Черчилль пытался в отдельной беседе уговорить Миколайчика принять решение. Выражался, как всегда, сэр Уинстон образно и брутально, сам признавался Сталину, что был груб: «Вы никакое не правительство, если не можете принять решения. Вы люди с грубой шкурой, которые хотят привести Европу к катастрофе… У вас нет никакого чувства ответственности. В вашем упорстве вы не видите того, чем рискуете… Вы стремитесь развязать войну, в которой погибнет 25 миллионов человек. Вы не правительство, вы ослепленные люди, которые хотят уничтожить Европу. Я не буду заниматься вашими делами. Думайте о них сами, если хотите оставить на произвол судьбы ваш народ. У вас нет чувства ответственности перед вашей Родиной. Вы безразличны к ее мучениям. У вас на уме только ваши низменные собственные интересы. Ваша аргументация является, попросту говоря, преступной попыткой сорвать соглашение между союзниками с помощью liberum veto. Если вы хотите завоевать Россию, то действуйте самостоятельно. Вас следует посадить в больницу для умалишенных»/358/.
В беседе тет-а-тет 14 октября со Сталиным Черчилль, по сути, угрожал советскому лидеру, что, если не удастся решить польский вопрос, то «будет невозможно убедить общественное мнение в том, что Люблинский комитет не является выражением русской воли и необходимым мероприятием в тылу Красной армии», выступления Моравского принесли больше вреда, чем пользы. «Тов. Сталин замечает, что Моравский выступал не против героического населения Варшавы, а против Бура и его хозяев». Осубка критиковал организаторов восстания и позицию Черчилля во время восстания.
Обменявшись мнениями о коммунистах и былой политике Коминтерна, разубеждая Черчилля в его страхах перед мировой революцией, Сталин повторил свое положение о желании видеть сильную и суверенную Польшу и что «теперь мир не будет дрожать в страхе. Советский Союз не намерен устраивать большевистские революции в Европе». Стремясь протолкнуть своего протеже в Польшу, Черчилль стращал гражданской войной в стране, если Миколайчик окажется не у дел и уйдет в отставку. Его сменит более правое и крикливое правительство. Сталин был убежден, что высказывания Миколайчика— шантаж, игра на противоречиях союзников. В свою очередь, Черчилль начал успокаивать Сталина, что выступления Миколайчика – это только спектакль: «Миколайчик знает, что он не получит Львова и что ему не уйти от „линии Керзона“, но он заявляет, что если он не будет иметь возможности сказать польскому народу о праве Польши защищать свое дело на мирной конференции, то польский народ может не признать его, Миколайчика».
Документы, рассказывающие об октябрьских переговорах, имеют ту особенность, что только протокол заседания от 13 октября с участием делегации эмигрантского правительства имеет завершенный вид. Уже встреча с делегацией ПКНО и КРН выглядит как-то с пропусками. Запись о выступлении Моравского (Осубки), которую Иден на следующий день в своем кругу назвал агитационной, а Черчиллю так испортила настроение отсутствует.. В письме королю Георгу VI Черчилль написал, в несколько вольном переводе, что Миколайчик и его команда – «приличные, но немощные глупцы», а команда Берута – «холопы, каких свет не видывал». Черчилль не утих и к моменту написания своих мемуаров. Далее в письме королю он продолжал: «Я провел с ними достаточно жесткий перекрестный разговор, и по некоторым вопросам маршал Сталин меня поддержал. С нашими поляками мы будем воевать весь сегодняшний день, и есть надежда достигнуть соглашения. Если нет, придется отложить дело и вернуться к нему после президентских выборов». Краткая запись переговоров лишь намекает на причины столь бурных эмоций28/359/.
Миколайчик очень хотел вернуться политиком в Польшу. Он обратился к Черчиллю с просьбой организовать ему личную встречу со Сталиным. 18 октября она состоялась. Историки оперировали до недавнего времени только записью переговоров, сделанной на основе заметок переводчика и неофициально опубликованной в годы его второй эмиграции. Они явственно носят черты редакции отставного вице-премьера и представляют его защитником целостности Польши, оставшегося на позициях своего меморандума 1944 г. Эта встреча «поМиколайчику» была очень похожа на ту, что состоялась 13 октября. Но тогда Сталин просто встал и прекратил заседание. Здесь ничего подобного не произошло. Реконструкция записи переводчика Мнишека кончается словами, что Миколайчик по возвращении в Лондон будет стараться убедить своих коллег по правительству в необходимости прийти к соглашению с Россией, «однако принципиально (stanowczo) остается при концепции отложить спорные пограничные вопросы на будущее». На основании заметок переводчика Павлова 21 октября 1944 г. всем послам и посланникам в Лондон руководство НКИД сообщило: «Только в конце переговоров Миколайчик заявил, что он лично согласен признать „линию Керзона“ в качестве линии советско-польской границы. Но что он должен в Лондоне обсудить этот вопрос со своими коллегами… Таким образом, вопрос о границе остался пока нерешенным. Что касается состава польского правительства, то Миколайчик предлагал поделить посты в правительстве поровну между „лондонским“ правительством и Польским комитетом национального освобождения. Этот вопрос остался пока тоже нерешенным»/360/. Дальше следовало обещание убедить коллег по кабинету, которое привел в своих записках Мнишек. Даже в 50-егоды Миколайчик скрывал, что он превысил лимит уступок, полученных им от кабинета министров. Сталин был убежден и 16 октября сказал Черчиллю, что «если не сейчас, то позже Миколайчик согласится с „линией Керзона“». Очень хотел Миколайчик быть премьером в Польше и очень проталкивал его в Польшу Черчилль.
Ему в этом пока не отказывали. 16 октября Сталин с Черчиллем обсуждали проект соглашения двух польских сторон, выработанный британцем в результате предпринятых персональных переговоров с Миколайчиком. «Он, г-н Черчилль, выработал вариант соглашения, с которым поляки („лондонские“ – В. П.) согласны». Далее сообщались итоги «грубой» беседы английского премьера с познанским адвокатом. Сталин не принял пункт с повторением прежнего положения польского премьера о границе. Но при признании поляками «линии Керзона» в качестве основы государственной границы между Польшей и СССР предложил пункт о создании нового польского правительства сформулировать следующим образом (по советской записи): «Достигнуто соглашение о том, что на территории, уже освобожденной русскими войсками, немедленно будет создано Польское правительство национального единства по согласованию (или договоренности) между польским правительством в Лондоне и Польским комитетом национального освобождения в Люблине. Он, тов. Сталин, предложил бы, чтобы Миколайчик был во главе нового польского правительства, и поддерживал бы это»/361/.
17 октября на приватной трехчасовой встрече без переводчиков и наблюдателей Берут и Миколайчик обменялись мнениями относительно того, кого они могут видеть в будущем объединенном правительстве —как высокопарно выразился Миколайчик, «правительстве умов и сильных характеров». Берут изъявлял готовность договориться с представителями Лондона, но на условиях, выдвинутых в августе. Воззрения Берута не изменились: «лондонцам» – 20 – 25% мест. Миколайчик просил 50 на 50 и кресло премьера. При возвращении в Польшу ему и всем его сторонникам была обещана полная свобода политической деятельности. Берут предупредил собеседника, что его поездки на консультации и за полномочиями не способствуют соглашению, и предложил договориться с ПКНО независимо от других членов правительства/362/. Относительно же персоналий стороны проявляли взаимную терпимость, которую скорее можно объяснить как предварительное, а не реальное определение состава конкретного правительства. Миколайчик дипломатично заявил, что со стороны Берута «есть что выбрать». И назвал приемлемые для него имена Берута, Василевской, Ендриховского, Зоммерштейна. Из Лондона предложил 16 фамилий, из которых Берут счел возможной только кандидатуру Поппеля, проявив знание политического облика предлагаемых кандидатур.
Более важным для Люблина были вопросы безопасности и дипломатического признания новой Польши. Берут не скрывал от Миколайчика трудностей, которые переживала страна, экономических, транспортных, состояния безопасности. («Грядет зима. Мы отрезаны от угля, нет транспортных средств, получаем кое-что от России, но этого недостаточно. Необходимо объединение всех [сил] … Вместе легче пережить. Кроме того, мы принуждены будем применить более суровые меры (ostrzejsze ṡrodki), если не договоримся. Все пилсудчики, онэровцы (члены правой народовской организации ОНР. В.П.), реакционеры прячутся за спины“лондонского» правительства и саботируют». )29
Берут также утверждал, что если вы пойдете с нами, то правительства Англии и Америки нас признают. Тут Миколайчик решил «отыграться»: «А если не придем, то вас не признают никогда, и общество – также никогда: и чем дальше на запад, тем это „нет“ будет сильнее». Берут выразил сожаление, что Миколайчик не принимает условий ПКНО-КРН, и повторил приглашение приехать в Польшу при гарантии свободы деятельности и упорядочения его партийных дел/363/.
Тем не менее в Москве был достигнут определенный прогресс. Согласованы точки зрения СССР и Англии относительно будущих границ Польши. Англия фактически согласилась на реорганизацию правительства Польши и де-факто признала ПКНО. Коммюнике о переговорах сообщало, что «был достигнут значительный успех в отношении решения „польского вопроса“, который подвергся подробному обсуждению между советским и британским правительствами… Эти переговоры значительно сократили расхождения и рассеяли недопонимания… Переговоры продолжаются по нерешенным вопросам»/364/.
Сам Миколайчик считал, что переговоры пролили свет на многие вопросы и оставили дорогу открытой к соглашению. Минусом переговоров он посчитал факт, что «в вопросе о наших восточных границах мы стоим перед лицом объединенного фронта великих держав», а плюсом – отношение держав к нашим западным границам. В последней беседе Сталин сказал, что перед нами открыта дорога в Москву для продолжения переговоров и в Польшу – для ориентировки в положении. После