Он запихивает по карманам бублики и залпом осушает чашку, но при этом старается не сводить с меня взгляда.
— Если сравнивать с пятой палатой, то я готова к выписке.
— Она тебе не светит еще минимум неделю, — прожевав, ставит он меня в известность. — Слышал, как твоя мама договаривалась с врачом по поводу этого дела.
— Не поняла, у меня все ж зажило, панические атаки больше не накрывают, — я даже вскочила с постели. — Зачем меня здесь держать? Я ж только место занимаю.
— На этот вопрос, увы, ответить не могу. — Пожимает он плечами. — Блокнот потом оставь в нашем месте, я под утро заберу.
— Спасибо, — благодарю его на автомате, а сама мыслями уже где-то далеко-далеко.
Что я могу сказать? Страх до сих пор сидел во мне, да и рана на ладони постоянно ныла. Но мама была права, азарт и желание, чтобы правда восторжествовала все же перевешивали. Именно поэтому, я познакомилась со здешним домовиком сразу же, как только он попал в поле моего зрения. Попросила его найти бесхозный блокнот и ручку, куда потом записала все, что помнила из дел. Благодаря работе с папой у меня сформировалась почти фотографическая память, так что за один вечер и ночь, блокнот стал огромным архивом, только без фотографий. А чтобы мама не расстраивалась, я договорилась с домовым о том, чтобы он забирал его утром и по вечерам возвращал обратно. Время с утра до заката солнца тянулось безбожно медленно. Но вот ночи пролетали, как песок сквозь пальцы. Я сидела над записями и постоянно перебирала детали в уме. Но у меня ничего не сходилось. Что могло быть общим у этих ребят? Почему они? Разный возраст, разные направления в учебе, все разное.
Кроме одного.
Странно, все убитые побывали на вечеринках перед тем, как их не стало. Но вечеринки были в разных местах, с разным контингентом. Или нет?
Понимаю, что у меня появилась какая-то странная, но единственная зацепка. Которая была пока еще слишком свежей и неточной. Как будто мне не хватало какой-то детали, чтобы все стало на свои места. Вот только как сказать об этом папе?
Целую ночь я не спала, решая, как подать ему знак так, чтобы нам не влетело. Но на следующий день мама пришла одна и выглядела она очень расстроенной. И даже какой-то чересчур нервной. Про папу вскользь ответила, что он загружен работой. О том, что мое пребывание здесь увеличилось по срокам, вообще ничего не сказала. Зачем-то скрыла и постоянно переводила разговор на разные темы. Смотрю на ее подрагивающие руки, на то, как она отводит взгляд от меня. И понимаю, что дома творится что-то странное. Или что-то страшное, о чем говорить мне не только не хотят, но и препятствуют, чтобы я что-то увидела.
— Мам, — зову ее, когда она касается дверной ручки, — принеси завтра мой красный кардиган с брошкой в виде метлы, пожалуйста. Что-то я в халате немного замерзаю.
— Ладно, — мама в таком подавленном состоянии, что даже не устраивает мне допрос и просто соглашается. — Что-то еще?
— Нет, — качаю головой, — только кардиган.
Но на самом деле, мне он не нужен.
Все из-за брошки, которая приколота справа.
В ней и был мой секрет.
Глава 16. Тогда
На том кардигане не зря прикреплена брошь в виде метлы. Я заговаривала ее специально для того, чтобы перевезти Сеню с собой. Ведь домовой не может вот так просто взять и пойти с человеком. И для этого существует множество обрядов, которые нужно провести, чтобы забрать их на новое место.
Кто-то оставляет один тапок у порога, а второй забирает в новый дом. Кто-то собирает коробку со своими мелочами и сладостями без обертки и так же дает ей постоять время, чтобы домовой согласился. Еще можно убраться накануне переезда и оставить веник на ночь, чтобы потом его заговорить и забрать с собой. Кто-то расстилает полотенце на пороге, кто-то использует для перемещения домашних животных. Но общее у всего этого одно — нужен «транспорт». И слова — приглашения, уйму которых можно встретить в интернете. Однако, как по мне, главное вложить свою душу и говорить от чистого сердца, чтобы эти существа последовали за тобой. А вот сказаны они будут в рифму или нет, дело десятое.
В моем случае с Сеней, взять кошку из дома я не могла, как и прочую атрибутику. Сами понимаете, являться на место преступления с дополнительным багажом не совсем удобно. Пришлось модернизировать и изменять правила. Тогда я положила на порог той квартиры брошку и привязала к ней Сеню заговором.
Собственно, она до сих пор являлась для него средством передвижения. А с самим домовым у меня был уговор, что если он увидит, как достают этот кардиган, то код красный и мне нужна помощь. Другого выхода не было. Мне необходимо знать, что творится дома. А лучше любопытного Арсения с этой задачей никто не справится.
В который раз измеряя палату шагами, я то и дело бросала напряженный взгляд на дверной проем, который оставила открытым. Там сновали медсестры, чьи-то родственники, новые пациенты, но моей мамы так до сих пор не было. Когда время на часах перевалило за обед, я начала нервничать. Был бы телефон, набрала бы своих и спросила, куда они запропастились. Но и его у меня отобрала мама, чтобы я хорошенько «отдохнула» без интернета. На самом деле, мы обе понимали, что делает она это ради того, чтобы у меня не было никаких шансов втихаря связываться с папой и быть в курсе дела. Как по мне, сделала только хуже. Я вся изнывала от неизвестности и переживала, что ничем не могу помочь. А когда к пяти вечера одна из медсестер занесла пакет с вещами, мне стало совсем не по себе.
— Спасибо, — благодарю женщину и закрываю дверь в палате.
А затем в два шага вываливаю все на постель, но кардигана там нет. Вместо него другой халат, потеплее и махровая пижама. Мама снова сделала так, как посчитала нужным и мне хочется выть от этого. Знала ли она о значении броши? Нет. Она ей даже не нравилась и была чем-то таким безвкусным, мимо чего она пройдет мимо и не обратит внимания. Так что вариант того, что меня специально загоняют в тупик отпадает. Так что это тогда? Знак? Судьба? Прикусываю губу, еле сдерживая эмоции. Нельзя ничего показывать. Доложат куда не надо и мое заточение в этой тюрьме продлят. Швыряю халат на пол и вдруг слышу звук откатывающегося металла. Что-то маленькое сверкает и исчезает под кроватью. Не теряя ни минуты лезу туда и слепо шарю рукой, собирая пыль и…брошь. Даже не удосуживаюсь подняться на ноги, просто сижу на полу и зачарованно смотрю на металлическую метлу размером со спичечную коробку, в рукоятке которой поблескивают три камешка. Только один человек мог спрятать ее в кармане халата. Тот, кто знает и тот, кто хочет передать мне весточку…
— Сень, все чисто, — подрагивающим голосом говорю, ласково протирая брошку, — выходи.
Проходит минута, две, три. Но в палате я по прежнему одна.
— Сень, давай без театральных выходов. — Поднимаюсь на ноги и когда оказываюсь на высоте своего роста, вижу домовенка, который без зазрения совести поедает мое желе. — Ничего не меняется, хоть потоп на улице будет, хоть цунами, но тебе обязательно нужно поесть.
— Хозяйка…я это… — чавкает он и выставляет в воздух указательный палец, — сейчас… да вкусно же как…ай! Да за что?
— Арсений, ни стыда, ни совести, ни уважения к хозяйке, — откладываю журнал с кроссвордами, которым только что легонько огрела домового.
— А что делать? Тебя дома нет, заботиться о нас некому. Никто даже тарелки с этими сухими печеньями не поставит. А я соскучился!
— За едой наверное? — скептически осматриваю Сеню.
— И за тобой, — он облизывает пальцы от желе и улыбается. — Бурчун наш, кстати, тоже привет передавал. Он остался дома, чтобы за мамой с папой приглядывать.
— Сеня, — мой голос мгновенно становится серьезным, — что там происходит?
— Беда, — честно отвечает он и его лицо мрачнеет, — мира в доме нет, холодом от твоих старших веет.
— Никак не помирятся?
— Нет. — Качает он головой. — Но это не единственная напасть, которая у нас приключилась.
— Говори.
— В квартире той, где тебя та зараза достала, мелкого хозяина не стало.
— Ты же сейчас не имеешь в виду… — промахиваюсь и вместо постели падаю пятой точкой на пол.
— То самое и имею, — Сеня держась за металлическую раму, свисает сверху и смотрит на меня, — их домовой сказал, что через три дня его не стало. Нашли в остатках той зеркальной комнаты, откуда тебя вытащили.
— Видел, кто это был? — сглатываю.
— Да, — он отворачивается.
— Сень, что пришло за ним?
— Не что, а кто. — Поправляет меня домовой и снова смотрит на меня, но взгляд виноватый. — Это была ты.
— Не может этого быть, — трясу головой, будто отгоняя наваждение. — Я же здесь торчу.
— Мы знаем, но оно выглядело точь-в-точь как ты. Тот пацан стрим по игре записывал и «ты» попала на видео. Так твой папа сказал, мол посреди записи зашла в комнату и…
— Только не говори, что его убили в прямом эфире…
— Не совсем, запись прервалась, когда тело с твоим лицом подошло вплотную к креслу и наклонилось, чтобы посмотреть прямо в камеру. Пацан от испуга дернулся, упал на пол и все, дальше черная пустота. Варь, зачем оно так сделало? Зачем приняло твой облик?
— Мне нужна тишина, чтобы все обдумать, — закрываю глаза и тру виски пальцами, пытаясь отогнать нарастающую боль в них.
Знало ли то существо, что я не дома, а в больнице? Если нет, то это подстава чистой воды. Но зачем тебе сваливать на меня убийства? Даже при тщательной проверке выяснится, что из всех убитых я знала только Кирилла. Но и то, поверхностно. К остальным привязать меня не получится, мы даже жили в разных друг от друга районах города, где я не бывала. Обвинение обвалится на первом же допросе, потому что на руках нет весомых зацепок, кроме той, что я живу в том же доме, что и убитый.
Думай, Варя, думай.
Смысла в «моем» появлении не было, оно лишь превращало это дело в очередной «висяк». Который… Стоп. Смысл проявлялся, но только если сместить акцент с меня на папу. По-любому его попытаются отстранить от расследования, ведь здесь, как и у врачей. Нельзя вести дело, если оно связано с кем-то из родственников. А здесь самый близкий, самый родной в жизни человек — дочь. Это мигом делает его профнепригодным и у папы забирают все допуски к документам, связанным с делом. Значит, папа близко к чему-то очень для тебя неприятному, да? Поэтому ты убираешь его таким методом?