— Ты уже знаком с Фин. Сразу же после нашей беседы я познакомлю тебя с Дуду, нашим старейшим работником… он чернокожий.
— А ты? — прошептал Людо.
— И со мной, конечно, — поспешила уточнить мадемуазель Ракофф участливым тоном.
Он вдруг заметил на среднем пальце ее левой руки крупный ограненный камень, похожий на фантастический глаз. В прозрачно–розоватой массе, казалось, застыли частицы свернувшейся крови.
— Альмандин, — пояснила медсестра, возложив руки на конторку. — Он принадлежал полковнику Муассаку, основателю Центра. За несколько дней до кончины полковник передал его мне. Похоже, он обладает чудесной силой, во всяком случае, это очень редкий камень… Но вернемся к разговору о тебе. По словам Мишо. ты крепкий парень, что ж. посмотрим. Фин будет будить тебя по утрам. Ты будешь помогать ей готовить шоколад для детей, а после завтрака вместе со всеми работать в мастерских.
Слова на ее губах зарождались постепенно: вначале мелодичные, а затем словно пронизанные гнусавыми модуляциями. Она все время теребила свисток, висевший у нее на шее на кожаном шнурке. Утомленный, Людо уже не слушал, о чем она говорит: справа от него находился чугунный камин, и огонь, казалось, пожирал антрацит с треском разгрызаемых костей. К тому же Мишо сказал что приедет в воскресенье с Николь и Татавом и что потом я сам приеду туда… но я не такой как они я не дитя я управлял трактором на ферме я даже умею водить машину моей матери… она не умеет переключать скорости и скоро запорет коробку передач.
— Несколько слов о внутреннем распорядке. Ты должен убирать свою постель каждое утро. Если умеешь, тем лучше, если нет — Фин тебе покажет.
— Нет, я умею, — резко выкрикнул он.
Она удивленно на него посмотрела и продолжила:
— В твоем распоряжении большой парк, но выходить за его пределы запрещается, к тому же это опасно. Запрещается также бегать, прятаться, приближаться к девичьему флигелю, нежиться в постели и ложиться днем спать. Что касается остального, то теперь ты у себя дома и скоро сам увидишь, что здесь все счастливы. Есть ли у тебя ко мне вопросы?
— Нет, — ответил Людо. — А что здесь едят?
— Ну, в разные дни по–разному… Но в воскресенье на десерт бывают пирожные.
— А у нас по утрам всегда были круассаны и варенье, — пробормотал он.
— Да?..
— И моя мать приносила мне завтрак в постель…
Мадемуазель Ракофф лукаво улыбнулась и подхватила игру, изображая полное доверие ко всему, что рассказывал Людо:
— А по праздникам она готовила тебе фаршированную чечевицу.
— С апельсиновым фаршем…
— Ну ты и шутник!.. Это все, что ты хотел сказать?
— Кто такие дети?
Лицо медсестры просветлело.
— Наконец–то дельный вопрос, — сказала она, поглаживая свои волосы. — Дети — это существа, которых Бог посылает в мир… для того, чтобы они служили примером. Примером чего?.. Чистоты, откровенности, простоты и, конечно же, невинности… Ты был избран для того, чтобы являть собой пример.
От лихорадки Людо привиделось, что она раздвоилась.
— Это все завистники, — бросил он. — Фарисеи были завистниками. И потом, мне пятнадцать лет. Татав и тот сказал, что они помешанные. Я не помешанный.
— Что это за история с Татавом?.. Мне кажется, он и есть главный завистник!.. Но ты не волнуйся, все это теперь уже не так важно. Иди лучше посмотри, какую прекрасную комнату мы для тебя приготовили.
Они спустились по лестнице и прошли через большой зал, где на стоящих рядами столах были расставлены миски с деревянными ложками; в глубине зала, в проеме огромного камина, располагались Рождественские ясли.
— Это символ совести, — сказала мадемуазель Ракофф, не останавливаясь. — Я объясню тебе это вечером в присутствии детей.
Одна деталь вызвала у Людо беспокойство. Под волнообразными складками крашеной материи, на которой золоченые блестки изображали созвездия, толпились не волхвы, а стадо самодельных фигурок барашков.
Теперь они шли по длинному коридору, в котором шаги отдавались приглушенным эхо.
— Мы в помещении для мальчиков. Девочки живут в другом крыле.
Она открыла дверь, украшенную бумажным витражом.
— …Комната для игр. Дверь с красным крестом — медпункт. Дуду живет прямо напротив. А теперь твоя комната, она выходит в парк.
Они вошли в комнату со светлыми стенами. Прямые занавески, обычная обстановка: шкаф, стол, табурет, кровать. На подушке лежал красиво перевязанный пакет.
— Ну же, открывай, не бойся!.. Это тебе от всех детей.
Внутри Людо обнаружил завернутую в тряпки фигурку из шерсти и папье–маше: такого же барашка, как и в яслях, только величиной с крысу. На прикрепленной к барашку деревянной пластинке готическим шрифтом было выгравировано его имя.
— Что это? — недоверчиво спросил Людо. Лицо медсестры засияло ангельской кротостью.
— Дети — хранители чистоты, — медоточивым голосом проговорила она. — Агнец символизирует чистоту, вот и все… Ты все поймешь вечером. Не забудь взять своего агнца с собой на ужин… И последнее: окно в комнате не открывается. Зато дверь всегда открыта, даже ночью. Но после отбоя дверь в коридоре запирается до утра. Теперь я тебя оставлю. В твоем распоряжении шкаф и ящики под кроватью, я не люблю, когда что–то валяется. И поторопись, скоро будет музыкальное занятие в часовне. Видишь строение за окном?
— В котором часу?
Мадемуазель Ракофф расхохоталась.
— В котором часу?.. Ты где, думаешь, оказался? В Сен–Поле нет времени, ты никогда не увидишь здесь часов, зачем они?.. Я свистком подаю сигнал к началу любых действий… Вот так–то! Больше ты ничего не хочешь спросить?..
— А море где?
— Послушай, ты же не на море, море очень далеко отсюда. Ты же видишь, что мы находимся посреди леса.
— А вот это неправда, — сказал Людо.
Мадемуазель Ракофф прищурилась
— Я попрошу тебя быть вежливым, — произнесла она так, будто ударила хлыстом. — Не забывай, что тебя пожалели, поместив в Сен–Поль. Твои родители могли бы с тем же успехом отправить тебя в психушку… И уверяю тебя, что так и случится, если будешь строить из себя умника.
И она вышла, оставив дверь открытой.
Людо лихорадило все сильнее. Он обвел изможденным взглядом свою новую комнату. На стене, над кроватью, было нарисовано распятие. Кровать была застелена голубым стеганым одеялом, стены окрашены в светло–кремовый цвет, от пола исходил приятный запах. Людо вдруг увидел себя в Бюиссоне. выравнивающим масло на тартинках влажным лезвием ножа. Он почувствовал аромат кофе, запах простыней и объятого сном тела своей матери. Она. должно быть, воспользовалась хорошей погодой и укатила на побережье, вернется, как всегда, поздно, она обожала возвращаться поздно, а он этим вечером не услышит, как она приедет.
Ему показалось, что в окно заглянула радостная физиономия в зеленой шапочке.
Открыв свою сумку, он вытряхнул, словно мусор, ее содержимое в шкаф. Сумку накануне складывал Мишо и вместе с вещами положил немного еды и фломастеры.
Людо пошатывался от усталости и чувствовал себя обескураженным. Он осторожно достал из кармана ожерелье из ракушек мидий и литторин и, закрыв глаза, благоговейно поцеловал его. У него ушли месяцы на то, чтобы подобрать ракушки одна к одной, расположить их в гармоничном порядке, очистить, промыть, просверлить, нанизать на резинку и покрыть лаком; он примеривал на себе это украшение из даров океана, уверенный, что сумеет наконец привести свою мать в восторг и заслужить ее прощение.
Он спрятал ожерелье под матрас, туда же положил фотографию матери, украденную из альбома, и набитый монетами носок. Затем, чувствуя, что теряет сознание, свернулся на полу, обхватив голову руками, и провалился в тяжелое забытье. Да нет он не идиот посмотри какие у него живые глаза… мама говорит что он упал сам… моря не слышно так как на чердаке но это потому что теперь отлив… иногда что–то стучало в стену и в нее надо было упираться чтобы она не упала… я заговаривал через стену и ковырял ее гвоздем чтобы оно могло войти но я не знал кто это… я спрошу у Фин где его можно увидеть.
Штормовые волны в конце концов затопили пирс, а ветер разбросал яйца чаек во все стороны и теперь сбивал с ног Людо, дошедшего почти до конца трубы. Волны раскачивали его так сильно, что он открыл глаза. Он увидел перед собой клюв чайки, ютовой его атаковать, и вдруг, узнав маркиза д'Эгремона. едва не вскрикнул.
— Лежать запрещено. — пропел тот тонким фальцетом… — Я–то ничего не скажу, но вот другие… Так или иначе, вы пропустили прекрасный сеанс музицирования… Скоро обед, все собрались и ждут вас в столовой.
Уже стемнело и горел свет.
— Главное, не забудьте своего барашка.
Когда они вошли, сидящие за столом дети зааплодировали. Разноцветные шапочки на вешалках были похожи на сидящих на ветвях птиц. Ясли украшала гирлянда лампочек, пузатый негр катил столик–тележку с дымящимися тарелками.
— Я — Дуду, а ты?
Глаза смотрели молодо, но волосы были седые. Пупок выпирал под майкой, как сосок груди.
— Я — Людо.
Он почти испуганно пожал руку негру, первому из присутствующих, кого увидел вблизи.
Дети выворачивали шеи, чтобы лучше рассмотреть новенького. Помпезным жестом маркиз указал ему на свободное место рядом с собой.
— Меня зовут Одилон. Слева от вас… ах да! это Грасьен. Он не слишком разговорчив, но мы его очень любим.
Людо повернулся к меланхолического вида субъекту с густыми черными бровями, нависшими над глазами.
— Грасьен лишен права носить шапочку. — шепнул маркиз на ухо Людо.
В это время раздался негромкий свисток. Сидевшая за столом для девочек рядом с яслями, мадемуазель Ракофф встала, и все разговоры смолкли.
— Вы уже знаете Людовика, нашего нового товарища. Теперь я попрошу его подойти ко мне со своим барашком.
Дрожа от лихорадки и страха. Людо встал со своего места и подошел к медсестре, стоявшей у яслей. По пути он встретился глазами с молодой черноволосой воспитанницей, лицо которой моментально вспыхнуло. У нее были приятные черты, но губы портил уродливый шрам.