— Очень сомневаюсь — они заняты жертвоприношением.
Виджи снова напряглась, и я поспешил развеять ее страхи:
— Вон та штука, в виде гриба, называется репазиторий, и они приносят ему в жертву урожай репы. Она полая внутри; сколочена из мореных досок и покрыта кровлей. Такая святыня есть в каждой деревне хламлингов. Это одновременно символ их веры и алтарь.
— Алтарь? М-м-м, Фатик!
— Разве мне нельзя трогать мой алтарь?
— Фатик!
— Тш-ш-ш… Он же мой, да?
— Твой…
Она задышала отрывисто и немного хрипло, я же продолжил пояснения:
— Никто не знает, из каких глубин пришла вера хламлингов в то, что, если каждый год закладывать в репазиторий репу, которая будет тихо перегнивать, то из нее рано или поздно вылупится мессия. Вегетарианский бог.
— Как… не… обычно… Фа… Фатик…
— Йо хэй хэй йо-о-о! Йо! Йо! Йо!
— Гундосят они, признаться, лучше, чем наш общий гном.
— Они… Фа… Фа… Фа-а-ати-и-ик! — Ее пальцы стиснули мои запястья так сильно, что ногти впились в кожу. — Они и правда странные, — промолвила она, когда отдышалась. Глаза ее налились тем блеском, который для мужчины ценнее всех сокровищ мира.
— Не более странные, чем люди и прочие с их религиозными ритуалами вроде распивания молока черного козла или пожирания лепестков вангрии. И это я не говорю уже про поклонение семи невидимым дарам Чоза и прочие дурацкие обряды. Самозарождение верховной божественной власти в гниющей репе — это концептуально. А свежий урожай репы уже поспел и каждый день в репазиторий засыпается по корзине. Да, сок гниющей репы просачивается сквозь доски и стекает в подставленные лотки. Хламлинги пьют его на своих обрядах и пьянеют. — Я принюхался. — Репа в такую жару гниет быстро. Чуешь запашок?
Тем временем гнома снова прорвало:
Больше она не танцует:
Кости криво срослись.
Женилась и деток пестует,
Такая паскудная жизнь!
Однако я чувствовал себя умиротворенно — временно, конечно. А Виджи… она плавала сейчас на волнах нереальности, и мне было хорошо от того, что хорошо ей.
Мы поравнялись с репазиторием. Этот деревянный гриб-переросток (высотой, наверное, в два тролля) стоял и зверски вонял ярдах в пятидесяти от дороги. Он был окружен хламлингами — навскидку голов двести, они держались за руки, образовав вокруг репазитория пять концентрических кругов. Очевидно, для проведения ритуала явилось все взрослое население деревни, все мужчины и женщины. В серых домотканых одеждах, в больших деревянных башмаках, в широкополых соломенных шляпах, они напоминали уменьшенные копии людей. Глаза на смуглых широких лицах, правда, были великоваты, как и носы, и рты, словно их лепил неумелый кукольник.
По приставной лесенке как раз поднимался староста с плетеной корзиной за спиной. Корзину отягощали янтарные клубни. Староста достиг ската крыши, открыл люк, прорезанный в стене под самой кровлей, и под заунывное пение жителей ссыпал клубни в репазиторий. Судя по тяжелому запаху овощной гнили и стоящим у стен здания лоткам — это была далеко не первая, и даже не десятая акция. Репазиторий был набит под завязку. Я невольно посочувствовал хламлингам. Каждый год в каждой деревне они проделывали одно и то же, а реповый мессия все не являлся. Тем не менее стоило позавидовать силе их веры. Впрочем, у меня был свой алтарь.
— Йо хэй хэй йо-о-о! Йо! Йо! Йо!
— Пахнет! Вкусно пахнет! Хочу-у-у! Пусти меня, ужасная гномша! Пусти, кому говорят! Я хочу туда — оно пахнет вкусно! Это же репа! Репа!
Ох… Я подстегнул лошадей. Гном, сбрендив, внезапно стал реполюбцем.
Авандон в двух минутах езды: здания бедные, обшарпанные. Тем не менее это обманчивый вид. Просто живущие здесь не выставляли богатство напоказ, как в Ирнезе — налоги с роскоши, в отличие от Дольмира, в Одируме собирались исправно.
Мы выехали на мощеную улицу.
Виджи взяла меня за локоть, нервно стиснула пальцы:
— Посмотри!
Я привстал. На каменистом берегу реки неподалеку от таможенного двора собралась небольшая толпа. Народ сгрудился вокруг чего-то крупного, глянцево-серого, по виду здоровенной рыбы, выбросившейся на берег.
Странно, рыбы такого размера не обитают в узких горных реках — им элементарно не хватит там места.
Я остановил фургон, помог спуститься доброй фее. Вместе мы направились к реке. Бычьи Зубы были рядышком — горы настолько низкие, что на них никогда не оседали ледовые шапки. Сейчас, сейчас я повстречаю Мраузека, узнаю последние новости о Брадмуре и куплю нам прямой проезд по одному из контрабандных маршрутов.
Существо, валявшееся на берегу, рыбой все-таки не было. Длиной ярдов в семь, с четырьмя короткими мускулистыми лапами (когти были — мое почтение!) и плоским тюленьим хвостом, оно скорее напоминало химеру из сна-кошмара. Серая кожа покрыта подсохшей уже слизью, но без признаков чешуи. Морда и зубастая пасть — акульи, но жаберных щелей я не увидел и решил отнести эту уродину к разряду амфибий. Из пасти свисал какой-то сморщенный кожистый мешок розовато-синюшного цвета. По-моему, это был желудок твари. Как и акулы, тварь время от времени выворачивала собственный желудок наизнанку, чтобы очистить его от всякой дряни. Сдохла она от многочисленных укусов кого-то более крупного. Особенно этот крупняк потрудился над ее брюхом, в котором среди белых загнутых ребер виднелись осклизлые внутренности.
Так. Прав был Олник. Это мозгун, лузгавка или свиньяк — в сортах чародейских монстров я не разбираюсь. Сбежала тварь из брадмурского зверинца, вместе с другими бестиями. Ничего, спокойно купим проезд, аккуратно выедем по Чесночному или Луковому пути — и так же тихо заедем в Талестру, никакой мозгун нас не почует. Только бы гном не сильно вопил. Напоить его, что ли? По крайней мере, хуже стать не должно…
И еще я подумал вот что: если Олник прав насчет чудовищ, так значит, и про тень смерти за моим плечом он тоже прав, и мне стоит поберечься. Проклятый фемический суд! Чертова туча!
Толпа живо обсуждала монстра. По разговорам я понял, что тварь сама пришлепала с Бычьих Зубов по реке часом ранее, выхаркнула желудок и тут, на берегу рядом с таможней, околела.
Осмелевшие дети тыкали в чудовище палками. Собаки, поджав хвосты, обнюхивали тушу.
Я заметил несколько красных мундиров таможенной стражи. Где-то там и лейтенант Мраузек, один из призраков моего прошлого, настроенный ко мне вполне дружелюбно. Ну, сейчас дела решатся к моему благополучию.
— Дохлый зяблик! Я летаю! А-а-а-а-а!
Крессинда, заткни уж Олника, будь добра…
На крик из толпы протолкался один из мундиров — тонкий, как хлыст, с узкой полоской смоляных усов над верхней губой, ранней лысиной и желчным взглядом.
— Капитан Аджог Карибдиз.
— Фатик… хм… Джарси.
— Коммерсант?
А что, по моей зверской роже не видно?
— Лейтенант Мраузек… — заикнулся я и вдруг начал кашлять: горло царапали сразу два игривых котенка.
Оранжевая плеть зарницы хлестнула по лицу Карибдиза.
— Лейтенант Мраузек снят с должности за мздоимство и препровожден в столичную тюрьму. Теперь здесь честная… — он сделал значительную паузу, — власть. Народ дышит свободно и легко! У нас раздолье для свободной торговли! Вы коммерсант? — Он показал на наши повозки: — Товар?
Я сказал, что да — таки купец, а товар — ну да, в первом фургоне товар, а вон тот тролль — он не продается, нет, даже если очень хочется купить себе домашнюю игрушку. Пошутил. А у самого кошки скребли по горлу.
Аджог Карибдиз лично проверил товар, на что ему потребовалось три минуты. Когда он вернулся, молнии в его глазах сверкали ярче, чем в туче.
— Этот оккультный груз недопустим для ввоза как в Талестру, так и в Одирум! Товар арестован для разбирательств. Через час пожалуйте на таможенный двор, купец Фатик, хм, Джарси!
Я вновь начал безудержно кашлять, мечтая познакомить желчную физиономию капитана со своим кулаком.
Капитан Карибдиз развернулся и начал раздавать приказы.
Виджи тронула меня за локоть:
— Фатик?
Я захлебывался кашлем.
Шальной голос Олника промолвил:
— Эх, хорошо-о-о! — и грянул:
Жила однажды Нуробель,
Эльфийка с головы до пят.
И оказаться в постели с ней
Каждый из нас был бы рад!
Увы, уж нам не суждено
Познать ее со всех сторон:
Она за море уплыла,
Такой, увы, облом!
Мне захотелось провалиться сквозь землю.
Варвар и стыд — несовместимы.
Для дела — наденешь и женское платье.
Но не привыкай его носить слишком часто.
Интерлюдия III (там же и нигде больше)
Шатци нарушает слово Джарси
— Все помнишь? — спросил я у Шатци, когда Зелмо, бросив на плечо торбу с визжащими поросятами и бочонком прокисшего пива, утопал на юг, в свою семейную — представьте, у него была супруга — берлогу.
Брата колотило, как в лихорадке.
— Д-да… — Он посмотрел на меня, расширив глаза: пацан пацаном. И что в нем бабы находят? — Ты будешь рядом, Фатик? Ей же ей, я сбегу, если ты не будешь рядом!
Вместо ответа я показал ему кулак.
— Вечерком отпразднуем.
Мы остановились у кромки главной площади, на которую как раз въезжали фургоны эльфов. Один, два, три… восемь. Вблизи оказалось, что тканевая обтяжка фургонов в дырах и подпалинах, а пестрые ленты заскорузли от грязи. В ободе заднего колеса головной повозки застрял арбалетный болт. Каратели Вортигена постарались… А может, и смертоносцы. У бродячих эльфов есть своя магия, но против карателей и смертоносцев она не шибко помогает по той простой причине, что миньонов Вортигена всегда больше, и магия у них того, сильнее.
Зная наши порядки, эльфы составили из запыленных фургонов шеренгу, задниками к центру площади. На заставе фургоны уже проверили клановые воины, однако в нынешние времена нужно дуть и на холодное, потому перворожденных встречал отряд из двадцати вооруженных человек и пяти боевых псов.