Пройдя немного вперед, поняла – это тыквы. Огромное тыквенное поле с двумя чучелами, каких рисуют в детских книжках, с большой соломенной головой и ведром сверху.
Чуть дальше пасека. Я насчитала двадцать ульев, что значит, люди здесь если не профессиональные пчеловоды, но медом занимаются серьезно.
– Ворошить такие места не стоит, – зачем-то произнес Герман.
– Никто и не собирался, – отозвалась я.
Призрак продолжил, словно не услышал меня:
– Пчелы создания коллективные, своих в обиду не дадут. А потом догонят, и еще раз… не дадут. Но сейчас ночь, насекомые спят.
– Только недоделанные ведьмы с призраками шляются где ни попадя, – буркнула я.
Мы прошли через тыквенное поле и желто-голубые пчелиные домики. Сразу за ними начинается деревня, не большая, минут за пятнадцать можно всю обойти. Зато дома добротные, высокие с деревянными наличниками, черепичными крышам и коньками, какими раньше в средней полосе жилье украшали. Но, учитывая скорость наступления ночи и горы поблизости, это точно не средняя полоса.
За каждым домом темнеют сараи и строения, из которых доносится кудахтанье и блеяние. Те самые, которые слышала у моста.
– Сумасшедшие звери, – буркнула я. – Чего им ночью не спится?
– А нам чего не спится? – в ответ спросил призрак.
– У нас дела, – ответила я и повертела головой. – Надо выбрать подходящий домик, постучаться. Да так, чтобы не напугать хозяев. Не знаю, как тут, но у нас, если кто-то ночью тарабанит в дверь – вызывают полицию.
Внимание привлекла изба. Настоящая, даже в темноте видно, что сложена из бревен, но стоит на двух сваях, словно спасается от весеннего половодья. Это показалось странным, потому, что дома если и ставят на опоры, то, как минимум на четыре, для устойчивости.
Вокруг заборчик, реденький, на кольях парные синеватые огоньки в темных сферах. На крыше в свете месяца вместо конька силуэты пересеченных голов, толи лошадиных, толи драконьих.
В отличие от остальных домов, у этого нет скотного двора. Только небольшая конюшня, из которой доносится фырканье, и колодец возле огорода. Огород опознала по все тем же тыквам и здоровенным листьям кабачков, слева от него несколько рядков ульев, откуда даже сейчас доносится гудение. У крыльца две палки, между ними на веревке болтаются простыни.
– То, что нужно, – сказала я и осторожно пошла к дому.
Герман не понял манипуляции, но послушно последовал за мной.
Оказавшись возле простыней, я с довольным видом потянула одну на себя. Веревки тихонько зазвенели, а мертвец опасливо заметил:
– В приличном обществе, Варвара, это называется воровством.
Я, наконец, сдернула простынь и быстро обмотала вокруг себя на манер полотенца.
– Не могу же я предстать перед людьми в нижнем белье, – сообщила я деловито. – Они поймут, когда все объясню. А простынь верну.
– Вы объясните им, что упали с неба, и поэтому ваше платье исчезло? – спросил Герман.
Я затолкала уголок простыни за край и проворчала:
– Нет. Но что-нибудь придумаю.
Справа что-то заворочалось, раздался глухой рык. Я медленно повернула голову и увидела два бешенных глаза в темноте, здоровенные клыки и белые уши торчком.
В пылу заматывания простыней, не заметила здоровенной будки справа от крыльца. Пока мы с призраком обсуждали моральную сторону процесса, собака вылезла и наблюдала, оценивала ситуацию. А теперь сверкает глазами и брызжет слюной в желании вцепиться в мягкое место.
Я дернулась в сторону, в попытке убежать, но зверь опередил – оказался передо мной прежде, чем успела сказать «мама».
– Хорошая собачка, – проблеяла я, но собачка еще сильней оскалилась и залаяла.
Герман ее не заинтересовал потому, что когда призрак замахнулся на нее, та даже ухом не повела.
– Может ей команду какую-то дать? – предположил он буднично.
Я нервно сглотнула и сказала, не сводя взгляда с рычащей морды:
– У меня как-то больше с кошками получается.
В доме послышалась возня, затем раздались шаги. Дверь распахнулась. На пороге в тусклом свете свечи возник всклоченный старик. Он целился в меня из ружья.
Глава 22
Я оцепенела, только руки медленно поднялись над головой. Дед скривил физиономию и сурово смотрит. Седые волосы короткие и всклоченные, словно не мыл их неделю. Лицо сухое и в морщинах, даже в темноте видно шрам на лбу. Облачен в старый сюртук и штаны.
Двустволка вытаращилась на меня парой черных отверстий. Никогда прежде не приходилось быть на прицеле, ощущение беспомощности и обреченности поползло из живота, колени подкосились. Лишь усилием воли не дала себе рухнуть в пыль.
Из избы пахнуло свежим хлебом и пирогами, в груди шевельнулась надежда, но тут же потухла, когда зарычала собака. Псина все еще держится рядом и скалит пасть, готовая кинуться в любую секунду, едва хозяин прикажет.
Дед шагнул на крыльцо и поправил приклад.
– Воровка пожаловала, – проговорил он старческим голосом. – Ишь какая. Молодец, Полкан, поймал расхитительницу. Отработал кость с мясом.
Я попыталась опустить руки, те в поднятом положении быстро затекли, но дед пригрозил дулом. Пришлось застыть, как распоследней преступнице.
– Я не воровка… – попыталась объяснить я, но дед оборвал.
– Помалкивай давай, – проговорил он грозно. – Сейчас прям спроважу до старосты, он мигом признание с тебя выбьет. Да по счетам платить заставит.
На секунду представила, какой староста может быть в деревне, если вместо электричества у них свечи, и где, вероятно, не знают о судебной системе, правах и адвокатах. А значит – делают что хотят.
Язык пересох от понимания, что сейчас окажусь перед полудиким управителем, который живет по древним законам и вершит самосуд.
Только раскрыла рот, чтобы произнести пламенную речь о том, какую великую ошибку совершит дед, если выдаст меня в руки правосудия, как из избы раздался старушечий голос:
– Что ты дверь расширепил, трухлявые твои кости!
Дед чуть отклонился назад, но взгляда с меня не свел. Крикнул в дверь:
– Да воровку изловил! К старосте поведу.
Послышалось шарканье, громкое, словно кто-то нарочно хочет обозначить свое присутствие. Вместе с шарканьем раздалось кряхтение и недовольное бормотание.
По мере приближения звуки становились громче. Наконец, у самой двери все тот же голос спросил:
– На кой леший ты старосте средь ночи сдался?
Через секунду рядом с дедом на пороге возникла старуха. Натуральная старуха, каких рисуют в страшных детски книжках и показывают в мрачных сказках. Худая, нос длинный. На щеках морщины, но какие-то незначительные, словно извиняются, что появились на этом лице и при удобном случае сразу уйдут. Волосы седые, спутанные свисают до самого пояса, на голове что-то вроде банданы, тело закутано в старое выцветшее платье. Раньше оно, вероятно, было черным, но от длительной носки приобрело стойкий серый оттенок. Страшней всего глаза, большие и зеленые, будто смотрят в самую душу.
Меня передернуло, по спине пробежал табун мурашек. Старуха бросила на меня короткий взгляд и стукнула деда по прикладу. Тот от неожиданности едва не выронил ружье. Лишь в последний момент успел схватиться за ствол.
– Какая муха тебя укусила? – выдохнул дед рассержено и уставился на старуху.
Та схватила его за голову и настырно развернула ко мне.
– Глаза разуй, старый хрыч, – сказала она, – совсем ослеп. Надо отвару тебе намешать, чтоб как в молодости орлом глядел. Видишь, девочка на обряд идет?
Почему девочка, и почему на обряд, я не поняла, но старуха, несмотря на устрашающий вид, понравилась больше деда.
Герман рядом со мной тоже не двигается, глаза круглые, подбородок подрагивает. Но, похоже, всем до него нет дела. Даже собаке, которая, как любое животное, должно хоть как-то реагировать на потусторонние силы.
Пользуясь заминкой, я все же осторожно опустила руки и поправила простынь на груди – край оказался плохо заткнут и норовит свалиться вместе с остальным полотном.
Дед прищурился, будто разглядывает блох на спине у кота, несколько секунд вглядывался в меня. Потом выпрямился и скорчил недовольную рожу.
– Опять инцивация ваша? – спросил он брезгливо.
Старуха замахнулась на него, тот пригнулся. Псина озадаченно взглянула на хозяев, затем перевела равнодушный взгляд на меня. Пару секунд смотрела, потом вильнув хвостом, развернулась и скрылась в будке.
Бросив строгий взгляд на деда, престарелая женщина поправила тряпье на плечах и проговорила:
– Заходи, дитятко. Этот старый болван ничего не соображает. Плесень последний ум выела. Неча тебя среди ночи по деревне шастать.
Я недоверчиво покосилась на старуху, на деда, который откровенно недоволен ситуацией, потом перевела взгляд на призрака. Тот глянул на меня и пожал плечами, мол, она, страшная, но выбора нет.
На деревянных ногах я двинулась к порогу, который завис в полуметре над землей. Пришлось задирать ноги и лезть.
Старик скрылся в избе, а женщина отошла, пропуская меня в дом. Когда проходила мимо нее, в нос ударил стойкий запах вереска. Я бросила на старуху короткий взгляд и тут же пожалела об этом – женщина не моргая смотрела прямо мне в глаза и улыбалась. Но понять, дружелюбно или хищно не смогла.
– Иди-иди, милая. Не бойса, – проговорила старуха. – Неча там стоять. Из реки Тулуарского леса всякое средь ночи может вылезти.
– Да уже вылезло, – пробормотала я, вспомним анцыбала.
Потом подумала о сказке про пряничный домик, где мальчика и девочку злая ведьма заманила в сахарный дом, они ели-пили, а когда откормились, ведьма захотела их изжарить и съесть.
Я сделала глубокий вдох, уповая на то, что сама ведьма, и шагнула через порог.
Внутри изба оказалась больше, чем можно подумать. Прямо перед дверью широкий дубовый стол с тремя грубо сколоченными стульями. На спинках вырезаны отверстия в виде тыкв.
Справа у стены гигантская русская печь, белая как весенний снег. Рядом еще один очаг, выложенный камнем. Над ним котел. Поленья едва тлеют и переливаются розоватыми искрами. Возле него небольшой столик с этажерками. На них ровными рядами блестят склянки, баночки, пузырьки разного калибра. Тут же ступка и пестик.