— Да кой омут опутал тебя?.. — заботливо сказал Веремид. — Поди засни: чай, устал с дороженьки.
Руслав хотел было уйти, но в это время поднялся Извой и, подойдя к нему, весело хлопнул по плечу.
— Я знаю, — сказал он, — в чем твоя кручина, но этому горю не трудно помочь… Пойдем со мной, побеседуем на досуге.
Молодые люди вышли на двор и легли под раскидистым дубом.
— Слыхал я стороною, — начал Извой, — что смиренные люди часто кручинятся попусту. Ведаю, что ты без роду и племени, как и я, и тяжело сердцу молодецкому перенести эту кручинушку. Но есть существо, которое было разлучено силой со своею матерью и во сто крат более страдало, пока наконец Господь Вседержитель не утешил его. Слыхал ли ты когда-нибудь о Боге?
— Как не слыхать?.. Разве Перун не всемогущий бог?..
— О, не говори этого… Но об этом после. Скажи мне, не чувствовал ли ты когда-нибудь потребности излить свою кручину перед кем-нибудь, не шел ли ты в храм твоего бога Перуна и не молился ли ты ему, чтоб он облегчил твое сердце?
— Случалось, но я не выходил из храма веселее.
— Вот видишь!.. А я тебе укажу того, которому ты если поклонишься, то Он снимет с твоего сердца тяжелый камень, наградит тебя счастьем и пошлет спокойствие твоей души.
Руслав подумал о молодой девушке и потрогал то место за пазухой, где у него лежал найденный пояс.
— Разве ты знаешь ее? — удивился Руслав.
— О ком ты говоришь? — спросил Извой.
— О ней, о той девушке, которую я встретил на Почайновском берегу… неподалеку от Аскольдова холма?
Извой догадался, что он видел дочь благочестивого Симеона.
— Нет, я говорю не о ней, но если хочешь, то потом скажу и о ней. Прежде выслушай меня. Я говорю о небесном Существе, Которое называют Богом, ниспосылающим нам солнце, луну, звезды, дождь, о Боге едином, Который облегчает наши страдания и награждает счастьем. Ему единому подобает поклоняться, а не истуканам… Если ты хочешь обладать той девушкой, которую ты видел на Почайне, то тебе нужно уверовать в Бога.
— Я верую ему.
— Разве ты христианин?
— Нет, я знаю только Перуна.
— Ну, Перун не имеет власти отдать ее тебе.
— А кто же имеет эту власть?
— Тот, кому молятся христиане, и тот, кому она принадлежит… Послезавтра князь вернется в Киев, и тогда, пожалуй, я покажу тебе эту девушку. Но, чур, никому ни слова.
С этими словами Извой ушел. Руслав был взволнован, не понимая, о чем говорил ему Извой.
В это время к нему подошел Веремид и, видя его еще более грустным, с участием спросил:
— Ну, что размыкал свою кручинушку беседой с этим молодцем?
Руслав покачал головой и передал ему свой разговор с Извоем. Выслушав его, Веремид задумался и потом сказал:
— Слыхал и я много о христианском Боге, но не испытывал Его всемогущества, а вот что касается колдуньи Ярухи — она всесильна: поезжай к ней и спроси любовного зелья, она приколдует к тебе любую девушку и укажет, где она живет… Я знаю эту ведьму…
Он рассказал, как к ней добраться, и Руслав послушался его. До вечера он ходил как ошпаренный, а лишь только солнце начало заходить за тучи, он вскочил на своего коня и помчался знакомой ему тропинкой к Чертову бережищу, к жилищу Ярухи.
Долго он ехал по непроходимым дебрям, но конь его перепрыгивал корчи и валежник, лежавший на пути. Несмотря на то, что пошел дождь и трещал перун-трещица, что ветви хлестали ему в глаза, окатывая его водою, он терпеливо подвигался вперед, пока наконец добрался до небольшой прогалины, на которой стояла под дубами ветхая лачужка, а в ней виднелся через оконца огонек. Подъезжая, он услышал лай собак; где-то вдали прокричал филин; от этого крика мурашки пробежали по телу. Он постучался. Вскоре послышался голос ведьмы:
— Кой леший шатается по темной ночи?
— Не леший, бабушка, не леший, человек бо есть.
— Кто ты?..
— Пусти, родимая, — отвечал Руслав, — совсем измок.
Колдунья отворила дверь.
— А, Руславушка! — воскликнула она.
— Разве ты знаешь меня? — спросил юноша.
— Я всех знаю, всех ведаю!.. На то меня и зовут Ярухой… А ты мой питомец, да старый леший Якун отнял тебя у меня. Ну, да Омут с ним, я ему отомщу за себя… Не бывать бы добру молодцу на княжьем дворе. Я знала, что ты придешь, и зельица любовного поутречку припасти постаралась, чтоб как родному угодить… Ну, входи.
Руслав вошел в мрачную лачугу, касаясь о притолоку головой, он едва мог, при тусклом свете огня, различить ведьму; седые полурастрепанные волосы, выбивавшиеся из-под черной шапочки, спускались по плечам, на ней одета была длинная белая рубашка, перепоясанная веревкой.
В руках она держала свою клюку. По черным стенам висели пучки трав, высохшие лягушки и змеи, на полке виднелись сороки и сова, а на припечке сидел громадный черный мохнатый кот. По середине избы устроен был очаг, словно жертвенник, вокруг которого стояли деревянные истуканы лешего, быка и свиньи.
— Здравствуй, молодец!.. Сядь да отдохни… Чай, устал, ехавши по лесу: знать, уж больно надо.
— Да, насилу дотащился в эту трущобу… Весь кафтан и полукафтанье изорвал, да и руки перецарапал, а конь ног под собой не чует… Далеконько ты забралась.
— Нельзя ближе: надо жить там, где живут бесовские силы и лесные духи… Тут привольно и тихо, и хоть не красна моя изба, но я не сменяю ее на Предиславинские терема. Тут я все слышу и знаю: тут каждая травка, каждая былиночка, каждый кусточек говорят со мною о горестях и счастии людей; тут каждая птичка приносит мне на хвосте вести заморские, а травка зеленая шепчет, добро или зло принесет она человеку, коли пройдет через мои руки. Тут я сильна и могущественна; сильнее богатырей, которые слушаются моего сказа, и ты, молодец, должен послушаться меня: я знаю, зачем ты приехал: зазнобила твое сердечко русая коса на Почайновском берегу…
Руслав побледнел под ее пристальным взглядом.
— Твоя правда, — сказал он, — видно, от тебя ничего не скрыто, а значит, не скрыто и то, кто я?..
— Кто ты? — воскликнула старуха и зловеще захохотала. — Поспрошай у дядюшки Якуна.
— Уж спрашивал не раз, да вишь, молвит, не время.
— Успеешь, молодец, успеешь узнать, коль Яруха будет жива; а она еще долго будет жить на пагубу… — Она не досказала.
— На чью пагубу? — спросил Руслав.
— Ужо узнаешь: не затем приехал сюда, чтоб мутить свое сердце. Ну, поведай, что надо?
— Сама знаешь.
— И то знаю, а только спрашиваю… Полюбилась тебе красная девица, да сумей взять ее; не возьмешь — горе твоему сердцу, заколдует пуще меня, и я не отколдую. Но, чу!.. молчи!..
В это время раздался гром и блеснула молния…
— Теперь самое время узнавать истину, — сказала колдунья.
Яруха, подойдя к очагу, начала волхвование: «Юность — услада в любви! Минует она, и лютая зима настанет для сердца, но Ладо и Лель не допустят сокрыться в земле младому сердцу без любви: веселись и люби»… — говорила она.
— Кого любить?.. Я не знаю ее.
— А узнаешь ли, если я покажу?
— Все отдам тебе, что у меня с собой, покажи мне эту девицу.
— Сын мой! — гордо воскликнула ведьма. — Я не ищу ни даров, ни богатства. И я была когда-то красавицей, и ко мне сватались князья…
— Но что ты сказала: я твой сын?
Ведьма расхохоталась.
— О, сколько после этого я горя испытала!.. И мне знакомо Предиславино, куда я попала… — Она опять не досказала.
— С тех пор я дала клятву служить только Ладу и помогать людям своим знанием… Было время, когда по мне страдал князь Святослав, а я любила его и сделалась матерью такого же красавца, как и ты, но его отняли у меня в то время, когда князь уехал добывать себе земли. О, с тех пор я больше не лелеяла своего сына, и он воспитался у того, кто теперь лютый мой враг, кто был причиною моего несчастья…
— Кто же был причиною твоего горя?
— Он, Якун! — злобно ответила она.
— Где же твой сын, Яруха? — спросил юноша, пораженный ее словами.
— Потерпи, дитятко, узнаешь, он вылитый ты, да не ты, а добрый молодец, равный нонешнему князю, Малушиному сыну… — Старуха вдруг, спохватившись, что сказала много лишнего, захохотала. — Есть и еще один у князя, и то не мой сын, а вражий и роденька тебе: одного вы отца дети, да, вишь, молвят, не родные мне.
— Но, я вижу, бабушка, ты знаешь, кто я, да не хочешь сказать…
— Придет время — скажет тебе Якун… а теперь встань и я покажу тебе твою красотку.
Руслав встал, и колдунья очертила углем вокруг него, шепча какие-то таинственные слова, от которых юноша задрожал.
— Не бойся, — сказала она, — сейчас я возжгу жертву богу Ладу, и если ему покажется приятной жертва моя, то девушка будет твоею, а если нет, то и не надейся, брось думать о ней, как я бросила думать о сыне и думаю только о мести.
Старуха отошла в сторону, сняла свою шапочку, распустила волосы, потом вышла в сени, взяла черного петуха и нож, посадила кота близ жертвенника, у которого зажгла светильник, положила на уголья ветку папоротника и, когда она вспыхнула, она быстро отрубила петуху голову, приговаривая:
Могучий Ладо, владыко любви,
Ничтожную жертву Ярухи прими,
Средь бела дня, середь ночи темной
Не отрынь мольбы днесь очень скромной,
Горе ты в радость его преврати
И благодатью его освяти.
Пусть сохнет, пусть чахнет и завянет,
Пока сердце любить перестанет,
Ты, всемогущий, любовь оживи,
Девы прекрасной ему дай любви.
Произнося эти слова, Яруха держала петуха за ноги над чашей, так что кровь текла струей, а затем она бросила порошок на огонь, согнулась и затаила дыхание; изба наполнилась удушливым запахом какого-то ароматического зелья, так что Руслав, не выдержав, чихнул. Вскоре он почувствовал, что колени его начали подгибаться и по телу разошлась какая-то приятная истома. Наконец он открыл глаза и среди рассеявшегося дыма над жертвенником заметил чью-то прозрачную тень; в ней он узнал ту, о которой думал.