобно-височных областях с правосторонним акцентом, негрубое региональное замедление в правой передне-височной области. В лечение: реланиум 10 в/в, конвулекс 500 в/в капельно, контроль ЭЭГ, сост. дых. пут.
4.12
Состояние стабильно тяжелое, сознание кома-2, t 38,2, спонтанное дыхание отсутствует, основной режим ИВЛ. Рентген легких. Энтеральное питание усваивает в полном объеме. Судорожных припадков нет, в ЭЭГ от 04.12 эпиактивности нет, сохраняется негрубое региональное замедление в правой передне-височной области. Реланиум отменить, конвулекс в прежней дозировке. Планируется трахеостомия 5.12.
(Записки на отдельном листке
«Девки, к Большаковой космонавт из травмы рвется. Не пускать, гнать».
«Раиля Сагировна, простите, это я виновата. Настя»)
5.12
Резкое улучшение состояния, сознание сопор, выполняет команду сжать пальцы, открыть глаза. Быстрая истощаемость. Появилось спонтанное дыхание, трахеостома не показана, назначен вспомогательный режим вентиляции. При благоприятном течении экстубация. t 36,9.
(Записки на отдельном листке:
«Ромео этот пусть подальше сидит – а то девка очнется, а рядом такое страшилище. Левачева, я тебе башку сверну.»
«Сверните, Раиля Сагировна. Артем красивый. Юля глаза открыла! Звоню вам!!!»)
6.12
Состояние с положительной динамикой. Спонтанное дыхание в достаточном объеме. Пациентка экстубирована в 9.30. Сознание ясное. Пациентка открыла глаза, выполняет команды, узнает людей, особенно космпрогноз благоприятный. 08.12. планируется перевод во 2-е отделение. Продолжить противосудорожную терапию в прежней дозировке до консультации эпилептолога.
Сказка, ей-богу
Глава последняяФоксборо. Тим Харрис
Сперва Тим почти обиделся. Папа приехал с невероятными подарками и обещал, что в следующий раз возьмет с собой в Канаду и Тима, и маму. Но хромал он совсем как сын, причем на ту же ногу. Тим некоторое время пытался понять, какой вариант оскорбительней – «Папа издевается» или «Папа по-уродски выражает сочувствие». Но после ужина, когда мама убежала спасать из духовки какой-то особенный пирог под названием «Опоздал к Благодарению – Рождество опереди», благоухающий и впрямь особо, папа, поняв вроде, в связи с чем Тим звереет, воровато огляделся, приспустил носок, отлепил пластырь и показал Тиму неприятную дырку на стопе, бурую и треугольную, как от упавшего с колена граненого напильника. Пожаловался на канадских идиоток, которые среди зимы бегают на шпильках по ногам как по асфальту, и велел маме не говорить.
Тим и не говорил. Как будто у нее самой глаз нет.
Седьмого они сходили на матч, и Revolution выиграла. Раны у обоих Харрисов зажили одновременно, однако хромать отец перестал только в апреле – на месяц позже сына и почти через месяц после весеннего фестиваля семейных команд на призы New England Revolution. На фестивале «Одноногий снайпер» Харрисов порвал всех, включая «Суперлисов» Майки и его супермастера-папаши в футболке с автографом Бекхэма.
Футболку с автографом Месси Тим надел на церемонию награждения. Всю церемонию папа держал страшно серьезное лицо и не позволяя изнемогавшей от хохота маме выскользнуть из белой майки распоследнего размера, на которой написал маркером «Тим мечты». Так, засунутые в одну майку, они и досеменили бы до фуршета, кабы в нее не влез еще и Тим вместе с кубком.
Мечта порвалась, а счастье осталось. Наверное, навсегда.
Эпилог
10—14 апреля
Макуто. Екатерина Петрова
Началось все скверно, а кончилось быстро.
Санечка всегда был с подзаскоками, но обычно это не слишком бросалось в глаза – а может, он как-то сдерживался. В Макуто сдерживаться перестал. Сразу.
Катя терпела два дня. В конце концов, она долго упрашивала Санечку поехать на Карибы, хотела как следует отдохнуть и не хотела портить отдых скандалами. Но Санечке все не нравилось: комнаты были душными, море теплым, город грязным, а Катя вдруг шлюховатой. Он вздумал указывать, какое платье и какой купальник надевать, на кого не смотреть, приставал в самое ненужное время, а затем заявил, что надо непременно переться в горы, чтобы лазить по ледникам и прыгать с парашютом. Вот тут они и поссорились. Можно сказать, расстались.
В последний момент Катя попыталась дать задний ход, но Санечка, козел, уже выбросил ее вместе с чемоданом из бунгало, а дверь номера захлопнул. Катя хотела вызвать полицию, но вспомнила, какие ужасы про нее рассказывают. И потащилась вместе с чемоданом в пляжный бар.
Там Валерик ее и подобрал. Вернее, она сделала так, чтобы он ее подобрал. Потому что не подобрать ее такую было невозможно.
Уже через час Катя красиво прошла, или, как это, – продефилировала – мимо окон бывшего своего бунгало вслед за Валериком с чемоданом. А Санечка мог смотреть в окно и беситься. К сожалению, все-таки не мог – он, оказывается, уже мчался в джипе по направлению к горам и парашютам. Но это не избавляло его от возможности беситься – все сильнее и сильнее. Катя и Валерик очень старались.
На пляж Валерик не пошел – сказал, что подцепил какую-то аллергию на ультрафиолет и теперь бережется. Это было странно – зачем тогда приезжать на Карибы? К тому же на теле у Валерика были явные следы давнего, но сильного загара. Но лицо и в самом деле было гораздо светлее, а за ухом Катя нашла свежий рубец – правда, язык пришлось быстро убрать, потому что Валерик зарычал и приступил к активным действиям.
В итоге Валерик сидел в баре и наблюдал, как красиво Катя загорает. А она время от времени подходила к нему так, что весь пляж впадал в косоглазие и шейных вывих, со вкусом выпивала что-нибудь обалденное, а Валерик платил не покорно даже, а с явным удовольствием.
День был сказочным, вечер волшебным, ночь восхитительной, а утро чудесным. А потом все кончилось.
На обед они выбрались в рыбный ресторанчик рядом с отелем, сделали грандиозный заказ – причем Катя хохотала над названиями блюд так, что даже повар вышел посмотреть и попробовать объяснить, что имеется в виду. Все разошлись, тоже посмеиваясь, а Катя все не могла прохихикаться. И вдруг Валерик, сидевший посреди этой камеди с каменный лицом, заулыбался, сказал Кате: «Я сейчас, жди», встал из-за стола и ушел.
И не вернулся.
Катя поулыбалась, понервничала, пару раз отогнала халдея, пытавшегося начать вынос блюд, подозвала его и попробовала объяснить, что друг, мол, ушел в туалет и долго не возвращается – пойди проверь. Халдей попался тупой, знай улыбался и что-то лопотал. Катя сама дошла до туалета. Он был пуст. Катя сунулась на кухню, в какую-то комнату, набитую индейцами, толкнула еще дверь – она вела на жаркую пыльную улочку, совершенно пустую. Катя вернулась за столик и велела нести еду.
Ела она долго, тщательно и зло, не обращая внимания ни на вкус, ни на вычурные формы, ни на восторги халдеев и глазенья прочих едоков. И особенно на белобрысого парня в дальнем углу, который сверлил Катю глазами как-то совсем дерзко. Не то чтобы мачо строил или там пытался цвет камня в сережке разглядеть, а именно всматривался, будто в картинку с загадкой.