Кредитор молча потек навстречу посланнику Гритта и обхватил его удлинившимися руками. Приобнял, можно сказать. Дальше я не смотрел — ринулся к оружию, подхватил саблю покойного кверлинга (от страшного удара Альбо его голова сползла на левое плечо). Кажется, я орал. Шатци ревел. Олник кипятился. Тулвар что-то верещал. Прочие из отряда Шатци вопили каждый на свой лад. И только Виджи увидела то, что нужно.
— Фатик, сзади!
Я развернулся, успел подсечь удар сабли и хлестанул кверлинга поперек горла.
Второй кверлинг наступал, мы закружились в драке, вернее кружился кверлинг — я же хромал, скакал и кашлял, перед глазами все плыло. Бодрящее зелье перестало действовать.
В зале царил хаос. Уцелевшие маги орали, Фальтедро метался у стоек, кверлинги из тех, кто не участвовал в схватке, окружили Кредитора и Альбо — те застыли, сцепившись, и, кажется, превратились в статуи.
В меня швырнули красную молнию. И в этот самый миг я додумался упасть. Молния провертела в моем противнике дымящую дыру размером с кулак. Спасибо, маги! Я запрыгал, захромал к постаменту, но, вместо жемчужины, сграбастал оба клинка Гхашш. А топор… нет, клинками мне действовать сподручней.
Еще пара солдат. Я зарубил обоих, мечи удивительно легко ходили в моих усталых руках. Затем метнулся к дальней стене, заколол кверлинга и сорвал с его пояса связку ключей. Швырнул их Крессинде.
— Давай!
Еще трое кверлингов. Но тут в бой вступила вереница скованных пленников. Они, не сговариваясь, кинулись под ноги злодеям, волоча крайних из вереницы по полу. Удачно! Я разобрался с тремя уродами, зарубив всех без жалости. Мечи Гхашш, кажется, насытились магией — так как рассекали плоть удивительно легко и при этом как будто добавляли мне сил.
— Эркешш махандарр, ключи!
Пришлось отыскать ключи и подать Крессинде, она их, видите ли, уронила, когда падала.
— Гшантаракш гхор!
Олник, освободившись первым (Крессинда, вы только представьте, отперла кандалы сперва у гнома), подхватил саблю кверлинга и кинулся в бой. Чуть погодя к нему присоединились Крессинда, Шатци и кто-то из команды брата.
Я получил передышку. Подошел к Виджи и увидел, что она плетет заклятье. От зерна Бога-в-Себе к моей супруге тянулись тонкие, сверкающие красноватые нити чистой магии.
Схватка Кредитора и Альбо, как уже сказал, представляла собой стояние у вынесенных ударом ворот. Тело Кредитора изгибалось, языки тьмы пытались оплести Альбо, налезали на его чешуйчатую лысину, но посланник Гритта, вцепившись руками куда-то в область шеи Кредитора, не сдавался.
Какая незрелищная схватка. Я-то думал, они начнут швырять друг друга об стены.
А еще я подумал, задыхаясь от кашля, что нам, в общем, без разницы, кто победит. В любом случае — мы проиграем. Так что все наши телодвижения — бессмысленны и бесполезны.
Внезапно меж Кредитором и Альбо возникло знакомое голубоватое сияние. Оно охватило их, начало шириться, проросло из рта Альбо и из капюшона Кредитора, все ярче и ярче, а затем откуда-то изнутри тел Кредитора и Альбо раздался возглас Молтана Берри:
— Я пла́чу кровью!
Голубоватая вспышка и хлопок, почти взрыв. Однако громыхнуло не сильно, звякнули — но не вылетели! — хрустальные окна в переплетах. На месте схватки Кредитора и Альбо осталось черное пятно.
Сфера другого мира, которую вызвала моя супруга, начисто уничтожила обоих противников. Превратила в ничто. А вместе с ними упокоился и Молтан Берри.
Фальтедро, прижав маску Атрея, отступал. В другой его руке была жемчужина Бога-в-Себе, когда только успел заграбастать?
Я нагнал, ударил его в грудь мечом, пробив сердце, подхватил маску…
А Бог-в-Себе подкатился к стене. И я его подобрал. И сунул в карман. Кажется, всё. Теперь — точно. Я оглянулся. Доминус Мраго поднимался среди кучки магов, шевелил губами — а глаза моего брата остекленели, и…
Я прыгнул к Мраго и врезал ему между ног, насколько мог сильно. Не-ет, больше никто не будет управлять моим братом! Но, как и обещал, я тебя, чароплет, не убью.
Тут меня согнул приступ кашля. Я оперся рукой на что-то костистое. Стойка. А на ней — небесные догматы кверлингов, будь они неладны. Интересно, в зале уцелел хоть один кверлинг?
О да, мой взгляд нашел одного, он был ранен, пытался убраться из зала, ковыляя.
Я велел взять его живым, не убивать и не калечить. Крессинда выполнила мой приказ.
Кверлинг смотрел на меня расширенными глазами. Я взял догматы со стойки, строчки Общего были выгравированы тонкой вязью на одной стороне пластинки. Я отобрал у Крессинды кинжал и начал яростно стирать гнусные письмена, даже не пытаясь постичь их суть. Золото — мягкий металл, а гравировка была тонкой, я стирал вязь букв, делая текст совершенно нечитаемым, хотя — нет-нет, но улавливал отдельные слова и даже фразы. «Единственные… Великие… Неповторимые… Самые… Служить… Подчиняться… Действовать для блага духовных учителей… Забыть себя».
— Вот тебе догмат! Вот догмат! Единственный догмат, который ты унесешь к своим, и покажешь, и расскажешь. И вы будете повторять этот догмат, пока он не отпечатается в ваших головах огненной вязью!
На задней стороне пластинки острием кинжала я вывел на Общем простой текст. И когда показал его кверлингу, глаза того расширились. Я убил его духовного учителя — теперь я всецело владел им. Я мог сделать с ним что угодно.
Единственный догмат, который я преподнес, плод моей мудрости, гласил: «Вы свободны!»
Кверлинг унесет его к своим, и они прочитают догмат. О да. Пусть теперь разбираются с этой новостью, как хотят. Зуб даю — Злая Рота развалится очень быстро. А вы думали, я напишу на пластинке — «Сдохните», а? Нет, Фатик, хоть и весьма изменился, отнюдь не кровожадный мерзавец. И таким заблудшим душам, как кверлинги, всегда нужно давать шанс. Конечно, кое-кто, утратив путеводную звезду, кинется на меч (в случае кверлинга — это будет сабля), кто-то станет наемником, но в целом сообщество это распадется почти сразу, как пластинка с новым и единственным догматом окажется в лагере.
Хитрец, Фатик.
И умница.
Не грех себя похвалить, ежели сделал доброе дело.
Я подошел к Виджи и обнял ее. Обнял горячо. А потом передал ей маску Атрея.
— Возьми, пусть хранится у тебя. До поры… Думаю, ее стоит отнести в Витриум и там держать под охраной, чтобы никто и никогда… понимаешь, никогда… чтобы ни у кого не возникло соблазна… Уж кто-кто, а вы, эльфы Витриума, знаете, какие ужасы таит в себе телесное бессмертие…
Она кивнула, и вдруг глаза ее расширились.
— Фатик… — Виджи тронула меня за локоть. — Твой брат… убегает…
Варвар, если правое дело того требует — пошли Кодекс Джарси к черту.
27
Доминус Мраго валялся без сознания. Он не мог больше управлять братом. Значит, бегство его было… настоящим!
— Шатци! — взвизгнула Джальтана. — Куда ты? А я?
Но брат уже выскочил из зала.
Я понесся за ним, тяжко дыша, обронив один из клинков Гхашш. Брат мчался, как лось, закинув мой топор на плечо. Проклятый урод.
Как тогда, много лет назад, перед экзаменом у дедушки Трампа…
Малодушный сукин сын!
И сейчас он не выдержал главного экзамена в своей жизни.
Он недаром говорил мне в Облачном Храме, что боится и не хочет возглавлять Альянс.
И недаром Лигейя-Талаши показала мне картину будущего. Правда, она ошиблась. Брат не стал дожидаться спокойного отдыха, а рванул бежать сразу, когда понял, что свобода — вот она. Вот, значит, что имел в виду Фальтедро, когда сказал, что им еще придется поработать с разумом Шатци… дополнительно! Он знал, через Доминуса Мраго, что Шатци не принял ношу лидера Альянса и наследника Империи. Он отбросил ее и остался все тем же Шатци Мегароном Джарси — разбитным и преимущественно бесстрашным варваром, но в глубине души — малодушным.
Но если брат сбежит, Альянс проиграет. И тогда… Всему конец? Как же я доберусь до Врат Вортигена? Как смогу выручить мир? Альянс падет, мир разрушится, но брату плевать. Он мчался к свободе, он убегал, только пятки сверкали.
— Стой! — Мы мчались по пустынным коридорам Академии. Какой-то кверлинг попытался заступить путь — я пронзил его. Какой-то маг из младших попался мне под руку — я врезал ему гардой по лицу.
— Стой!
Брат не отвечал.
В моей груди разгорался пожар, перед глазами все мутилось.
— Стой!
Он оглянулся и выкрикнул:
— Нет, Фатик! Я не могу! И ты меня не заставишь.
— Ты нарушил слово Джарси!
— Да, нарушил, — ответил он на бегу. — И снова нарушу! И нет мне хода назад. Но впереди — свобода, ты это понимаешь? Я могу делать что захочу, никто надо мной не хозяин, и я никому не хозяин!
— Возглавь Альянс, стань императором, болванище! Власть! Слава! Почет!
— Нет, Фатик. Я не могу… Я думал о таком. Я не буду… Это слишком для меня, слишком, ты не понимаешь!
Я нагнал его перед лестницей, и брат повернулся ко мне.
— Ты справишься, — сказал я, задыхаясь. Сердце билось так часто, что казалось, в груди моей прыгает обезумевшая белка.
— Может быть, Фатик. Но ты не понимаешь… Я просто не хочу. Это слишком тяжкая ноша, и я не вытяну ее. Я хочу быть свободным!
— Я буду рядом! Я — буду — рядом, брат!
— Это не важно. Я стану императором и никогда уже не буду свободен. А я не хочу терять свободу. Я не желаю плясать под дудку имперских законов! Знаю я этих монархов, будь они все неладны! Они все сволочи и подонки.
— Ты, это ты станешь подонком, если сбежишь! — заорал я.
— Плевать.
— Опомнись. Ради клана Джарси, ради тысяч людей и прочих разумных… которые противостоят Вортигену. Вернись.
— Я уже не в клане Джарси, Фатик. Я снова нарушил слово…
— Я тебя не отпущу.
— Отпустишь.
Вот что имела в виду Лигейя-Талаши, когда сказала, что наследник Гордфаэлей умрет в Зале Оракула. Он и умер. В душе.