— Каким образом, — ответила Феодора, — может женщина рассудить эти глубокие философские споры, происходящие между вами, людьми, служащими украшением церкви?
— Мы не верим безумному Евтихию, — продолжал епископ анкирский, — отрицающему воплощение Христа, мы не одобряем Нестория, но мы верим вместе с Севером, что Исус принял плоть бесстрастную и не страдал на самом деле телесным страданием.
— Правда, — ответила императрица, — что тело Спасителя отличалось от нашего.
— Мудрость глаголет твоими устами, владычица, — сказал епископ мартиропольский. — Божественное тело не могло иметь никаких плотских слабостей; Христос не мог ощущать голода и жажды.
— Мне кажется, это учение более подходит к величию Божества. Впрочем, император рассудит это. Бог дал ему свет, рассеивающий мрак всех ересей. Епископы удалились, очарованные милостивым вниманием и благочестием императрицы.
У Феодоры была своя тайная полиция, главным агентом которой была Хариклея. Это была женщина весьма подозрительная, служившая Феодоре помощницей в ее любовных интригах, когда она еще не была на престоле. Тогда ее звали Македонией. Чтобы скрыть ее прошлое, императрица велела ей называться Хариклеей. Официально ее обязанности состояли в том, чтобы раздавать милостыню бедным, неофициально же — в шпионстве. Однажды императрица позвала к себе Хариклею.
— Экивал еще жив, — сказала она глухим голосом.
— Если бы все, кого ты ненавидишь, были настолько же живы, как он! — ответила Хариклея. — Ты должно быть во сне видела этот преследующий тебя образ. Вот уже десять лет, как он умер в Антиохии.
Экевал был губернатором одной из византийских провинций. С ним Феодора жила некоторое время, он прогнал ее в конце концов и жестоко оскорбил.
— Нет, нет! — сказала Феодора. — Я видела вчера на улице старика, одетого по–персидски, который все шел рядом с моей стражей и как будто старался пробраться к моей колеснице. Это он!
— В самом деле, — ответила с ужасом Хариклея, — я уже несколько дней замечаю, что меня преследует какой–то странный человек, которого я как будто знаю и который, видимо, желает заговорить со мной.
— Если бы я сомневалась, то теперь перестала бы. Человек, прогнавший меня, как прогоняют рабыню, человек, который мог бы под моей пурпурной мантией показать следы нанесенных им мне ударов, этот человек живет в Константинополе и рассказывает о своих любовных похождениях с Феодорой! Он жив в то время, как я царствую?
— Ну, он не долго будет жить. Впрочем, какое дело тебе, живущей на Олимпе, до шипения какой–то змеи?
— На ступенях этого трона, блеск которого ослепляет тебя, сидят неумолимые враги. Они не забывают, что я когда–то плясала в театре. Как они торжествуют, что я не родилась наследницей престола! Надо мной тяготеет какое–то проклятие. Когда приходил из Палестины Савва, которого считают святым и которому приписывают чудодейственную силу, я унижалась перед ним, я просила его помолиться, чтобы у меня был сын. Он отказал мне. Он осмелился сказать императору, что из моей утробы никогда не выйдет сына, потому что он был бы вскормлен нечестивыми догматами Севера и смущал бы церковь. Он — заодно с моими врагами, с представителями прежней династии. Император не обращает на них никакого внимания, но я — на стороже. Преследование монофизитов может привести к бунту. Партия зеленых, ненавидящая меня, очень взволнована. Собирается страшная гроза. Ты помнишь, какая удивительная комета появилась два месяца тому назад?
— Да, есть и другие зловещие предзнаменования. На днях люди видели, как одна статуя проливала слезы, да и слезы–то были не простые, а кровавые.
— Отсюда, из этого дворца, я слышу крики ненависти тех, кто хотел бы совлечь меня с трона. Приближается роковой день, когда все погибнет или все будет спасено. Пусть он наступает скорее, я устала сражаться с гидрой, у которой тысяча голов, постоянно вырастающих вновь, по мере того как их отрубаешь. Отец мой был укротителем зверей, я продолжаю его ремесло. Я тоже кормлю и укрощаю диких зверей. Я постоянно чувствую их дыхание, и на моих руках следы их укусов.
Императрица побледнела и легла отдохнуть на несколько минут.
— Смотри, Македония, — сказала она, оправившись, — не дремли! Предупреди сегодня же Елиазара. Пусть тот исчезнет без шума.
Смеркалось, когда Хариклея вышла из дворца и направилась к еврею Елиазару, секретному агенту императрицы. Евреи не принимали никакого участия в религиозных и политических распрях того времени, поэтому они лучше всех исполняли всякие даваемые им тайные поручения.
Когда Хариклея свернула в узкую и темную улицу, она заметила, что незнакомец, о котором она говорила с императрицей, следует за ней. Он подходил к ней несколько раз, но, по–видимому, колебался.
— Македония, — сказал он, наконец.
Она вздрогнула, услышав свое настоящее имя, и, ничего не ответив, пошла дальше.
— Македония! — позвал незнакомец еще раз и схватил ее за руку.
— Что тебе нужно от Хариклеи? — спросила она, высвобождаясь.
— Мы давно знакомы, — ответил он грубым голосом. — Я сейчас же узнал тебя: десять лет не настолько изменили ту, что помогла мне в интриге с Феодорой. Годы оставили на моем лице неизгладимые следы, но не может быть, чтобы ты забыла Экевала.
Она посмотрела на него с ужасом.
— Ты думала, что я умер? Не правда ли? Все это говорили. Я сам распустил этот слух, когда расстался с этой женщиной. Меня лишили места, я впал в нищету, потерял жену и сына. Потом я скрывался в Аравии, где жил кое–как, торгуя ароматами.
— Какое падение! — сказала Македония.
— Обеднеть, лишиться высокого положения — это бы еще ничего. Но вот, я вдруг почувствовал, что эта женщина, которую я прогнал, жестоко оскорбив ее, стала мне необходима, как воздух, — вот это истинное мучение. Ее обольстительный образ являлся ко мне по ночам, смущал меня даже днем. Я напрасно искал ее. Я не знал, куда она девалась.
— Она возвратилась в Константинополь и жила здесь в такой же бедности, как ты.
— Проходили годы, я начал успокаиваться, и вдруг до меня доходит неслыханная весть: Феодора на троне. Я долго не верил этому.
— Почему же? Разве ты не знаешь, что такие лучезарные существа, как Феодора, Аспазия, Клеопатра, имеют особую прелесть, которой все покоряется. Это — бриллианты необъятной величины, которые могут временно валяться в грязи, но которые непременно попадут в царскую корону.
— Когда странный слух оправдался, я устремился сюда, я страстно пожелал увидеть ее. Напрасно старался я побороть это безумное желание. Случайно я встретил тебя на улице. Я сейчас же узнал Македонию, единственную женщину, которая может напомнить ей об Экевале.
— Увидеть ее! Ты требуешь слишком многого, — сказала Македония. — Пойди к императору, объясни ему, что ты имеешь больше прав на Феодору, потому что раньше овладел ею, и проси отдать Феодору, без которой ты не можешь жить. Да, кстати, потребуй, чтобы он уступил тебе корону.
— Ты насмехаешься надо мною. Если я желаю увидеть ее, намерения у меня самые чистые. Я мечтаю об этом, как мечтают увидеть Бога, я хочу насладиться ее лицезрением. Слушай, я видел вчера, как она возвращалась во дворец. Нитки жемчуга, спускавшиеся с диадемы, окаймляли ее щеки. Ее величественная фигура была величаво–спокойна. Приветственные возгласы толпы поднимались к ней, как фимиам к небесам. Это ли, — думал я, — актриса, обольстительная сирена? В первый раз через десять лет увидел я ее лицо. Мне сделалось дурно, я должен был схватиться за колонну.
— Успокойся, Экевал. Даже слыша твой голос, я сомневалась, ты ли это, но теперь узнаю тебя по страсти, которая все еще кипит в тебе. Для нашего брата любовь — забава, но для таких людей, как ты, это — яд, отравляющий кровь, от которого не избавишься. Ты мне очень жалок! Хотя я посвятила себя благотворениям и раздаю бедным деньги, получаемые от императрицы, я постараюсь помочь тебе. Но скажи: у кого ты живешь?
— Я остановился под именем Аркаса в одной гостинице.
— Однако, это не безопасно. Твое приключение с Феодорой слишком известно, тебя легко могут узнать. Тебе необходимо укрыться где–нибудь и сделаться совсем другим лицом. У меня был брат, он уехал восемь лет тому назад и исчез бесследно, его знали Вианором.
— Да, я видел его в Сирии.
— Ты понял: Экевал умер, а пускай появится вновь Вианор. Я устрою все это, и тебе можно будет всюду показываться и добиться свидания с императрицей.
— Как, я увижу ее?
— Разве вчера она не говорила мне о тебе? Никто не помешает мне привести к ней моего нашедшегося брата, потому что ты для всех, кроме нее, будешь моим братом. Счастливая звезда привела тебя в Константинополь. Императрица страшна врагам, но кого любит — богато одаряет. Она сумеет сделать тебя опять богатым и важным сановником. Жди удобной минуты, она настанет очень скоро, может быть, через два–три дня. Я сведу тебя в дом моей большой подруги. Это — еврейское семейство, где ты будешь в полной безопасности. Живут они далеко отсюда, но, тем не менее, пойдем.
Долго шли они по константинопольским улицам, наконец, Македония остановилась у одного дома и постучала три раза в дверь. Появилась старая еврейка.
— Пусти нас, — сказала Македония, — я привела тебе своего брата, которого оплакивала в течение восьми лет. Он нашелся, но его ждут неумолимые кредиторы, от которых ему нужно скрыться на время. Береги его, как родного, и никому ничего не рассказывай.
Македония отошла в сторону с сыном еврейки Елиазаром и шепнула ему несколько слов.
— До свидания, — сказала она Экевалу, — завтра мы увидимся с тобою. Македония вышла из дома и остановилась в саду. Она прождала здесь некоторое время. На террасе появился Елиазар, сделал ей знак и шепнул: «Дело сделано». Македония ушла довольная: она исполнила поручение императрицы.
Феодора была права, когда предсказывала беду.
Против Юстиниана поднялся народный бунт. Провозгласили другого императора, и решено было осадить Юстиниана в его дворце. Казалось, не было спасения. В это время император в присутствии Феодоры держал совет со своими приближенными. Он решил не сопротивляться больше, так как сопротивление казалось бесполезным, но взять все свои сокровища и бежать. Выслушав это решение, Феодора встала и сказала: «Женщина имеет право вмешиваться в дела, когда мужчины слабеют и впадают в отчаяние. В критическом положении, всякий обязан высказать свое мнение. Я не убегу, даже если бегство — единственное средство спасения. Смерть неизбежна, а для того, кто царствовал, она предпочтительнее жизни изгнанника. Я не могу жить без пурпурной мантии, без диадемы, без поклонения народа. Если ты хочешь бежать, самодержец, — вот море, вот корабли и золото, но помни, что вместо спасения тебя постигнет, может быть, позорная смерть. По–моему, лучше со славою умереть на троне.»