литературы ощущая грубость.
Графа
Кафе… Полно людей, целующих бокалы.
Стекло на вкус прозрачное губам,
их будто целовал официант,
до операции приборы расставляя.
Кафе… В лесу из стульев и столов темно,
слова усеяли полы и ничего не стоят,
оркестр вливает музыки вино,
где вечер, там должно быть двое.
Ночь вместо женщины однако… И кафе.
Сосуд иссяк, посуда замолчала,
графин закончил смену и домой к графе
«любовь», что тоже содержимым пустовала.
Творцам
Хватайте глазами хитрыми от жизни кайф,
хладнокровные животные —
творцы, оборудуйте рай
не дверьми, так окнами.
Пусть их свет пылит в темноте,
отметьтесь не жизнью, так смертью.
Нас приняли не за тех на Земле,
а вы не отвертитесь.
На стол общепита
накройте произведения духовной пищи.
Отравите, пока мы не сгнили
в библиотек чистилище после грязищи.
Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих…
Я, состоящий из вчерашних котлет и свежих
новостей, еду к тебе на свидание,
чую… Опаздывать невежливо,
даже к любимой давней.
В душе олимпийские игры:
нервы бежали и прыгали,
чувство боролось,
прижавши к уху мобильник.
На том конце, аллолуи,
бесцветный голос:
– Где ты? – Скоро буду,
лет через пять, пробки.
Стою мыслью в улицах твоего мозга,
сомнений бумажник транжирю робко,
для тебя ли я создан?
Исповедь Дон Жуана
Перелом открытый
не души, но уже сердца,
ему не изреветься.
Боитесь горячей крови?
Наложите? Страха в штаны
или хотя бы молчания швы.
Я и так слышу, как бурлаки тянут
ваших связок сопрано меццо.
Сегодня буду тапёром,
выслушайте и вы мой каприз.
Нравишься ли?
Да, вдохновляешь,
я бессилия контрабандист,
расцарапаю ноты до
чёрных клавиш.
Женщина зашла и села в печёнках.
Это хуже, чем в сердце.
Она переигрывает увлеченно
клапанами моего оркестра.
Эй, ты, муза,
своей музыкой
сбиваешь с ритма:
– Ко мне, милый!
И я у стройной ноги. Тузик,
выдрессированный и забитый.
Женщина родила,
женщина и погубит
любовью, опьянением с марихуану.
Улечу ли, как многие, на ракете девятиграммовой
недосягаемым спутником,
я, прошедший ад Дон Кихота за донной
до рая бездонного Дон Жуана.
Излапайте меня, страницы книг,
подшитые языком к позвоночнику.
Я сочувствующий полупроводник
к полуночному одиночеству.
Завернитесь в ковёр шерстяных следов,
разве вас когда-нибудь так гладили,
чтобы руки напоминали вдох
вдохновению, что украдено.
Лавочник
Люди улицы, срань господня
перемешалась со сранью самих господ,
каждый приспосабливается к ней сегодня,
если вчера не сдох.
Окуная голову в ванну искусства,
распутывая клубок извилин,
город впаривает мне чьё-то занудство
из кирпича и глины.
Мне бы без дома, без улиц, без людей
лавочку,
где на часах всегда без пятнадцати осень,
где можно любить и творить беспорядочно,
пока тебя не попросят.
Книга
Точка зрения там же, где точка опоры.
Съела тьма стеклянные шторы,
не на что опереться
толком,
преодолевая одноимённый путь.
С вываренным в свёклу сердцем
готова стать шёлковой.
Тьма, день ослеп от собственного тщеславия,
моргают звёзды.
До них докричаться не хватит никакого дыхания.
Почти не дышу, словно экономлю воздух
последнего свидания.
Оглавление повести подтверждает бытиё,
где повесть – всё остальное тело.
Пролистайте меня ещё,
я бы этого очень хотела.
Выходные в чужом городе
Я встряхнулся, встал и пошёл.
Пепельное небо,
окурки зодчества.
Памятникам среди нас хорошо
бегать от одиночества.
Припарковано светило,
на солнцестоянке пусто и дорого.
Луна: фонарь и охранник
одного разлива.
Я, пепел, в ожидании «скорого»
шарю в своём кармане как карманник.
О любви
Окна расстёгнуты,
глаза вытаращены,
глотку сорвало лето.
Сколько тащись – не вытащишь
день одного цвета.
Сколько люби – не вылюбишь
до дна, до обложки женщину.
Сколько хотеть – не выхотеть
стервенную, нежнейшую.
Эйфелева игла
Вместо того чтобы сотрясать тишь,
вместе с сердцем твоим в него же барабанить
без толку.
Уеду в Париж
штопать душевную рану Эйфелевой иголкой.
Нет, мне не плакать от чувств, перепаханных
крестьянами твоего безумства.
Лейтесь от поцелуевой бездны до паха
красные реки бургундского.
Я безнравственный моралист,
жутко нравится всё красивое.
На музыку кожи вашей батист
подсел, вот откуда сочится плаксивость.
– Уходите?
– Ухожу… – раскачивались ответом бёдра.
Тело моё замерло прощальной буквой,
но, сдвинувшись с точки зрения мёртвой,
выдохнуло: – Сделайте эту милость
со скоростью не света, то хотя бы звука.
Я бы вас
Я бы вас, я бы вас, я бы вас,
я бы здесь, я бы здесь, я бы здесь
полюбил.
Это только аванс
умудрился бы в душу залезть.
Я бы завтра, сегодня, сейчас,
вы бы думать, ломаться, терзать.
Я люблю —
способен кричать,
штукатуря устами глаза.
Насморк
У города насморк.
Через ноздри водосточных труб
утекает время,
озоном смердит капризирующий труп
настроения.
Он сел на больничный,
бледных стен щёки,
заморозки сердца,
в котором так много личного
среди серого.
Мосты в венах мерят давление,
гипертонии пульс,
шпиля поблекший мотив,
воткнули в туманную грусть,
как в презерватив.
Город укрыт одеялом
из пуха из дождевого,
чахоточный, дремлет.
Проведать больного
небо спустилось на землю.
На площади
Шёл человек,
головой ударяясь о небо,
ногами спотыкаясь о бег.
Он выдыхал словами —
по городу шёл поэт.
С собой разговор развязывал,
с прочими вышивался скушно.
Мигрени узор невысказанного
либо недослушанного.
Обкрадывало вниманием
прекрасное, ставшее мерзким.
Он шёл, а кругом Восстание,
выплюнутое Невским.
Солнцу
Солнце, надень штаны,
хватит изгаляться.
Фигура у тебя не очень,
шалишь, жёлтое сиятельство, шали —
любые солнца погибнут ночью.
Всякие мысли во сне умрут,
кошмара шприцем попадая в вену.
Страх – это тот, кого не ждут,
но боятся самозабвенно.
Ты всё ещё не оделось, солнце?
Копошишься, улыбкой смазанное,
как моя потягивающаяся любовница
с похотливым заказом.
Осуждаешь меня, бранишь,
выпуская жёлтые слюни.
Знаю я, космический шиш,
жизнь моя в твоих щупальцах.
Лампа, что ты можешь сказать.
Все твои доводы – свет
матом в миллионы ватт
в абажуре безумных планет.
Музыкант
Я искал в песнях смысл,
а нашёл только музыку.
Время его высосало,
выпячивая ностальгии пузико.
Перемены на то,
чтобы ничего не менять в итоге,
и свободы глоток
с глотками водки
путаешь, как любовь с шоколадом.
Не она пришла – аппетит,
вот сладкое, за твою прохладу.
Поцелуев налить?
Вытяжка моя, из ребра
музыку тебе пишу
не покладая пера.
Пляж
Хочешь, подброшу?
Я сегодня на машине времени.
Где ты сейчас живёшь?
В будущем хорошем
или в прошлом его предвкушения?
Район незнакомых тел
и незавидных желаний.
Во временном заблуждении
в галактике каждый крайний,
и каждый бредит сближением.
Выходишь здесь? Замуж?..
Выходишь, как из автомобиля.
Душа моя – пляж из камушек.