В патио хватало народу – купцы арабских кровей, в своих халатах, чалмах и тюрбанах, составляли живописную конкуренцию цветочным клумбам.
Прямо посреди дворика, в зыбкой тени пальм, был расстелен большой ковер. На нем пугливо жались три девушки в шароварах и блузах, просвечивавших на солнце.
Мужчины шумно оценивали их прелести, будто барышники, знающие толк в лошадях.
– Видишь того худого араба в белом бурнусе? – прошептала Лейла. – Это Толстый Абдулла, большой охотник до женщин. Он самый опасный из них изо всех. Тебе туда.
Презрительно фыркнув, Елена продефилировала на солнце, дразняще покачивая бедрами.
Ее бесили эти вонючие мужики, вздумавшие торговать бедными невольницами. Пусть у них хоть во рту пересохнет!
Появление новой красотки оборвало разговоры. Торговцы буквально пожирали Мелиссину глазами, а она отвечала им неласковой усмешкой.
Юсуф подсеменил и прошипел:
– Разденься!
Елена оглядела сборище купчиков, потевших от вожделения, и небрежно стянула платье. По патио пронесся стон.
– Пять тысяч курушей! – воскликнул Толстый Абдулла. Его остроносое лицо со впалыми щеками казалось изможденным.
– Семь тысяч! – подпрыгнул жирный, расплывшийся турок, колыхнув всеми своими многочисленными складками.
– Десять тысяч, – веско сказал бронзовокожий мавр великанского роста в роскошном тюрбане, спокойно разглядывавший Елену и, судя по всему, получавший от этого чисто эстетическое удовольствие, без налета эротики.
– Десять пятьсот!
– Одиннадцать!
– Пятнадцать тысяч! – выдохнул Абдулла, бледнея.
– Двадцать пять тысяч, – объявил мавр, и всеобщий выдох словно обозначил границу допустимого.
Ни слова не сказав, перекупщики словно признали: «Я – пас!»
Юсуф-челеби сделал суетливый жест Мелиссине: одевайся! Продана.
Елена прошла в дом, окунаясь в тень, как во мрак, а в ушах всё звучала цена, за которую ее продали. Ее! Продали!
Лейла сунула женщине в руку чашу с соком, и Сухова выпила его весь.
Ничего… Это еще не конец света.
Показался Юсуф, и Мелиссина еле сдержалась, чтобы не сдавить его грязную шею. Побрезговала.
– Тебя уже ждут, Хеллена, – сообщил торговец.
Небрежно подвинув Юсуфа, в комнату шагнул покупатель, тот самый мавр.
Дорогой халат еще пуще увеличивал его размеры, а голову увенчивал большой тюрбан, разукрашенный бусами и павлиньим пером.
– Меня зовут Каравулык, – представился он. – Я – кызлар-агасы, глава темнокожих евнухов гарема его императорского величества Мехмеда IV, падишаха Высочайшего Османского государства. Я доволен увиденным. Лелею надежду, что мой великий господин оценит по достоинству такую одалиску, как ты.
– Посмотрим, – вымолвила Мелиссина.
Дюжие османы окружили ее и повели, следуя за Каравулыком. Главный евнух шагал, не оглядываясь, к пристани, где слегка покачивался турецкий фрегат со смешным названием «Йылдырым», что означало «Молния».
Юсуф-челеби семенил рядом с Каравулыком, оживленно болбоча.
Всё произошло, когда процессия миновала колоннаду, запиравшую площадь Мучеников.
Грянули два выстрела, поразившие Юсуфа, и на османов набросились туареги.
Их было всего шестеро, Елена с радостью узнала Амеллаля, да вот только те османы, что стерегли ее, были не простыми охранниками, а опытнейшими янычарами.
Каждый из них таскал на перевязи по два пистолета, еще парочка стволов торчала у турок за поясом.
Туареги набросились на янычар, потрясая трофейными ятаганами, и напоролись на кинжальный огонь.
Трое умерли сразу, еще двоих добили контрольными выстрелами.
Израненный Амеллаль, прислонившись спиною к колонне, сполз на землю, пачкая камень кровью, и Мелиссина, оттолкнув усатого янычара, кинулась к нему.
Не обращая внимания на окрики, она присела рядом с туарегом, подхватила рукой его клонившуюся голову с развязавшимся платком, укрывавшим рот.
Туманившийся взгляд Амеллаля прояснился, губы кочевника дрогнули, кривясь в улыбке.
– Это непотребство – показывать то, чем ешь… – прошептал он.
– Дурачок, – ласково сказала Елена.
– Жалко как… Ничего-то я не смог… А Саида мы распяли! Тут, неподалеку, на красивой двери… Сдох уже, наверное…
– Так ему и надо. Спасибо тебе, Амеллаль.
– За что?
– За всё!
Туарег закрыл глаза, блаженно улыбаясь. И умер.
Мелиссина бережно опустила его, медленно поднялась.
Янычары не насмехались, они серьезно глядели на нее.
– Что уставились? – буркнула Елена. – Ведите!
Она бросила взгляд на Каравулыка, искренне желая ему той же участи, что постигла Саида, и главный евнух наметил улыбку. Понял, наверное…
Поднявшись на борт фрегата, Сухова гордо прошагала в отведенную ей каюту, опустилась без сил на скромное ложе и расплакалась.
Она сдерживала слезы, как могла, но они лились и лились, жгучие и обильные.
– Имею право, – сказала себе Елена, шмыгая носом. – Я женщина!
Мелиссина спрятала лицо в ладонях, и ее плечи затряслись от рыданий.
Выплакав всю черноту, что скопилась в душе, она испытала опустошение.
За тонкой переборкой запели – грустный женский голос выводил напев на незнакомом Елене языке.
Мелиссина горько усмехнулась – она не единственный «груз» на борту, хватает тут белого товара, лохматого золота.
Встав, Сухова подошла к единственному окну в частом переплете, выходившему за корму.
Берег медленно удалялся. Алжир, Касба, Амеллаль, Крепость ифритов – всё уходило назад, теряясь за ширившейся полосой моря.
– Олег, помоги! – тоскливо прошептала Елена. – Олежек!..
Глава 24,в которой Олег прибывает на новое место службы
Тулон расположился в славном местечке, занимая западную окраину Ривьеры.
Здесь, на южных берегах, белые скалистые утесы чередовались с золотистыми песчаными пляжами и живописными бухточками-каланками, а дальше от моря тянулись невысокие холмы, гребенчатые от виноградников.
Выше всех поднималась гора Фарон, покрытая гарригами – древними лесами из сосен и кустарника.
Залив у Тулона просто создан для кораблей, и кардинал Ришелье не зря сказывал, что город сей «будет нашим первым военным оплотом на Средиземном море».
Правда, старая гавань Тулона была узковата, и лет за двадцать до описываемых событий ее расширили под чутким руководством Луи ле Ру д’Энфревиля, тогдашнего морского интенданта.
Когда «Ретвизан» вошел в бухту, у пристаней и на рейде стояло несколько десятков кораблей.
Тут была и всякая мореходная мелочь вроде флиботов и паташей, и огромные линейные корабли.
«Руаяль Луи» и «Солейль Руаяль» – трехпалубные громадины по сто десять орудий на каждом.
Неподалеку стоял 82-пушечный «Септр», рядом отражался в воде «Сен-Эспри», вооруженный семидесятью двумя орудиями.
И еще, и еще…
«Фидель», «Санс-Парейль», «Шеваль-Марин», «Фортюн», «Темерер»… У этих по пятьдесят – шестьдесят пушек.
– «Ретвизан» им не чета, – усмехнулся Сухов.
Его место во-он там, у причалов, где скромно притулились малые фрегаты, флейты и пинасы.
Если «Фортюн» или «Ассюр» – каждый при пятидесяти шести пушках – можно было считать крейсерами Флота Леванта, то «Ретвизан» и прочие здешние флейты приближались к рангу эсминца.
Отсюда и разница в тактике. Если большие корабли выстраивались в линию, дабы потрясти неприятеля мощью артиллерийского залпа, то флейты атаковали роем – дивизионом в три – пять судов набрасывались на стопушечный гигант.
Или отгоняли его, как лайки медведя, чтобы не лез куда не надо.
Сторожевая галера «Марешаль» подошла к борту «Ретвизана», и ее командир поинтересовался, за какой надобностью флейт заявился в расположение кораблей Флота Леванта.
Получив ответ, галерщик отвесил поклон Сухову и дал знак аргузину. Шиурма дружно загребла, увлекая «Марешаль».
А «Ретвизан» медленно, влекомый всего несколькими парусами, приблизился к свободному причалу. Портовики живо спустили кранцы и приняли швартовы.
Приехали.
Первым на берег сошел Олег.
В своем любимом черном камзоле с серебряным шитьем и брабантскими кружевами, в шляпе с перьями, он был неотразим.
Нынешнюю моду Сухов недолюбливал, особенно панталоны, да что же делать, коли все так ходят? Тренд, однако.
Скинув обычные ботфорты, он переобулся в туфли с дурацкими пряжками. С дурацкими, да, зато хоть ногам легче.
Олег неторопливо прошелся по пристани, обозревая базу королевского флота.
Вдоль берега тянулись приземистые пакгаузы, канатные мастерские, конторы, кузницы.
Грузчики катили бочки и волокли тележки, доверху нагруженные тюками.
Скрипучие лебедки с усилием перетаскивали на палубы толстые сетки с ядрами. Бочонки с солониной и прочими припасами закатывали по сходням.
Щеголеватые офицеры и матросы, одетые по-крестьянски, выглядели очень деловито, направляясь по исключительно важным делам. Например, горло промочить в ближайшей таверне.
Покрутив головой, Сухов приметил молодого офицера, чье лицо внушало доверие, и подошел к нему, приподнимая шляпу.
– Олегар де Монтиньи, – представился он, – капитан этой славной посудины.
– Анн Илларион де Турвиль, – поклонился его визави, – капитан во-он того красавца!
Тростью он указал на 50-пушечный фрегат «Дюк», едва заметно покачивавшийся на рейде.
– Каким ветром в наших краях, шевалье? – поинтересовался де Турвиль с улыбкой.
– Попутным! – рассмеялся Сухов. – Еще зимой мы били испанцев в Вест-Индии, а нынче, имея на руках королевский патент, полны желания колошматить берберов. Не подскажете ли, кому мне представиться?
– Лейтенант-генералу Дюкену, маркизу дю Буше. Я также имею честь служить под командованием этого способнейшего флотоводца, который не даст спуску и самому де Рюйтеру! Авраам Дюкен давно бы уж вышел в шефы д’эскадрэ, если бы не одно печальное обстоятельство – он гугенот.
– А, стало быть, – подхватил Олег, – все неумехи, но зато верные католики ставят Дюкену подножки.