Бур в 1945 г.26) соглашался, что прибытие немецких подкреплений (кстати, снятых с фронта на Западе!) не позволили Красной армии взять Варшаву. В 1965 г. Бур-Коморовский захотел объяснить свои деяния в 1944 г. и вещал, что АК хотела не борьбы против СССР, а «создания русским определенной преграды, чтобы они выложили свои карты. Было бы величайшим политическим нонсенсом, если бы борьба с Германией переродилась в борьбу с Россией. Мы хотели бороться с Германией и одновременно выяснить отношение России к нам. Хотели своими действиями освободить столицу, отомстить немцам, дать доказательство желания борьбы». Забыв, что утверждал ранее, Бур заговорил об опасении спонтанного взрыва и провокации коммунистов и заключил, что они хотели «через борьбу войти в оперативный контакт с Красной армией. Речь шла о выяснении отношения России к АК». Бур явно забыл основные положения «Бужы» с ее теорией «двух врагов».
«Реабилитируют» Красную армию военные историки. Правда, иные польские из конъюнктурных соображений бывает, что разворачиваются на 180º (Т. Савицкий). И только генерал В. Андерс, признавая, что восстание «в условиях, в которых оно началось, является безнадежным», считал, что в начале августа Красная армия могла взять Варшаву. Гитлеровские танковые дивизии могли задержать, но не помешать освобождению Варшавы.
Немецкая сторона (генерал Х. (Г).Гудериан, начальник штаба сухопутных войск Германии) сочла, что она одержала победу. Генерал допустил слабину. Говоря об этой «бессмысленной бойне», он прибавил, что восстание, по мнению советской стороны, началось преждевременно. Губернатор Фишер в отчете властям о своих заслугах в подавлении восстания ситуацию, создавшуюся на фронте под Варшавой, счел величайшей заслугой вермахта: «Удалось на протяжении нескольких месяцев удерживать большевистские армии на восточном берегу Вислы и одновременно подавить крупнейшее в польской истории восстание в Варшаве, что является крупнейшим военным достижением… Достигнута бесспорная победа германского оружия». Фишер сделал вполне обоснованные выводы о причинах поражения восстания (плохая организация, недостаток вооружения и боеприпасов, слабые силы, отсутствие поддержки страны и т. д., а главное —отсутствие связи и согласованности действий восставших с Красной армией). Фишер был убежден, что у восставших с самого начала не было шансов на успех.
Губернатор счел, что поражение восстания – это поражение Великобритании и «в конце концов, поражение Сталина». Фишер запустил пропагандистскую бомбу о тактике Сталина, направленной на уничтожение польской интеллигенции, «которая в основном и боролась на стороне АК», убежав, по его же словам, уже из города. В августе, вопреки традиционным воззрениям, по словам Фишера, «широкие слои населения Польши были готовы отказаться от этого принципа (антирусизма —В. П.) и заключить союз с большевиками из тактических соображений, так как некоторые надеялись таким образом уничтожить германское господство». После восстания «поляки теперь твердо поняли, что даже из тактических соображений им не стоит ставить на русскую карту». Для взращивания этих мыслей оккупационные власти, как мы видели, приложили максимум усилий. Фишер понадеялся, что наконец-то удастся договориться с поляками о польско-немецком союзе, если вести «умную политику».
Предоставляем читателям судить о понимании сложившейся ситуации Фишером: «Широкие массы населения Польши по внутреннему убеждению не стремятся к уничтожению существующей в настоящее время на этой территории (т. е. в Польше —В. П.) германской власти». Процитируем, в чем, по губернатору, заключалась «умная политика», кроме снижения уровня репрессий. Повторим: «Европейская идея получила широкое распространение среди польского народа. Но до сих пор поляки постоянно озабочены тем, что им не достанется места в этой объединенной Европе. Если сейчас им дать надежду на то, что в этой новой Европе они смогут жить в соответствии со своими правилами и традициями, то именно сейчас в генерал-губернаторстве можно будет добиться наибольшей заинтересованности подавляющего большинства польского народа в проведении этой германской политики»/348/.
Сталин полагал и сообщил об этом Б. Беруту, что в условиях современной войны (т. е. Второй мировой) восстания бессмысленны и не имеют перспектив. Крупные города, по его мнению, можно брать только путем охватывающих маневров. В декабре 1944 г. в беседе с генералом де Голлем он настаивал: Красная армия «не была готова начать немедленное наступление на Варшаву»/349/. Маршал Рокоссовский спустя десятилетия писал, что пройдя от исходных рубежей до 600 км, «необходимо было время на пополнение и подготовку войск, подтягивание тылов». Маршал Г. К. Жуков, проведя свое исследование, пришел к выводу: «Я установил, что нашими войсками было сделано все, что было в их силах, чтобы помочь восставшим, хотя повторяю, что восстание ни в какой степени не было согласовано с советским командованием» /350/.
Ставка (и ГКО) трудами и кровью бойцов и офицеров Красной армии в итоге добилась выполнения директивы от 27 июля 1944 г. Трудности, которые им пришлось преодолеть, показывают, что гитлеровская Германия и в конце 1944 г. была грозным противником. Дополнительную задачу – взять левобережную Варшаву – выполнить не удалось. А после 5 октября не имело смысла прерывать (или срывать) подготовку к январскому наступлению 1945 г. Поляков в развалинах города Варшавы не было. В эти сроки был сделан основной задел подготовки в новому стратегическому наступлению, в результате которого в январе 1945 г. за неполных две недели Красная армия смела гитлеровскую оккупацию Польши.
Итоги Варшавского восстания и попыток освобождения города —повторим – почти полмиллиона человеческих жизней и превращенный в руины город. Многие публицисты, в основном польские, обвиняют советского лидера в том, что советские войска не штурмовали город в период восстания. Их слова зачастую подхватывают и российские ученые. Не заглядывая в документы и отечественные труды, рассуждают на тему, что СССР (Сталин) пассивно относился к восстанию в Варшаве, сам не помогал и не позволял англичанам. Моральная ответственность за это, а значит, и за гибель людей, прямо возлагается на Верховное Главнокомандование и персонально на Сталина. Это нетрудно— он личность неоднозначная, одиозная. Однако не Сталин замыслил восстание. В 1944 – 1945 гг. определяющими для советского руководства были геополитические соображения. Восстание, направленное против этих соображений, не соответствовало государственно-политическим интересам Москвы. Для СССР в боях за Варшавский регион была заключена не только судьба Варшавы, но судьба самой Польши, судьба успеха советского наступления на Берлин, в конечном итоге – судьба победы над нацистской Германией. Но варшавянам Сталин помощь все-таки оказал, отмежевавшись политически от организаторов восстания. И директиву о взятии города издал. При научном подходе мы должны констатировать, что ответственность за гибель сотен тысяч варшавян и гибель города несут те польские политики, которые отдали приказ начать восстание, не согласовав своего решения с сиюминутными возможностями советского командования, с его оперативными планами.
В. Гомулка, секретарь ЦК ППР, в 1944г. назвал провозглашение восстания «провокацией», «преступлением», «преступной изменой, которую совершило руководство АК во главе с графом Буром-Коморовским в отношении собственных солдат. Не борьба за Польшу и свободу народа побудила командование АК начать восстание. Горы трупов героических защитников Варшавы реакция рассматривала только как… средство захвата власти вопреки воле народа». В сентябре 1980 г. он повторил: «Убеждения, что главную вину за трагедию Варшавы несут руководители „лондонского лагеря“, я не изменил… Стою на этом по сей день. Никогда не принимал лживый тезис, что виноваты не те, кто разжег пожар, но те, кто его не смог потушить»/351/.
Попытка польских политиков ценой жизни сотен тысяч людей навязать СССР свои условия игры, сделав Польшу преградой на пути осуществления планов Кремля по завершению разгрома фашизма, была обречена. Сталин, решая задачи обеспечения послевоенной безопасности советского государства от возможного, как тогда считали союзники, повторения германской агрессии, а также превращения страны в великую державу, вряд ли мог допустить, чтобы к власти в Польше пришли антисоветские силы, готовые на сопротивление и войну с СССР. Но у него для этого были иные инструменты достижения цели.
Претендентов удержать СССР, не пустить его в Европу появилось в 1944г. уже немало. Черчилль писал Идену: «Очевидно, мы приближаемся к пробе сил с русскими»/351/.
Как в 1944 г. западные страны были, по существу, не заинтересованы в судьбах Варшавского восстания и в правде о нем, таковыми они остались и спустя десятилетия. «Тема чуждая для англоязычных читателей», —повторим, признает историк с берегов Темзы. Студент, пожалуй, самого известного специалиста Британии по новейшей истории, он слыхом не слыхивал до приезда в Польшу о Варшавском восстании. Не более были посвящены и власть имущие. При президенте Польши Лехе Валенсе решили с помпой отметить 50-летие восстания. Пригласили глав европейских государств. Средства массовой информации должны были отреагировать на деяния власть предержащих. И тут случился конфуз. Президент ФРГ Роман Херцог был уверен, что речь идет о восстании в еврейском гетто Варшавы в 1943 г. и заговорил о нем. Еле-еле удалось как-то замять скандал. Подобную ошибку совершило большинство западных СМИ: Guardian, Reuters, NBCNews и др. Даже Euronews провозгласил, что «восстание в гетто» продолжалось 63 дня и завершилось гибелью 200 тыс. польских евреев/353/.
В славящем хоре к 50-летию восстания прозвучал диссонансом голос Адама Беня, единственного тогда жившего члена былого Крайового совета министров. В интервью газете «Zycie Warszawy» (dodatek «Niedziela», 30 – 31.07.1994) он сказал, что тогда, летом 1944 г.,был убе