А вот по жирному загривку я врезал уже от души. Бородач кулем рухнул на мостовую, его мгновенно захлестнул людской вал. Не страшно: у мужика прослойка жира как у породистого борова, кости уцелеют. Зато впредь трижды подумает, прежде чем пытаться развести на деньги незнакомцев.
Набрав воздуха в грудь, я пригнул голову и юркнул в толпу. Ох! Люди наваливались, пихались, пытаясь выдавить внутренности: толпа текла в направлении харчевни. Нет, я понимаю, народ любит зрелища, но нельзя же так, ребята! На моих глазах двое представительных купцов, столкнувшись, немедленно принялись рвать друг другу бороды.
Я все глубже ввинчивался в толпу, двигаясь поперек течения. Мелькали пестрые одежды, пыльные сапоги и ботинки, шитые бисером туфли. Вслед мне сыпались проклятия, кто-то — я не разглядел в толчее, кто — съездил мне по ребрам. Удар был скользящим, но печенка все равно екнула. Я отмахнулся не глядя, ускорил ход, задействовал локти, боднул чью-то перекошенную харю и… наконец-то вывалился из толпы на простор, раскинув руки от счастья.
Да здравствует свобода!
Свобода?
В лицо мне смотрела облупленная стена, к которой меня без промедления припечатала толпа. Ух, бедный мой подбородок! Ох, несчастная голова!
Людской поток влек меня вдоль стены, за мной протянулись борозды — узкие от скрюченных пальцев, и пошире — от подбородка.
Да, народу все больше, и все бегут к харчевне, а оттуда несутся крики, и, кажется, шум драки!
Гритт с ним, с подбородком, с одеждой, что измарана в побелке, но я же возвращаюсь обратно к «Синему быку»! Героя влекут к месту предполагаемой казни.
Внезапно я ощутил перед собой пустоту. В следующий миг толпа выпихнула меня в узкий проулок, я влетел туда со звуком «Чпок!», как пробка из-под игристого вина. Упал на четвереньки, кувыркнулся через голову, но сразу вскочил, завертел головой… Проулок пустынный, и слава богам, что пустынный.
Городское приключение без меры затянулось. Пора возвращаться к Виджи. Она волнуется, это несомненно! Сейчас, только сориентируюсь, куда мне идти. Так, шумящая толпа — за спиной, значит — мне нужно бежать от нее подальше, затем сделать крюк и выйти к «Чаше». Логично? Безусловно!
Тут я обратил внимание на одну занятную штуку. Оба кармана моих штанов болтались снаружи, как уши охотничьего пса. Обчистили! То есть — выгребли все деньги подчистую. Но кто? Бородач? Или его подельник — владелец осла по имени Азим? Или третий, тот, кто во всю глотку вопил, что я — чужеземец?
Ну конечно, это все старые трюки — так обрабатывают подвыпивших посетителей харчевни во всем мире. А меня же мотыляло как пьяного матроса, впервые ступившего на сушу.
За деревьями между домами маячил просвет. Я побрел туда, подволакивая ногу.
Чертов искатель приключений! О нет, даю слово Джарси — больше никогда, ни за какие деньги не соглашусь служить героем по найму!
Гм… совсем нехорошо. Может быть, шеффены уже разобрались с Амирном и вышли за мной во главе отряда харчевников? Еще, не дай боги, обвинят меня в том, что я ухлопал пару человек — и объявят городскую охоту. Черт, как же не вовремя это все, как же не вовремя!
В самых расстроенных чувствах я добрел до просвета. Узкий проход вел куда-то вверх, петлял между глухими стенами домов. Он провонял кошачьей мочой, но зато там прохладно. Я двинулся по теневой стороне, раздумывая о своей горькой доле. Наверняка не такой должна быть стезя боевого варвара Джарси, но… приключения оплачиваются плохо, яханный фонарь!
Проулок раздался, и минут через пять я выбрел на улочку, боком касавшуюся огромной чаши рынка, над которой нависло ультрамариново-синее небо и красноватое солнце. Судя по его положению, сейчас около часа дня.
Пока я валялся в беспамятстве, багрово-черная туча стала ближе, темнее, яростней. То, что двигалось внутри нее, кипело от гнева, готово было рвать и метать.
Народ сторонился меня, обходил, чтобы не задеть даже краем одежды. Да уж, я представлял собой зрелище пугающее и неприглядное! Драные рукава сорочки болтаются, как опавшие крылья, лицо перекошено от мыслительных усилий, взгляд безумный, подбородком словно целину пахал, штаны… ну, про них я уже говорил. Мне впору было становиться рядом с потешниками и факирами.
Рынок понемногу ожил, по крайней мере, сутолоки было поболее, чем с раннего утра. Смирные ослики влекут груженые повозки, надрывно мыча, топают ободранные верблюды; меж горбами уложены туго набитые мешки; резвые гоблины-посыльные шныряют туда-сюда. Мирная картина.
Я как осенний лист — ну правда, силы совершенно оставили меня! — опал у глухой стены заколоченного купеческого дома и свесил голову на грудь. Осознание собственной беспомощности (временной, но все же!) вгоняло в ступор, а вот жажда, напротив, посылала на подвиги. Пить хотелось просто неимоверно. Просидев так минут пять, я начал подниматься, как вдруг к моим ногам бросили монетку. Тусклую красноватую медяшку. Благодетеля я не увидел — когда поднял голову, он уже канул в толпе.
Вот дно падения Фатика Мегарона Джарси из клана Джарси! Что может быть хуже?
Оказалось — может быть и хуже.
Едва монетка скатилась в щель меж камнями, из толпы вынырнул невысокий крепыш. Моржовые усы, малиновая безрукавка на голое тело, заросшее сивым пухом брюхо и борцовские плечи. На голове тюрбан канареечной расцветки.
Он склонился ко мне, обдав сложной гаммой ароматов:
— Родной, вижу, недавно здесь сидишь, недавно работаешь. Хочешь здесь работать — платить деньги надо. Келимеру платить надо, мне, — он ткнул пальцем куда-то в область мохнатого пупка, выковырял монету из щели, бросил в карман и удалился, гордо развернув плечи.
Беспредел, как и говорили криминальные низы. Каждый бандит творит в Авандоне что хочет.
С минуту я сидел неподвижно — переваривал, можно сказать. Судьба еще никогда не опускала меня так глубоко на дно. Когда-то мне казалось, что драить гоблинский котел — верх унижения. Однако теперь я понял, что бывает и похуже. И почему в моей груди разгорается желание предать Авандон огню и мечу?
Мои размышления прервал плеск воды. Ярдах в двадцати в раскаленном чреве базара притаился круглый алебастровый фонтан. К нему подходили, наклонясь, черпали горстями. Женщины подставляли кувшины под бронзовую чашу, с которой стекала вода. Рядом находилась большая харчевня с широкими окнами, где в обществе мух вкушали пищу посетители базара. Я с большим трудом воздел себя на ноги, подковылял к фонтану и начал утолять жажду, однако успел сделать только пару глотков, как…
— Гу-у-ул!
От безумного вопля подпрыгнул не только я, но и посетители харчевни. Один опрокинул на себя пиалу с чаем, второй всосал чубук кальяна. Почти все вскочили с мест. Народ у фонтана шарахнулся в стороны, ослы поджали уши.
Забыл сказать — плоская крыша харчевни представляла собой летний зал, там под цветастыми тентами собирались люди, у которых водились деньжата. Кричали оттуда.
Не прошло и пяти секунд, и к одному голосу присоединилось еще десять:
— Гу-у-у-ул!!!
Откуда-то донесся свирепый рев, не ишачий, прошу заметить, а скорее львиный.
На крыше харчевни у парапета возник откормленный купец, чем-то похожий на Самантия. Лицо бледное, щеки обвисли. Он вскинул руку, распахнул рот и истошно завопил:
— Гу-у-у-ул!!!
И рука его при этом показывала в мою сторону!
Я — гул, что ли? Гул, сиречь демон — местный люд темен, суеверен, и не разумеет, что маги Талестры выращивают тварей отнюдь не сверхъестественных, сливая, как я уже уразумел по виду амфибии, несколько существующих хищных видов в один, новый вид. Но почему меня приняли за гула? Что, так скверно выгляжу, что ли, похож на демона?
Внезапно я сообразил, что купец вовсе не на меня показывает. Он тыкал рукой куда-то поверх моей головы!
Через миг вокруг меня образовался хаос.
В панику ударились все — продавцы, покупатели, крикливые попрошайки, погонщики скота и факиры. Женщины с визгом побежали от фонтана, кто-то запутался в платье, упал. Звонко лопалась глиняная посуда.
Великая Торба!
— Гул! — летело над базаром от ряда к ряду.
Кажется, собрат твари, околевшей на берегу реки, решил нанести визит в город.
Я проследил за указующим перстом бородача. Пестрые ряды базара возносились огромным амфитеатром. Грубо говоря, я стоял на авансцене и мог окинуть одним взглядом весь этот проклятый рынок, похожий на одеяло, сшитое из разноцветных лоскутов.
Мне не понравилось то, что я увидел.
Разнося в щепы ряды, подминая людей, вздымая дьявольский вихрь из пыли, тканей и фруктов, вниз, со стороны Бычьих Зубов, катилась яростно-багровая, словно раскаленная в печи туша.
Катилась в мою сторону. Практически — на меня.
— Проклятие Рамшеха! — пискнули рядом, и из окна харчевни вывалился паренек. Вскочил, крепко притиснул к груди чеканный поднос и, мелко перебирая ногами, устремился прочь. Из дверей метнулся другой человек, мертвой хваткой вцепившийся в позолоченный кальян. Третий беглец с огромным заварочным чайником из тускло-красной меди напирал сзади. Определенно кое-кто из приезжих решил нагреть на панике руки. Впрочем, владелец харчевни тоже не растерялся: на моих глазах похитителя чайника (он только начал заносить ногу, чтобы переступить порог) огрели половником. Похититель упал, а грузный харчевник с занесенной поварешкой прыгнул через него на улицу.
— Не тронь гашиш, — убью! — взревел он вослед похитителю кальяна.
Похититель, однако, не слушал. Он ловко петлял среди паникеров, не оставляя добычу, и быстро затерялся в толпе.
— Вай! Вай! — чуть не заплакал харчевник. Оглянулся и хлопнул поварешкой привставшего было похитителя чайников. — Манана-вэй, манана-вэй! — запричитал он, схватив чайник, который был один в один с его круглой багровой физиономией. Потом вдруг глянул мне за спину и опрометью бросился внутрь харчевни.
Позади меня раздался треск ломающегося дерева. Пахнуло зловонием… Нет, за моей спиной открылось преддверие ада, выпустив застоявшийся смрад горящей серы, смешанный с запахом паленой шерсти самой поганой из всех помойных собак.