А сейчас следует избегать всего, чтобы не быть втиснутыми в советские объятия. И он не исключал, что если «настоящая английская политика будет продолжаться, наступит острый конфликт между польским пониманием и английским государственных интересов».
5 октября 1944 года Черчилль и Иден отправились в Москву. Англичане предупредили Миколайчика, что его в любой момент могут пригласить в советскую столицу. Так и получилось.
Сталин и Черчилль без труда договорились, и 12 октября в Москву прилетел Миколайчик. Накануне, 11 октября, в Москву прибыли Берут и Грабский — представители «люблинского» правительства.
В «польском Лондоне» считали, что основой переговоров должен стать меморандум от 29 августа. Поляки имели много встреч между собой, со Сталиным и англичанами.
Но уже 13 октября Миколайчик понял, что меморандум от 29 августа, ввиду пограничных вопросов и отсутствия упоминания о ПКНО, для Кремля неприемлем.
А из выступления Молотова поляку стало ясно, что в Тегеране президент Рузвельт совершенно согласился с линией Керзона. Англичане при этом не протестовали, не сделал этого и присутствовавший при переговорах американский посол Гарриман. (В письме к Гарриману от 17 октября Миколайчик назвал информацию Молотова «потрясающей неожиданностью».)
Черчилль несколько раз высказывался по поводу линии Керзона, которая — по его мнению — соответствовала обоснованным претензиям Советского Союза и, в соединении с польскими приобретениями на западе и севере страны, давала возможность создать основы «для солидного и настоящего государственного здания, в котором польский народ сможет жить и развиваться в безопасности, благосостоянии и свободе».
Вернувшись в Лондон, Миколайчик сообщил членам своего правительства, что «в вопросе наших восточных границ мы стоим перед общим фронтом великих держав. И ни одно из них и пальцем не пошевелит в защиту наших прав на востоке».
В конце он заявил: «Перед нами голая действительность. Без признания линии Керзона и «формального уважения ПКНО невозможно уладить польско-советские отношения».
В случае же согласия на линию Керзона, имеется возможность получить гарантии Англии и СССР по вопросу присоединения к Польше Восточной Пруссии (без Кенигсберга), Данцига, Щецинского Поморья по Одру и дальше на юг земель, расположенных вдоль Одры, а также всей Силезии».
По мнению Черчилля, отказ от признания линии Керзона будет «убийством для правительства, народа и его независимости. И гражданская война не дает никаких шансов для лондонских поляков, поскольку люблинский комитет имеет за собой Красную Армию». Это была весьма правильная и трезвая оценка ситуации.
Позиция англичан на тот момент была хорошо известна: польские иллюзии о вооруженном вмешательстве Англии Черчилль решительно отметал.
Миколайчик ясно понял и попытался довести до сознания членов эмигрантского правительства мысль о том, что после московской конференции «следует считать исключенным любой компромисс со стороны Москвы, более удобный, чем линия Керзона. И Запад здесь не поможет.
И далее подчеркнул, что «альтернатива противопоставления российским требованиям, опираясь только и исключительно на легальность правительства (эмигрантского) является совершенно нереальной».
С. Миколайчик еще 24 ноября 1944 года, сразу же после поражения Варшавского восстания, вышел из состава эмигрантского правительства, не разделяя мнения последнего о невозможности компромисса с СССР и уступок по вопросу о границе. Вместе с ним ушло в отставку и прежнее правительство.
Однако существует мнение, что Миколайчик сделал это по настоятельному совету Черчилля, который, планируя дальнейший политический расклад, якобы сказал ему: «Мне нужен свой человек в будущем польском правительстве».
Лондонские поляки 29 ноября 1944 года создали новый кабинет министров во главе с предвоенным заместителем министра иностранных дел Арцишевским.
Его в свое время доставили из Польши, где он скрывался в глухой деревне, помыли, подкормили, подлечили — и держали наготове. Как говорится, на «скамейке запасных».
Теперь и он пригодился, старичок, извлеченный из нафталина. Англичане, как всегда, были предусмотрительны.
Однако времена изменились, и кабинет Арцишевского правительство Черчилля практически не принимало всерьез. Ни самого премьера, ни членов его правительства высшие английские чиновники не удостаивали аудиенциями.
Англичане имели дело только с польским послом — и то по старой памяти. Хотя формально относились к польским министрам вполне лояльно и даже симпатично: снабжали продовольственными талонами, табаком, ордерами на одежду и обувь.
Уменьшавшееся с каждым днем значение поляков-эмигрантов явно показало Москве, что судьбы членов подпольного правительства в Польше надо решать.
Но об их будущем думал и Миколайчик, не оставлявший надежды сформировать свое правительство, устраивающее Москву и Лондон и приемлемое в Польше. Он предлагал всевозможные составы будущего кабинета, включая и не включая «люблинских поляков», но главное — старался обеспечить личную безопасность подпольного правительства в Польше, его основных деятелей.
Позиция же английского правительства по польскому вопросу была выражена в те дни с беспримерным цинизмом одним из крупных чиновников.
17 ноября мистер Дарбин, ближайший сотрудник вице-премьера Англии К. Этли, сказал «совершенно доверительно» одному из польских эмигрантских чиновников: «Дело Польши — дело проигранное. Англия и Америка не сделают ничего, чтобы противостоять требованиям СССР, касающимся Восточной Европы. Линия англо-советского конфликта лежит в Германии. Все, что находится восточнее Германии, англосаксов сегодня не интересует и не может интересовать».
Польша всегда была для Европы разменной монетой. Не очень крупной, но зато — весьма звонкой…
А характеризуя политику Черчилля, англичанин добавил: «С присущими британцам лицемерием и ханжеством мы придумаем какую-нибудь формулку, которая оправдает нас перед нашей собственной совестью в отношении Польши».
Он подчеркивал: «Польша находится в зоне советских интересов, и англичане так долго, как долго это будет необходимо для сохранения хороших отношений с СССР, ничего не предпримут, чтобы поправить положение Польши и поляков».
Англичане не отталкивали лондонских поляков целиком, это было не в их привычках. Они действовали, скорее, по принципу, сформулированному Достоевским в «Бесах»: нам любая грязная кучка пригодится!
В руководстве СССР советско-польская граница 1939 года, установленная на основе этнического принципа, рассматривалась как незыблемый постулат всей концепции отношений с будущей Польшей. С этой границей связывались проблема как послевоенной безопасности обеих стран, так и внутренней стабильности Польши.
Из этого следует и неизменность позиции Сталина по польскому вопросу: СССР нуждается в сильном, однонациональном и дружественном СССР государстве.
Говоря о дружественной Польше, Сталин имел в виду не только и не столько простое добрососедство, но изменение спектра политических сил в польском правительстве, удаление от власти непримиримых антисоветских и крайне правых деятелей и допуск к власти коммунистов.
Для Запада партнерские отношения с Москвой имели приоритет. Польша, конечно, была важным звеном в их международной политике, но общие интересы антигитлеровской коалиции были важнее.
Запад тщательно избегал всего, что могло привести хотя бы к небольшому конфликту с СССР. Поэтому он постоянно оказывал давление на Польшу, добиваясь уступок Сталину, считая обоснованным стремление советского руководства обеспечить безопасность западных границ СССР после войны.
В связи с этим западные политики и поддерживали идею превращения Польши в однонациональное государство между линией Керзона и Одером.
Все это прекрасно понимал Сталин, понимали в Москве, но кто из поляков это мог понимать?
Явно не Миколайчик или политики из «подпольного государства». В «польском Лондоне» это, кажется, понимал один Соснковский, но и он продолжал верить в пустые декларации Рузвельта и Черчилля.
Новый премьер Арцишевский, тоже явно не понимая сложившейся ситуации, 15 января 1945 года вещал, представляя точку зрения своего кабинета: «Ни одно польское правительство не может и не примет навязанных ему односторонне границ или формы правления».
После этих слов эмигрантский премьер мог рассчитывать в Москве только на презрение и отвращение.
Может быть, он не знал, что еще 3 декабря 1944 года Черчилль сообщил Сталину, что «сделает все, что в его силах, чтобы деятельность правительства Арцишевского «не угрожала единству союзников».
Говоря проще, правительство Его Королевского Величества не будет считаться с позицией признанного им же польского эмигрантского правительства.
Как с горечью констатировал известный историк генерал Кукель: «Появилась (для правительства) опасность изоляции».
АК — союзник?
По подсчетам исследователей, всего в годы Второй мировой войны на польской земле действовало 90 советских партизанских отрядов и групп общей численностью около 20 тыс. человек.
По польским источникам известно, что весной 1943 года в партизанских отрядах Украины было около тысячи бойцов-поляков. В апреле 1944 года в партизанских отрядах Белоруссии сражались около 700 поляков.
Были и отряды Армии Крайовой. Как правило, эти отряды придерживались провозглашенной эмигрантским правительством Польши тактики выжидания в отношении гитлеровцев, уклоняясь от организации совместных боевых действий. Особенно обострились отношения между отрядами АК и советскими партизанами, действовавшими в Белоруссии, в районе озера Нарочь, во второй половине 1943 года, часто перерастая в вооруженные столкновения.
Отношения советской стороны с польским эмигрантским правительством становилось довольно сложным. Это определялось тем, что советская помощь польскому освободительному движению оказывалась вопреки желанию п