— О, говори, говори, что делать, кого спасти… Я все сделаю…
— У тебя в теремах одна девушка, была еще вдова, да она умерла, которую похитил Вышата в Купалин день… Одну зовут Оксаной, другую звали Светозорой… Оксана — моя невеста… Возврати ее отцу, леснику Ерохе…
— Как, дочери Ерохи все еще у меня в терему! — воскликнул Владимир. — О них мне говорили Извой и Руслав, да Вышата молвил, что их нет в Предиславине…
— Не верь, государь… Я достоверно знаю, что одна здесь, а другая — умерла.
— Сегодня же она будет свободна…
— Она любила меня, и я любил ее, как ты не любишь ни одну из твоих жен… Вышата разлучил меня с нею, и да накажет его за это справедливый Господь… Он позавидовал счастью моему, как завидует теперь счастью других… Но Бог с ним… Он велел прощать нам все обиды, и я с верою исполняю Его наказ… Я все-таки счастлив, что Господь послал мне спасти твою жизнь, и в душе благодарю Его…
— Ты действительно христианин? — спросил Владимир.
— Да, государь, христианин, и если хочешь быть счастливым и спокойным, то верь, что есть Всемогущий Господь, видящий всю твою душу, все твои дела и помыслы, хорошие и не хорошие… Обратись к Нему с молитвой, и всякая кручина бежит от тебя…
В эту минуту вернулись Руслав и Извой; один с водой, другой с травами.
Обмыв раны, Владимир наблюдал, как их перевязывают, и вздыхал.
— Вот ты теперь, я вижу, часто вздыхаешь, — сказал Стемид, — думая о том, что произошло в продолжение твоего краткого княжения на киевском столе… Совесть мучит тебя за те жертвы, которые ты дозволил принести истукану, за кровь Феодора и Иоанна, которая пролита, благодаря твоей слабости: она вопиет к Богу… за ту страсть и разврат, которыми преисполнена твоя душа… Все это видит Господь и терпит твоим грехам… Он многомилостив и еще будет терпеть… Но внемли, государь, моим первым и последним мольбам… Прекрати все и обратись к Тому, Кто истинный Господь неба и земли… Он исцелит все твои недуги и простит за все…
— Ты прав, молодец, — угрюмо отвечал князь, — но натуры моей не изменить, коль сама не изменится.
— Если Господь потерпит твоим грехам, она должна измениться… Ты добр, государь, и справедлив и поэтому запомнишь слова простого рыбака… Они и в чертогах княжеских не дадут тебе покоя, если ты не исполнишь завета того, кто теперь спас твою жизнь, когда она нужна тебе для победы врагов Руси…
В это время подъехали княжеские дружинники, а с ними и Вышата.
— Что приключилось? — спросил воевода киевский, обращаясь к князю.
— Приключилось недоброе, — отвечал он. — Человек, который спас мне жизнь, умирает…
Действительно, Стемид еле дышал и, бросив последний взгляд на Извоя и Руслава, тихо закрыл глаза, потом снова открыл их и сказал:
— Благословляю тебя, князь… и с радостью умираю за… тебя. — Он остановил свой взгляд на Вышате… — А тебя прощаю, как Господь прощает нас… — Он вдруг захрипел и тут же затих.
— Умер? — спросил Владимир, нагибаясь к нему.
— Да, государь, — отвечал Извой, — преставился…
— Этого человека поручаю тебе похоронить, как подобает по вашему обряду, — сказал Владимир дрогнувшим голосом, — а ты, — обратился он к Вышате, — ответишь мне…
Он сел на коня одного из своих дружинников и отправился в Предиславино. Вышата, Извой, Руслав и другие, положив на носилки Стемида, понесли его в Предиславино, в сторожевой дом.
Как только Владимир приехал в Предиславино, он тотчас потребовал привести к себе Оксану. Он был так грозен, что ключник немедленно пошел исполнять приказание.
— Оксана! — крикнул он, входя в терем Буслаевны. — К князю изволь пожаловать.
Девушка побледнела и упала к ногам Вышаты.
— Родимый, золотой мой, не веди меня к нему! — воскликнула она.
— Дура, чего ревешь?.. Буслаевна, веди ее… сам требует…
— Касаточка моя, подчинись воле княжеской, — уговаривала Буслаевна плачущую девушку. — Не съест он тебя, родимая… А может, он тебя и отпустит… Кланяйся ему, и почем знать… Ведь он добр и милостив… Я и сама изныла из-за тебя.
Слова Буслаевны, что князь может отпустить ее, обнадежили ее, и она послушалась. Обтерши слезы, она пошла в сопровождении Буслаевны к князю.
Но едва только она вошла в светлицу, как повалилась на пол, к ногам князя, и зарыдала:
— Государь!.. не держи меня у себя в терему.
— Не стану, не стану, Оксанушка, — ласково сказал князь, поднимая ее. — Иди к своему отцу и обрадуй его… Пусть не скажет и он, что Владимир не милостив и не справедлив…
Оксана поднялась на ноги с просиявшим лицом и, видя в первый раз, после долгой разлуки, Извоя и Руслава, бросилась к ним… Но, заметив на глазах их слезы, сердце ее дрогнуло.
— Что ж это? — спросила она, изумляясь. — Я свободна, а вы плачете.
— Эх, касаточка! — вздохнул Тороп. — Не на радость ты вышла из терема…
— Отец?.. Стемид?.. Светлана?.. — спрашивала она.
— Отец жив, да…
— Стемид?.. — прошептала она, и слезы опять показались на ее глазах.
— Не плачь, красавица, — сказал Вышата, — твой желанный умер за князя, спасая ему жизнь…
— А-а-ах!.. — пронзительно крикнула девушка и упала.
Все кинулись к ней, но она не дышала…
— Воды! — крикнул князь.
Но вода была уже не нужна: падая, она ударилась виском о скамью, размозжила себе голову и более не вздохнула.
Владимир безумно посмотрел на Оксану, Буслаевну и Вышату.
— Боже!.. — в первый раз произнес он, — да что ж это такое!.. Если ты действительно свят, то оставь испытывать меня, и я уверую в тебя!.. — вырвалось у него.
XXIX
Поздним вечером два тела, Стемида и Оксаны, были отвезены Извоем, Руславом и Торопом к Ерохе. Отец Стемида, узнав, что сын его умер за князя, только вздохнул и смахнул навернувшиеся слезы.
— Да будет Его святая воля, — сказал он.
Стемида и Оксану похоронили рядом с Зоей, на Угорьском берегу.
Перед отъездом в поход Извой хотел перевезти Ероху со Светланой в пожалованное ему село Перевесище. Он предложил своей кров и Симеону. Но старики предпочитали жить по-прежнему в своих хижинах. Симеон над оврагом, а Ероха с дочерью — в лесу…
На следующее утро, когда Извой и Руслав были на похоронах, князь встал в самом скверном расположении духа. Но так как стремянные псари и загонщики ждали на дворе его выхода, Владимир, стряхнув с себя обуявшую его кручину, вскочил на коня, и охотники двинули в лес, окружавший село Предиславино.
Охота была добычливая: в продолжение дня убили нескольких оленей, затравили много зайцев, лисиц, двух медведей и много другой дичи… Однако князь не повеселел; казалось, что события вчерашнего дня камнем залегли на его сердце.
Вечером охотники вернулись в Предиславино. Начался пир… Бояре, витязи и дружинники были веселы, ели и пили за пятерых, но князь Солнышко был пасмурен. Все пытались развеселить князя, кифарники пели и играли на гуслях; но во всем не проявлялось должного веселья, какое бывало в другое время: все было деланно и натянуто.
Воевода киевский, варяжский воевода и старейшина Богомир, сидевшие на почетных местах, переглянулись, и наконец старейшина не выдержал:
— Государь! — сказал он. — Все мы, пирующие за твоим княжьим столом, ведаем, что запало в твое впечатлительное сердце. — Да не обессудь, коли молвлю словечко… Кручиной не вернуть тех, о ком ты печалишься… Народу у тебя — вся Русь великая, и если печаловаться о каждом, то не достанет сердца твоего на другие дела… К твоим ногам склонили свои головы непокорные вятичи и ятвяги; покорятся и радимичи, болгары и другие народы… О чем же печаловаться… Не о тех же, кто положил свою жизнь за тебя… все мы должны положить ее за тебя, коли надо. Вот пора бы призвать уже и Добрынюшку в Киев… Чай, соскучился в Новгороде… С ним бы и на радимичей веселее идти… Молви, князь, словечко, и все мы станем тешить и веселить тебя…
— Спасибо вам, други мои и храбрые сподвижники, за вашу любовь и радение… Не о том печалюсь я, что несколько человек пали невинными жертвами, а о том, кем и чем вызваны эти жертвы… Придет время, я всех призову на совет и буду молвить слово, а теперь веселитесь, други мои, потешайтесь, но не мешайте мне думушку думать… Где Извой и Руслав?.. Что не видно их за моим столом? — прибавил он, обращаясь к Вышате.
— Надо полагать, государь, что они исполняют твой наказ и предают земле…
Он не договорил, потому что лицо князя еще более омрачилось.
— Дайте вина и выпьем за тех, кто спас мне жизнь…
Все выпили. Владимир, посмотрев на Вышату, грозно проговорил:
— Ты, друг любезный, на старости лет научился лгать и обманывать князя… Помнится мне, я спрашивал тебя: есть ли в теремах дочки Ерохи, похищенные в Купалин вечер… Ты что отвечал мне?..
— Прости, государь, — повалился Вышата к ногам князя, — хотел угодить тебе, солнышко.
— Плоха угода, коли ложь на устах. Ты был причиною смерти сестер и рыбака Стемида… Не сиди они в теремах — и он не шатался бы у потешного двора… Чай, ненароком он был в лесу, чтоб спасти мне жизнь…
— Прости, государь! — взмолился Вышата.
— Решение мое таково: завтра же отпустить всех киевских девиц к своим отцам и да будет положен предел новым похищениям не только в княжие терема, но и оповестить о том всех киевлян, чтобы обычай сей мерзкий оставить…
Все с удивлением посмотрели на князя.
— А ты, пес старый, больше не слуга мне, — прибавил Владимир. — Ступай в Вышгород и там жди моего наказа.
— А как государь поступит с полоненными?.. — спросил Вышата.
— Остаться в терему и быть им там, доколе не положу на них своей воли… Отныне Предиславинские терема открыты и кто хочет остаться в них, пусть остается; не возбраняется уходить и приходить, кому угодно…
— Как повелишь, государь, так и будет, — покорно сказал Вышата, выходя.
Вышата зашел к Буслаевне, а затем в сторожевую и позвал одного из стражников и что-то шепнул ему. Потом оба они пошли к терему Рогнеды.
Рогнеда сидела со своим младшим сыном, который спал у нее на руках.