5. ВЕЧЕ
«Время пролетело,
Слава прожита,
Вече опустело,
Сила отнята…»
Губер
Под звуки вечевого колокола сошлись старейшины и весь народ новгородский на площадь.
На этот раз с первого взгляда было видно, что вече собиралось какое–то совсем особенное. Оно не носило своего обычного бурного характера. Не слышно было задорного звона вечевого колокола. Он прозвонил уныло, тоскливо, грусть наводя на новгородские сердца, и смолк. Все были смущены, растеряны, каждый из вечевиков угрюмо молчал.
Вот раздался обычный пред началом каждого веча оклик глашатого:
– Слушайте, вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте – и распри свои забудьте. Посадник со степенными боярами идут сюда дела решать вместе с вами.
Действительно, в народе со стороны хором, стоявших за стенами Детинца, в некотором отдалении от вечевого помоста, произошло движение. Стоявшая там толпа разом сдвинулась, стесняясь, расступаясь перед рослыми молодцами–воинами, открывавшими шествие посадника на вече.
Дружина, провожавшая важнейших людей союза, была невелика. Не более шести–семи пар прекрасно вооруженных воинов шло впереди, молодцевато опираясь на высокие копья. Головы их, вопреки тогдашнему обычаю были не покрыты, а по моде, перенятой у варягов, выбриты так, что спереди оставалась одна длинная прядь волос – чуб. Бороды у некоторых также были выбриты, но большинство все же оставалось бородатыми. К поясу каждого на широкой перевязи подтянут был большой меч, за рукоятку которого дружинники держались с самым бесстрашным видом.
За дружинниками шли старосты всех концов Нова–города. Они были разодеты по–праздничному. На каждого поверх легкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезенные сюда заезжими гостями из далекой Византии. Концевые старосты имели важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними толпу.
Далее среди старшин и степенных бояр шел сменивший Гостомысла посадник, казавшийся каким–то растерянным.
Все поглядывали в молчании на это шествие, словно ожидая увидеть еще кого–то.
Ожидания не оправдывались.
Не вышел на тоскливый звон вечевого колокола тот, кого давно уже привык Нов–город, да и все его соседи считать мудрейшим из мудрецов.
Совсем одряхлел славный Гостомысл, тлеет еще искра жизни в разрушившемся теле, но силы окончательно оставили его.
А давно ли еще, всего только до варягов, видели вечевики своего посадника вот также шествовавшего на вече, где он всегда был готов на всякую борьбу с легко воспламеняющимися страстями буйных и своевольных сограждан. Тогда это был высокий, представительный старик. Внешность его невольно внушала почтение. Он на полголовы был выше других степенных и старших бояр, так что в толпе их всегда был хорошо заметен. В ясных голубых глазах светились редкий ум и энергия. Движения его были плавны и властны, а резкий, несколько отрывистый голос указывал на привычку повелевать.
Теперь его не было видно на вечевом помосте, и вече без него было не вече.
Это еще более смутило вечевиков.
Прежде речью мудрой, советом разумным вызволял посадник своих сограждан из всякой опасности, а теперь кто их из беды вызволит, кто доброе слово им скажет?
При всеобщем молчании началось вече.
– Мужи новгородские и людины, – заговорил старейшина одного из сильнейших соседних племен, кривичей, – от лица всех родов наших держу я речь к вам: нельзя жить так, как живем мы! Посмотрите, что творится на Ильмене! Восстал род на род, не стало правды.
– Верно! – раздались отдельные восклицания. – Пропала правда с Ильменя!
– Совсем житья не стало. При варягах куда лучше жилось. Все знали, у кого искать управу.
– Так вот, вы и рассудите, как быть нам, – продолжал кривич. – Пока вы там у себя на Ильмене спорили да ссорились, да кровью родною землю свою поливали, ничего не говорили мы… а вот нынче и нам от вас терпеть приходится. Не дают нам спокойной жизни ваши буяны. Приходят с мечом и огнем в нашу землю, терпенья не стало совсем. Страдаем тяжко мы,
– И нам тяжко, и мы! – подхватили старейшины веси, мери и дреговичей. – К вам управы пришли искать. Уймите вы своих на Ильмене.
Мужья новгородские смущенно молчали, не зная, что и отвечать на эти вполне справедливые укоры.
– Почтенные старейшины, что и сказать вам, не ведаем мы, – потупив глаза, заговорил заменявший Гостомысла посадник из степенных бояр. – Стыдно нам, ох как стыдно, а что поделать с нашей вольницей – не знаем. Слабы мы после варяжского нашествия, сами вы видите; как гнали мы варягов, полегли наши силы ратные на поле бранном, да и до этого еще варяги как пришли, многих побили, вот теперь никто и знать не хочет господина великого Нова–города.
– Большое спасибо вам за слово это, за признание честное! – крикнул старейшина кривичей. – Не потаили вы от нас правды, хотя и горька она, вот и мы теперь вам тоже скажем, что решено у нас на нашем вече. Тоже правдиво скажем. Хотите ли выслушать нас?
– Говори! Говори! Слушаем! – раздалось со всех сторон.
– Решили мы сами от вашей вольницей обороняться огнем и мечом, решили разорить гнезда разбойничьи на Ильмене, и прямо говорю: идем на вас войною.
– И мы с кривичами пристанем! – выступил посланец мери. – Скажи своим: и меря вместе с кривичами на Ильмень боем идет!
Выступил старейшина дреговичей.
– Правду сказал посланец кривичей, – заговорил он, – и нам, дреговичам, не остается ничего другого делать, как взяться за оружие и всем вместе идти на вас войною! Знайте же это.
– Война так война! Бой так бой! – закричали более молодые и горячие из собравшихся на вече. – Ишь чем пугать вздумали. Не таких мы видали. На что варягов – и тех прогнали! А варяги не чета вам! Суньтесь только – всех повырежем.
– Не без нас вы с варягами справились! – возразил кривич. – А вот что я скажу вам: если отвернется от нас ратное счастье, так порешили мы обратиться за помощью к ханам козарским.
Как громом поразила эта весть новгородцев.
– Опять польется кровь славянская! – с горем воскликнули бояре. – Прогневали, видно, Перуна мы, ослепляет он нас! Брат на брата смертным боем идет и чужаков на брата ведет. Страшное дело! Грозное дело!
Вдруг все вече как–то странно заволновалось. В толпе раздались крики изумления и восторга, почти все обнажили головы.
– Что случилось, что там? – послышались тревожные вопросы с вечевого помоста.
– Гостомысл! Гостомысл! – раздались им в ответ громкие, радостные крики.
6. ГОСТОМЫСЛ
Страха не страшусь,
Смерти не боюсь!
Лягу за царя, за Русь!
Из оперы «Жизнь за царя»
Действительно, Гостомысл захотел присутствовать на этом последнем в его жизни вече. Дряхлый старец не мог идти сам. Ноги давно уже не держали его ветхого тела, он приказал нести его на носилках. Было что–то торжественно–трогательное в этом шествии. Четверо рослых молодцов, на лицах которых ясно выражалась глубокая скорбь, высоко несли легкие носилки, где полулежал–полусидел ветхий старец с поникшей на грудь головой.
Длинные седые волосы его развевались на ветру, руки беспомощно повисли, лицо приняло землистый оттенок, только глаза одни по–прежнему сияли почти юношеским блеском.
Окружавшая вечевой помост толпа с почтением расступилась, пропуская вперед носилки. Сердца всех забились надеждой – все предвидели, что Гостомысл, много раз выручавший народ славянский своим мудрым словом, и теперь найдет выход из того положения, в которое поставили приильменцев их раздоры.
Носилки с Гостомыслом внесли и поставили на площадку вечевого помоста у самого колокола. Сразу затихло все кругом.
– Знаю я, что собрались вы толковать о важных делах, – заговорил Гостомысл, – как степенный муж новгородский и посадник старший, решил и я принять участие в вече. Поведайте мне, о чем говорите.
Гостомыслу передали слова кривичей, передали также и о желании других соседних племен примкнуть к ним и вместе идти войною на приильменцев и Новгород.
– Не страшны нам они. Что кривичи? Что меря и остальные? – говорили Гостомыслу. – Они грозят нам козарскими ханами; не бывать этому. Мы истребим их до единого, не оставим даже на племя.
Гостомысл в ответ на эти слова покачал головой.
– Слушайте, мужи новгородские, скажу вам правдивое слово. Слушайте вы, старейшины ильменские, и живое слово. Слушайте вы, старейшины кривичей, и мери, и веси, и дреговичей, всех нас одинаково касается это дело. Побьете вы, мужи новгородские и старейшины ильменские, всех их, – кивнул Гостомысл в сторону старейшин соседних племен, – что же из этого? Вспомните, какую кровь вы прольете. Своих же ведь. И кривичи, и другие – те же славяне. А разве мало в Нове–городе семей, где матери, жены у соседей взяты, разве мало дев приильменских к соседям ушло? Вспомните вы и подумайте, что вы затеяли.
Гробовая тишина стояла кругом. Вечевики затаили дыхание, боясь пропустить хоть одно слово из речи своего старого посадника, а он воодушевлялся все более и более.
– Напитается братскою кровью славянская земля, – продолжал Гостомысл, – так легче ли будет? Все на Ильмене пойдет по–старому, и всякий чужеземец, как варяги, придет и захватит нас, в рабов обратит.
– Так что же делать? – раздались голоса. – Как поступить, как? Не стало меж нами правды!
– И не будет ее во век, если сами вы не образумитесь. Знаю я, восстал на Ильмене род на род. Не виню я старейшин ни в чем, каждый из них себе и своему роду добра и правды ищет, да в том–то и дело, что у каждого из нас правда–то своя. Один думает так, другой – по–другому. И никогда на Ильмене кровь и раздоры не прекратятся, если только во всей земле славянской не будет одной только правды, правды равной для всех.
– Где же нам искать ее, скажи, Гостомысл? Справедливо ты говоришь, что нужно одну только правду, да где она? – заговорили кругом.
– Где? Слушайте, скажу я вам сейчас. Между кем идут раздоры у нас? Между родами. А родича если родич обидит, у кого он правды и суда ищет? У старейшины. И знаю я, что на