В записке говорилось следующее:
«Фатик, я вспомнила вкус твоих поцелуев. Ты вновь пробудил во мне женщину. Приезжай сразу, как покончишь с делами. Я разделю с тобой все свои богатства.
P. S. Пожалуйста, сожги эту записку. W…»
К записке был пришпилен черный локон. И — нет, почерк Вирны не совпадал с почерком носителя клички, который показался мне знакомым.
О Гритт, мой визит пробудил в ней женщину! Бежать, бежать, бежааать!
Я сжег бумагу и локон (и записку фемгерихта до кучи), и дал себе слово Джарси, что больше никогда не появлюсь в Ирнезе. Там были ровно две вещи, меня ужасавшие — фемгерихт и Вирна. Что касается последней — то я не хотел видеть ее по вполне ясной причине. Ну а фемический суд, хм… Не могу сказать о нем ничего доброго. Там, где официальное правосудие хромает (а хромает оно везде), появляются разные уродливые наросты в виде тайных обществ правосудия и тому подобного. Члены фемгерихта всегда были фанатиками, а значит — дураками. Они решили, что могут продвигать справедливость, как они ее понимают, тайным образом среди всех сословий. Как и всякие радикалы, они могли быть управляемы и направляемы умными циниками, пробившимися в это самое тайное общество, чтобы нагреть руки на дурачках. Фанатизм — всегда зло, даже если верит в добро, причем зло тупое, не рассуждающее, как наш брат Тенезмий. Помнится, варвары Джарси сталкивались с фемгерихтом несколько раз, и столкновения эти заканчивались не в нашу пользу. Беда была в том, что шеффеном мог оказаться буквально каждый взрослый человек любого сословия. Уровень фанатизма не написан на лбу, и вычислить фанатика, если он скрывает свою личину, весьма сложно. Джарси потеряли нескольких человек, обвиненных, как водится, огульно недругами. Шеффены потеряли на нескольких человек меньше, поскольку мы, Джарси, умеем мстить за своих. Ах да, забыл сказать — в фемическом суде председательствовали только люди.
Меня пока успокаивало одно — к тому времени, как приговор огласят (я не явился в суд, стало быть, приговор — смерть), я буду уже далеко от Ирнеза. Даже если неведомые палачи-шеффены, которых выберут для исполнения приговора, двинутся за мною следом — я буду опережать их более чем на день пути. Ну а в Талестре меня вряд ли найдут, да и приверженцев на этой территории фемический суд не имеет — главные там фанатичные прислужники Горма Омфалоса и Сегизма Сноходца. И маги. Как же без магов.
Но в целом… Яханный фонарь, в чем же таком меня обвиняет фемический суд?
По примеру Олника я был готов вовсю взывать к папочке. Или к небесам. Или к черной стороне своей натуры, которая раскрывалась все больше. Кажется, скоро я буду готов пойти на любую подлость, лишь бы удачно завершить дела в Талестре и бежать с Южного континента.
Итак, на исходе лета (седьмого августа для любителей точности) я ехал к северной оконечности Южного континента, в город, который назывался так же, как и страна — Талестра, чтобы провернуть то, что вообще невозможно было провернуть.
С другой стороны, мне ведь удалось выиграть войну во Фрайторе — а это тоже казалось миссией совершенно невыполнимой. Так что я ехал — и надеялся. Надежды питали мой дух.
Поймите меня правильно — я просто обязан справиться. Слово «нет» я запер на тяжеленный гномский замок. С момента появления Виджи моя жизнь оказалась слишком плотно заполнена, в ней не осталось пустот, их место заняли проблемы. Я решал их — оступался, но решал — и пребывал в плюсе. Теперь же, после проигрыша магам, мне оставалось только пойти ва-банк. Я либо выиграю — либо проиграю с концами. Отыгрыша не будет.
Ну и хватит об этом.
Экипировка и оружие были у нас самыми лучшими, или, во всяком случае, лучшими из тех, что я сумел отыскать в такой дыре, как Ирнез. У меня — длинный кинжал и полуторный клинок с прямым лезвием и кольчужная безрукавка. У Олника — топор на длинной рукоятке и пара кинжалов. Кинжалы, правда, отобрала Крессинда (или Олник сам их отдал под угрозой поцелуев, не суть). Виджи я купил шпагу — прекрасно сбалансированную, легкую, чем-то похожую на утраченный ею клинок из Витриума.
Еды было вдоволь. Мясо — свежее и в виде окороков, колбас и даже солонины. Пиво для всех (кроме меня), пресная вода, чай и каркаде — для подлых трезвенников (вы уже догадались, о ком идет речь). Овощи и фрукты… Первые два дня я ощущал себя на седьмом небе, несмотря на вечный скулеж Каргрима Тулвара, нытье Самантия, перебранки Крессинды и Олника. Виджи была тиха и задумчива, но ночью… хм, ночью мы, отойдя подальше от лагеря, предавались любви, от которой гасли звезды и умолкали ночные птицы. Нагота Виджи сводила меня с ума, каждый раз мне казалось, что я вижу ее обнаженной впервые, и это ощущение кружило голову и волновало плоть. Страсть наша была обоюдна, и я надеялся, что так будет вечно. Или, во всяком случае, еще лет пятьдесят.
Олник исправно доил Мальчика, выплескивая затем молоко, и поливал цветы вангрии. Пробки от бочонков откручивал я. Двое возниц Вирны — Нанук и Ванко — обихаживали коней, которых я заставлял везти фургоны несколько быстрее, чем нужно.
Маммон Колчек — наша основная ударная сила и мой личный банк — чинно шествовал рядом с грузовым фургоном, без перерыва жуя прелые сухари и сморкаясь в дорожную пыль. Дубинкой, как вы уже знаете, профитролль не работает, его кулаки с железными рукавицами — весьма эффективное оружие. Если, конечно, разумно его направить… Тролли и так небогаты разумом, а профитролль — и подавно. От постоянных ударов по голове профитролль терпит умственный ущерб, получает хронический насморк и обзаводится жубами. Нет, не смотрите так — жубы это всего лишь вставные челюсти. Удары профитроллей имеют колоссальную силу, и зубы вылетают изо рта, как выбитые из ладони доминошки. Соответственно, уже в первый год карьеры профитролль обзаводится жубами, обычно — сделанными из высококачественной стали, с заостренными клыками, ничуть не похожими на тупые тролльи жевалки. Жубы свои Колчек холил и лелеял, регулярно натирал песком до блеска утром и вечером, потом со зловещим лязгом загонял в пасть. Спал он сидя, как и все тролли, и почти не храпел. Зато храпела Крессинда.
Я намеревался проделать весь путь до Талестры за пять дней вместо шести. Я прибуду в город накануне празднества Разделения, найму команду отчаянных громил и, дождавшись шумных торжеств (крики, драки, возлияния и салюты), заберусь в Академию и наведу там шороху. Кое-какой план у меня уже сложился. Дело было за малым — сбыть товар без проблем и получить деньги на вербовку команды.
Карта Одирума лежала у меня перед глазами — я отчетливо представлял себе узкий участок в двести миль, зажатый между Дольмиром и Талестрой. Его можно пересечь за четыре дня. Затем — сутки пути к городу магов. И — игра. Игра. Еще раз — игра.
Я выиграю. У меня нет другого выхода.
Третий день начался с того, что я, пробудившись, принес Виджи завтрак. А затем, тихо и спокойно (трепеща, однако, внутренне) рассказал ей о том, как умер Квинтариминиэль.
Вопреки ожиданиям, глаза ее вспыхнули счастьем:
— Фатик!
— Что?
— Ты… — она бросила тарелку с яичницей, по щекам покатились слезы. — Ты…
— Я, лисьи ушки. Я знаю, я убил твоего отца — и нет мне прощения.
— Нет! Не верно, Фатик! Пойми, прервать нить жизни умирающего эльфа по его просьбе великий почет для любого… из Витриума. — Она задыхалась от эмоций. — До сегодняшнего дня по пальцам можно пересчитать случаи, когда эту честь предоставляли… младшим… младшей крови!
Я был обескуражен.
— Великая Торба, ты хочешь сказать…
— Да! Отец признал тебя и благословил нас!
Чертова сентиментальность. Однако я был рад. Обескуражен — но рад. В общем-то, я хотел спросить другое — что, и правда, полуэльфы Витриума относятся к людям как к несмышленышам?
Виджи заключила меня в объятия, сладкие, мягкие, жесткие, властные и податливые одновременно. Я выбросил дурные мысли о старшинстве рас и, взяв дело в свои руки, стал покрывать поцелуями ее лицо…
В общем, ничего мы толком не успели, так как со стороны лагеря донесся страшный захлебывающийся крик:
— Оооооооооо!!!
В мгновение ока мы оказались на ногах, оружие — наготове. Крик повторился ближе. Не сговариваясь, мы кинулись вперед (я все-таки успел натянуть штаны). На полпути к лагерю из самшитовых кустов вывалился Олник — на нем был черный пояс с бляшками, и более ничего. Ах да, в руках — топор.
— Фатик! — крикнул он и снова издал свое «Оооооооооо!!!». — Фатик, у меня бочонок протекает!
— Олник?
Взгляд бывшего напарника был сумасшедшим.
— Фатик! Они говорят — чуки, чуки, чуки! Зачем они так говорят? Зачем меня одели в этот пышный наряд? — Он провел обухом топора по волосатой груди. — Зачем эти шелка и меха неведомых зверей? Я простой гном и не создан для высшего света! — Он кинул взгляд вниз. — У меня там стручковая фасоль, или мне кажется? Злые птицы, злые! Нет, нет, не отдавай меня им — я не хочу больше летать!
Меня пронзила догадка:
— Мурло ты брехливое! Ты что, пробовал моджи?
— Я летал! Фатик, я больше не хочу носить крылья! Гшантаракш гхор, почему ты так вырос? И зачем тут бассейн?
— Эх, братишка, да ты совсем поехавший…
— Я делаю крыльями так: раз, раз, и лечу-у-у!
— Олник! Посмотри на меня!
Он вперил в меня пустой взгляд.
— Я пойду летать, и потом испарюсь, не ищи меня, не ищи! Я уйду, растворюсь, но ты запомнишь наши дни! А любовь, как цветы, из сердец проросла и крылами коснулась…
Он не успел уточнить, чего же именно коснулась крылами любовь, так как добрая фея, неслышно скользнув в сторону, зашла со спины и ударила гнома рукояткой шпаги в затылок. Затем она мягко опустила его на траву.
— Фатик?
— Да, Виджи?
— Я видела голого гнома и спереди, и сзади. Второй раз я этого видеть не хочу.
Я не нашелся, что на это сказать.