— И что же? Поход уже решен?
— Пока нет!
— Что останавливает дерзкий набег этих варваров?
— Искреннее миролюбие их князей, как уже ты, великий, слышал.
— Тогда, может быть, все обойдется?…
— Вряд ли… Аскольд миролюбив, Дир тоже, но они не рискнут идти одни против всех, а славянские старейшины, в особенности те, которые постоянно находятся в Киеве, готовы идти следом за норманнами… За собой они поведут и свои племена…
Василий задумался.
Он ясно видел, что эти дрожащие от ужаса люди говорят правду, и предчувствовал, какою опасностью грозит набег.
Купцы стояли, не спуская с него глаз.
Они стояли, затаив дыхание, как бы боясь нарушить думы правителя.
Все они теперь переживали не совсем приятные минуты.
Все теперь, по их мнению, зависело от того, что надумает этот человек.
— Скажите, — вдруг прервал молчание Македонянин, — вы бывали запросто на пирах у этих киевских князей?
— Да, в их палатах все очень просто, каждый имеет доступ к ним. Они выходят, беседуют со всеми, кто бы ни обратился к ним за своим делом, даже самым ничтожным.
— Это хорошо… Но пользуются ли они влиянием на свои дружины?
— О чем ты спрашиваешь, несравнимый?
— Я хочу знать, мог бы кто–нибудь заменить их в Киеве? Ну, если бы их не было, нашлись бы у варваров другие вожди?
— Трудно сказать… По нашему убеждению, на Днепре пошли бы тогда раздоры. Киевляне очень любят Аскольда и Дира, но, не будь их, они, может быть, не пожелали бы иметь над собой никого чужого, и тогда норманнам пришлось бы плохо… Норманнов мало — славян много…
— Так, так, — кивал головой Василий.
Какой–то план созрел в его голове.
— Вы останетесь здесь, — сказал он купцам. — Я буду говорить с императором, а там посмотрим, не найдется ли для вас способа загладить вашу вину перед родиной.
Он отдал начальнику стражи приказ задержать под строгим присмотром купцов, а сам скрылся во внутренних покоях.
13. ФОТИЙ
Когда Василий Македонянин возвратился в покои Вардаса, больной правитель был не один.
У него был сурового вида человек в великолепном патриаршем одеянии. Он был еще молод для тех отличительных признаков патриаршего сана, которые были на его одежде.
Василий Македонянин поморщился при виде нового посетителя Вардаса.
Он очень недолюбливал этого человека и в глубине души считал его вступление на патриарший престол страшной несправедливостью и одним из самых худших дел правителя Вардаса.
Это был знаменитый Фотий, племянник Вардаса, из блестящих царедворцев почти что насильно попавший на патриарший престол Византии.
Для того, чтобы освободить ему место, Вардас низложил любимого всеми патриарха Игнатия, заточил его в один из монастырей, где бывший патриарх вел жизнь инока, находящегося на послушании.
Какие–то особые цели были в этом для Вардаса, но какие — об этом знал один он.
Как бы то ни было, а на патриаршем престоле Византии очутился хитрый и ловкий политик. Может быть, Вардас, еще не зная Македонянина, готовил Фотия в свои преемники или просто удалял с дороги, не желая вступать в борьбу с племянником.
Как уже сказано выше, Василий не особенно любил Фотия, а тот, в противоположность этому, очень снисходительно относился к Македонянину, в котором видел сильную, непосредственную натуру и недюжинные способности. Он важно дал свое благословение Василию, после чего Вардас указал тому место около себя.
— Что говорят купцы? — спросил у Василия больной правитель.
— Они подтвердили то, что тебе известно, всемудрый, — ответил тот.
— Итак, гроза надвигается?
— Да…
Несколько минут прошло в молчании.
— Мы давно уже ждали этого, — заговорил снова Вардас, — но если это случится теперь, это будет большим несчастьем для Византии. Мы и так переживаем очень тяжелое время. Михаил под влиянием оргий почти что сошел с ума, все войска находятся на границах, где им приходится бороться с персами, у нас есть только разнузданная гвардия, которая хороша, когда приходится укрощать разбушевавшуюся чернь на форуме, и ничего не стоит в открытом бою с могучим врагом.
— И прибавь, мудрый, — вставил свое слово Фотий, — у нас нет полководца, который мог бы бороться с варварами.
— Я уже говорил ему, какие это варвары, — кивнул на Василия Вардас, — это не жалкие болгары, а новый мощный, крепкий народ–дитя, только еще начинающий жить…
— Что же делать? Как отвратить грозу? От Рима теперь нам нечего ждать помощи.
— Да, после того, как эти бунтовщики отложились от нас, и мы не могли наказать их за измену, — на Рим, действительно, нечего надеяться…
— Но не можем же мы допустить, чтобы погибла Византия!
— Византия и не погибнет, — довольно спокойно ответил Вардас, — до этого еще очень далеко, и славяне с этой стороны вовсе не опасны, Византия — и даже не вся, а только город великого Константина — перенесет ужасное жестокое испытание…
Оно мне и страшно!…
— Чем же?
— Оно вызовет волнения в народе. Недовольство Михаилом растет и без того, а кто может знать, куда заведет нас волнение черни?
— Да, это — действительная опасность, — согласился с Вардасом Фотий. — Не позволено ли мне будет сказать свое слово? — вмешался молчавший до этих пор Македонянин.
— Говори, Василий, — ласково вымолвил Вардас, — ты молод, и в твоей голове могут зарождаться хорошие планы. Говори, а мы обсудим твои слова.
— Действительно, у нас нет войска для отражения набегов, с границ мы не можем взять обратно наши отряды — тогда персам легко будет вторгнуться в пределы Византии, но если бы удержать россов от этого набега теперь, то после они встретились бы с вооруженными силами и были бы без труда отброшены.
— А как это сделать?
— У них только два вождя.
— Знаю — Аскольд и Дир…
— Вот! Других нет…
Нет им и заместителей. Если бы эти вожди умерли от какой–нибудь внезапной причины, болезни или чего подобного, россов некому было бы вести в набег, тогда…
— Так, так, ты, может быть, и прав! Но среди норманнов все–таки останутся люди, которые могут заменить Аскольда и Дира.
— Не думаю! Этих князей любят славяне. Они видят в них своих освободителей от хазарского ига, другие же норманны являются для них простыми воинами, недостойными сидеть на княжеском престоле; кроме того, у славян есть и свои знаменитые мужи, которые имеют больше прав на княжение, чем простые пришельцы. Если не будет Аскольда и Дира, на Днепре сразу, среди покорных ими племен, начнется волнение, которое кончится очень печально для норманнов, и, во всяком случае, опасность набега, может быть, для нас хотя и не будет устранена совершенно, то отдалена на более или менее продолжительное время.
— Он прав! — воскликнул Фотий.
— Я согласен с тобой, — наклонил голову Вардас, — но не будем скрывать, что это — очень трудное дело.
— Отчего?
— Чья–либо смерть не в нашей воле.
Фотий усмехнулся.
— Человек смертен… — сказал он, — и никто не знает и знать не может, откуда приходит смерть…
14. ПОРУЧЕНИЕ
Несколько минут прошло в молчании.
Вардас как будто обдумывал только что слышанное.
— А ты что скажешь? — снова обратился к Василию правитель.
— Я вполне согласен с мнением блаженнейшего, — ответил тот.
— И ты!
— Василий мне всегда казался рассудительным человеком, — вмешался Фотий.
— Но кто бы мог помочь нам?
— Купцы! — произнес Македонянин.
— Ты опять прав, Василий, я о них забыл, — воскликнул Вардас. — Действительно, купцы могут быть нам очень полезны в этом деле: их хорошо знают в Киеве, где они бывали не раз, и они легко могут добиться того, чтобы князья их приняли.
— И поднести им в числе даров хотя бы такие благовония, — продолжал Вардас, уже примирившийся с планом Василия, — которые бы обладали нужными нам свойствами… Придворный врач Фока сумеет приготовить такие…
Василий молчал.
Вардас, этот закаленный и видавший всякие виды византийский царедворец, все–таки призадумался над убийством себе подобных.
— Но нам нужно спешить, — пробормотал он. — Сумеет ли Фока приготовить эти благовония?…
— Пусть он отправится в Киев под видом купца и приготовит их на пути, — подал совет Василий.
Вардас ничего не ответил. Он опять глубоко задумался.
В его душе боролись между собой самые разнообразные чувства.
Нельзя сказать, чтобы среди них особенно говорила жалость. Все–таки Вардас был сыном своего века, но он в это время был болен, ждал каждую минуту смертного часа, и заботы о душе, о будущей жизни, занимали его. Однако эта борьба продолжалась в его душе недолго.
Сознание необходимости преступления ради пользы отечества взяло верх. — Пусть так, я согласен, — пробормотал он. — Ты отпустишь мне этот грех, Фотий?
— Можешь быть в этом вполне уверен, дядя, — ответил патриарх, — этот — точно так же, как и все другие.
— Тогда пусть Василий вернется к купцам и объяснит им, чего от них ждет Византия, а потом мы призовем Фоку и объясним ему, что нам нужно от него… Иди, Василий…
Македонянин с низким поклоном патриарху вышел из покоя.
Валлос и его товарищи ждали с замиранием сердца его возвращения.
— Что потребуют с нас? — шептались между собою купцы.
— Только бы не наших голов…
— Но за что же?
— Разве при дворе Михаила–пьяницы спрашивают — за что?
— Но — тсс!…
Василий снова появился перед ними и обвел их своим испытующим взором. — Слушайте, вы! — заговорил он, складывая на груди руки. — Я уже говорил вам, что умирать человеку все равно где…
— Помилуй, могущественный! — завопили купцы, падая на колени перед ним.
— Встаньте и слушайте! Я передаю вам слова нашего могущественного и великого порфирогенета, даже тень которого вы недостойны видеть… Вы немедленно отправитесь снова на Днепр, в Киев, и устроите так, чтобы эти варвары приняли вас в своем покое; там вы поднесете им богатые дары от себя… Вот, что вы должны сделать…