Варяги и Русь — страница 7 из 46

Свет истины

Глава первая

I

Игорь был убит.

Совершив злодеяние над князем, которому он был обязан повиновением, древлянский князь Мал понял, что это не может пройти ему даром.

Киев был далеко; туда вести о гибели Игоря могли прийти еще не скоро, а старейшины в родовом городе Мала Искоростене не давали разрешения своему князю на это преступление, а потому прежде всего Малу приходилось уладить дело с ними.

Один, без дружины, примчался он в Искоростень.

Там было уже известно, что натворил князь.

— Ой, лихо, ой, беда нам, беда всей земле древлянской! — раздавалось по всему городу.

В Искоростень сошлись все старейшины древлянских городов. Старейшины были не на шутку встревожены. На искоростеньской площади целыми днями не прерывались совещания. Тревога старейшин передавалась и в народ. Вспоминали «примучивания» Вещего Олега, а про Ольгу давно уже шли слухи, что своим нравом она в воспитателя своего супруга.

— Не помилует Ольга-то за такое дело! — говорили в народе.

— Еще бы помиловать!.. За такое дело кто же милует?

— Биться придется…

— Вестимо, что придется, а нам киевлян не одолеть… Киев силен, у него ратей много…

— Эх, Мал, Мал!.. Такую беду натворил…

— А ведь с Игорем-то в дружбе он был!

— Потом враждовать стали; из-за их вражды и нам, древлянскому народу, плохо приходится…

— На площадь бы Мала позвать, к ответу…

Но Мал не обращал внимания на эти крики; он шел к старейшинам, надеясь повернуть все дело в свою пользу.

— Что ты сделал, княже? — встретили его собравшиеся на искоростеньской площади старшины.

— А что я сделал?

— Погубил ты древлянскую землю! — сказали в отчаянии старейшины.

В ответ им Мал презрительно засмеялся.

— Слушайте, отцы, — сказал он, — если волк повадится овец таскать, то он перетаскает все стадо, если не убить его. Так вот и тут. Игорь — это жадный волк. Он расхитил бы всю нашу землю, и вот, оберегая вас же самих, я убил его… Безопасен он нам теперь.

— Прав князь, прав! — раздались голоса тех, кто был помоложе.

— Собрал одно поморье, зачем было идти опять за другим?

— Сам виноват киевский князь, а не наш…

Однако старики думали совсем по-другому.

— Пусть и поступил Мал справедливо, но зачем он убил Игоря не в честном бою?

— Чего разбирать было?

— Как чего! Если бы бой честным был, никто за князя мстить не стал бы, а теперь жди мести…

— Кому мстить за него?

— У Игоря сын остался…

— Что сын… Сын его Святослав только подрастает, без пестуна ни на шаг…

— А пестун-то кто?

— Свенельд.

— Вот то-то и оно… Свенельд да Асмут десятка Игорей стоят… Да и не одни они в Киеве верховодят…

— А кто же еще?

— Ольга!

— Чего о ней говорить… Бабы в счет идти не могут…

— Да не такие, как киевская княгиня…

— Чем она не такая?

— Она там и Свенельдом, и Асмутом, и всем народом вертит, как хочет… И умна она при этом… Олег мудрый был, а она будто дочь ему… Она одна отомстит, и ее месть горше для нас будет, чем если бы Свенельд с Асмутом за это взялись… С ними сговориться или откупиться можно, на то они и бояре, а Ольгу ничем не купишь.

— Слушайте, отцы земли древлянской, — зазвенел могучий голос Мала, — пусть все это так, пусть Киев месть затевает, да вы подумайте, может ли он подняться на нас; ведь такая смута в Киеве пойдет, как узнают, что князя нет, что не до нас будет Киеву, как бы силен он ни был, а у него и силы-то невеликие. Как Игорь в первый поход на Византию ходил, почти всю дружину он тогда растерял, посчитайте-ка сами, много ли у него осталось-то, а теперь, когда он с полюдья вернулся, все, кого он нашел, уже по домам разошлись, на нас их не подымешь: ни дреговичей, ни радимичей, ни северян, ни тиверцев, об ильменцах и говорить нечего, печенеги сами не пойдут, и поляне не все тронутся. Варяги вот остались, да и тех немного… Вот и думал я, что нечего нам, древлянам, страшиться. С варягами Свенельдовыми управимся.

— Прав он, прав! — раздались голоса.

— В самом деле, нечего бояться… Всех варягов шапками закидаем!

— На них сами пойдем и их же Киев разнесем и разграбим.

Но Мал жестом руки остановил эти крики.

— Постойте, дайте досказать мне, хочу вам и еще поведать о том, что землю древлянскую из всех земель русских должно высоко вознести и над Киевом и Новгородом поставить. Хотите ли выслушать?

— Говори! Слушаем!

— Думаю я, — тихо заговорил он, — зачем нам ссору и распрю вести с Киевом, можем мы все это дело советом да любовью покончить; и легко это будет… Князя там нет, а княгиня осталась. Вот соберите вы послов да ведите их в Киев и просите, чтобы Ольга за меня замуж пошла… Я ее не хуже, я прирожденный князь, а она из бедного рода, что в Ольжичах под Плесковом у кривичей взята, она еще радоваться должна, что ей такое счастье привалило — за древлянского князя замуж выйти. Вот выйдет она за меня, сяду я на киевском столе, а родимая моя древлянская земля первой в славянщине будет… Без бою так и овладеем всей русской землей.

Слова Мала пришлись по душе его слушателям… Даже старики были увлечены ими. В воображении уже рисовалось, как древляне будут первыми людьми в Киеве. Уж они знают, как тогда поступить. Ни одного гостя ни в море, ни из-за моря не пропустят, благо выход в их руках будет, всех будут обирать и разбогатеют так, как никогда от звероловства своего теперешнего не разбогатели бы.

— Слава нашему князю Малу, слава! — раздались восторженные голоса.

— Важно Мал придумал!

— Такой князь да будет в Киеве, со всем управиться сумеет…

— Не Игорю чета!

— Только вот Ольга как?

— Что Ольга?

— Пойдет ли она за Мала?

— Чего ей нейти… Чем не молодец! Князь и собой хорош, и пригож, и умен!

— Медлить нечего, — крикнул Мал, — пока Киев об Игоре ничего не знает, нужно от нас послов собрать да отправить туда…

Дня не прошло, а посольство было уже собрано.

Хороши были речи Мала, что и говорить, хороши и заманчивы; каждому из древлян страстно хотелось, чтобы его земля была первой в славянщине, но хотеть мало.

Долго спорили о том, сколько послать в Киев мужей, и наконец мнение благоразумных взяло верх.

Решено было послать столько, сколько без тесноты могли бы уместиться в одной ладье.

Посольство должно было спуститься по речке Уше, которая впадала в Днепр у Чернобыли, а потом по великой реке до стольного Киева.

Мал уходил с посольством, но брал с собою все-таки свою дружину.

Он уже видел гордую киевскую княгиню своей женой. В самом деле, Ольга могла до сих пор отклонять его любовь, она даже должна была так поступать. Сам Мал отнесся бы с презрением к такой женщине, которая решилась бы на измену своему мужу. Но теперь Ольга была свободна. Порой Малу даже казалось, что и сопротивление Ольги было только женской уловкой, чтобы еще больше распалить его.

День ото дня Мал все более и более уверялся в том, что Ольга, а вместе с нею и киевский великокняжеский стол будут принадлежать ему. Тогда он со злорадством вспоминал о зловещих предсказаниях убитой им Гульды.

«Что, взяла старая ведьма, — думал он, — а? Поверить бы тебе тогда! Что вышло бы из этого… Никогда не будет принадлежать мне Ольга, говорила она, жаль, что она не может увидать, как Ольга станет моей женой… Что бы она тогда сказала!»

Наконец послы были готовы к отправлению в далекий путь.

— Смотрите же, — говорили им на прощание, — дела не изгадьте…

— Да постараемся, чего нам говорите!

— Все княгине скажите, что надо!..

— Скажем!

— А если что, сейчас же гонца пришлите!..

— Князя берегите, он у нас мудрый!

После принесения жертв богам послы сели в одну ладью, Мал и его воины в другую.

Сопровождаемые громкими криками, отплыли ладьи.

Там, где ладьи останавливались на ночлег, любопытные приставали с расспросами.

— Куда вы?

— В Киев!

— В Киев? Вот оно что! А зачем?

— Князь наш и ваш Мал на киевский стол рядится.

— А Игорь-то?

— Игоря нет больше, убил его Мал, за то, что он землю древлянскую без меры грабил.

— Так! Только как же это он, ведь там княгиня есть?

— Княгиня в замужество с Малом вступает.

— Сговорились разве?

— Не сговорились, а так быть должно.

Послам верили. Они были из почтеннейших людей в земле древлянской. С ними же и князь шел. По-пустому в Искоростене такого посольства снаряжать не стали бы… И пошли толки по земле всей древлянской, что князь их Мал скоро киевским стольным князем будет…

Ушу прошли без всяких приключений.

В Чернобыли Мал оставил послов, приказал им дожидаться его возвращения, а сам с частью дружины пошел к Киеву.

Там еще ничего не знали о случившемся с Игорем. Княжеские дружины уже вернулись, и киевлян удивляло, что князь остался в земле древлянской; но ведь на то он и князь, чтобы все по своей воле делать.

Ольга узнала в чем дело и сразу поняла, зная жадность своего супруга, почему он не вернулся вместе с дружиной.

«Как бы не погубили его там, — думала она, — что как Мал вернется, он спуску не даст, а у Игоря совсем никого нет. Долго ли до беды…»

Она передавала свои страхи и Свенельду, и Асмуту.

Те только пожимали плечами.

— Что же нам было делать? Ведь если бы мы ему препятствовать стали, он нас не послушался бы…

— А если он погиб…

— Не посмеют древляне на своего стольного князя руку поднять.

— Кто их знает…

— Вот пождем немного, а потом на розыски пойдем.

Так прошло несколько дней.

Однажды под вечер Ольга только вернулась в свой терем, как ее любимица Сфандра сказала, что, какой-то человек хочет ее непременно видеть.

К Ольге часто приходили по разным делам люди, и она приказала позвать пришедшего.

Незнакомец требовал, чтобы княгиня выслушала его с глазу на глаз.

И это не удивило Ольгу: такие просьбы не были редкостью. К Ольге часто приходили просить то за приговоренных, то в ожидании суда. И теперь она предполагала встретить подобную просьбу.

Но едва она только вступила в горницу, куда приведен был Сфандрой посетитель, как отшатнулась.

— Это ты… Ты… Мал, здесь? — едва нашла она в себе силы выговорить.

Действительно, это был Мал. Оставив послов у Чернобыли, он дошел почти до самого Киева. Древлянский князь укрыл дружину в лесу, где когда-то жила Гульда, а сам решил пробраться в княжеский терем и объясниться с Ольгой.

— Да, Ольга, это я, Мал…

— Зачем ты?

— Выслушай меня…

— Мне нечего тебя слушать!

— Княгиня, я с добром к тебе… Молю тебя, выслушай меня.

— Какие у нас могут быть с тобой дела, Мал?

— Давно они начались… Еще, помнишь, с Ольжичей твоих…

— И когда ты дважды кровно обидел меня?

— Я думал, что ты уже обижена Игорем.

— А потом в лесу около Гульды…

— Ах, Ольга, ты, верно, никогда никого не любила, если рассуждаешь так. Любовь ослепляет человека. Человек, обуреваемый страстью, теряет последний рассудок. Он не может владеть собой, он не разбирает, что худо, что хорошо… Может, после он и раскаивается, но в те мгновения ему нет дела ни до каких размышлений…

— Ты, что же, только это и пришел мне сказать? — перебила его Ольга.

— Нет…

— Что же еще?

— Многое…

— Что именно?

— Я молю тебя по-прежнему…

— Не ново. Я слышала это.

— Полюби меня…

— Ах, князь… Ты начинаешь злоупотреблять моим гостеприимством. У меня есть муж…

— Нет, ты вдова.

Ольга с ужасом и изумлением смотрела на него.

— Как! Что ты сказал? Повтори!

— Вдова ты.

— А Игорь…

— Его уже нет.

— Где же он?

Мал махнул рукой.

Ольга поняла этот жест.

Как в забытье слышала она слова Мала:

— Его погубила жадность. Нельзя с одного вола драть более одной шкуры… Он собрал одну дань с моей земли и сейчас же вернулся за другой… Кто может стерпеть, когда его разоряют…

Ольга слышала его, и в то же время ей казалось, что говорят где-то далеко-далеко, а рядом звенит неведомый голос:

— Вдова, вдова! Его нет!

— Скажи, Мал, прошу тебя, — заговорила она, — правду мне скажи…

— Я готов…

— Он убит?

— Да.

— И его убил ты?

Древлянин чуть слышно ответил:

— Я…

— И ты, убийца Игоря, осмелился явиться сюда? — воскликнула она вне себя от гнева. — Эй, кто там…

— Постой, княгиня, ты успеешь взять меня всегда; ведь я один, дай мне досказать…

«Может быть, Игорь поручил что-то передать мне, и поэтому Мал явился сюда!» — подумала Ольга и сделала знак явившимся на ее зов людям уйти.

— Говори скорее, — сказал она, — у меня нет времени ждать…

— Я не задержу тебя… Я убил Игоря, потому что он шел грабить мою родину. Так поступил бы всякий; но что сделано, того не вернешь, я хочу сказать тебе вот что… Ты свободна теперь, неужели ты не веришь, что я тебя люблю?

— Ты любишь меня и причиняешь мне только одно горе! — тихо сказала Ольга.

— Я ослеплен любовью. Что ты сделаешь, если отомстишь мне сейчас же? Я умру и буду радоваться, что умираю от твоей руки, а Игоря ты этим не воскресишь, да и не любим он был…

— Не твое дело судить об этом!

— Пусть не мое, но ты осудила меня на смерть, и я буду говорить тебе все. Прежде всего скажу вот что: ты теперь свободна, стань моей женой…

— Женой убийцы моего Игоря?

— А мало кого убивал твой Игорь!

— Но он не женился на женах своих врагов, я была у него одна…

— Не будем говорить об этом… Но я думаю, союз наш принесет только пользу всему славянскому народу. Чтобы держать под рукой и Ильмень, и Днепр, и всю славянщину, нужна твердая рука, не Игорева, а моя… Убьешь ты меня, сейчас же поднимутся мои древляне. Трудно тебе будет с ними справиться. Ведь только одни варяги и могут припугивать древлянскую землю ради твоей мести; а если тебе не удастся припугать моих древлян? Радимичи, северяне, дреговичи не умнее ильменских, а видят, как отложиться от Киева, где тебе управиться со всеми. Ты мудра. Тебе Олег передал свою мудрость, но не тебе среди народа первенствовать, ибо ты женщина, а выйдешь за меня замуж, покорны будут и древляне. За мной они с твоими варягами пойдут на кого угодно. Мы все возьмем себе, наше имя будет везде прославлено, а я, ручаюсь тебе, сумею сделать тебя счастливою…

Ольга не отвечала. Наконец Ольга подняла голову.

— Хорошо, Мал, — сказала она, — об этом мы будем говорить, когда ты пришлешь мне своих послов, а до тех пор ничего тебе не скажу. Ты же уходи в свой Искоростень и ожидай там, пока послы не придут и не передадут тебе моего согласия…

Ослепленный надеждой на удачу, древлянский князь понял слова Ольги как согласие на его предложение.

«Моя она, моя будет, — думал он, торопясь к своей дружине, — и как хорошо все выходит. Как я думал, как я предчувствовал, так и есть на самом деле… Ольга любит меня… Без этого она никогда не дала бы своего согласия… Вот и исполнилось то, что я задумал. Скоро я буду стольным киевским князем, и уж тогда я сумею управиться по-своему со всеми, кто осмелится стать не на мою сторону».

Теперь он думал только об одном: поскорее добраться до послов и объявить им об успехе.

Послы с нетерпением ожидали возвращения князя. Ожидание начало даже порождать в них сомнение в успехе задуманного. Очень уж им казалась смелою мысль, чтобы вдова убитого, позабыв о требовавшейся по тем временам кровавой мести за смерть мужа, согласилась не только стать женой его убийцы, но еще возвести его на великокняжеский престол.

Но вот появился Мал, и все сомнения разом рассеялись.

— Прославьте меня, вашего князя, — объявил он, — все выходит так, как говорил я вам еще в Искоростене.

— Что княгиня?

— Согласилась с радостью!

— Нам и делать нечего? — с разочарованием сказали послы, которым хотелось побывать в Киеве.

— Теперь то ваше дело и начинается… Как можно скорее отправляйтесь в Киев и начинайте уговариваться.

— Да ведь ты все уже сделал?

— Я только узнал, что ваше предложение не только не будет отвергнуто, но даже принято с великой радостью, а эти дела с глазу на глаз не делаются. Ведь Ольга не одна, она княгиня, с ней бояре и народ. Тут не только ей, а и им почет нужен. Лучше теперь их уважить, потому что она сама добровольно под древлянскую руку поддается, а потом-то мы уже сумеем управиться, как в Киеве засядем.

— Так что же нам теперь делать?

— В Киев идите!

— Не прогонят?

— Лучше дорогих гостей примут…

Послы верили словам своего князя.

— Ты где ждать-то нас будешь? — спрашивали они Мала. — Здесь, в Чернобыли?

— Нет, я в Искоростень иду…

— А там что?

— Буду ждать, пока не вернетесь, чтобы с великим торжеством, как то подобает князю, отправиться в стольный Киев, только вы-то не торопитесь, почтения требуйте, потому что вы теперь самые большие люди в славянской стороне. Знайте это и гордитесь.

Древлянские послы и в самом деле гордились своим князем. Они видели в нем спасителя и прославителя родины своей и пошли в Киев гордые, важные, в своем успехе не сомневающиеся.

Мал же с дружиною поспешил в Искоростень.

А Ольга в Киеве переживала страшные минуты. Но скоро она взяла себя в руки, отерла следы слез и приказала призвать к ней Свенельда и Асмута.

— Зачем звала нас, княгинюшка? — спросил Свенельд. — Какое дело нашлось у тебя для нас, скажи нам скорее.

— Великое дело, воевода, есть, великое и важное дело, не одной меня касается оно, а и всей земли славянской. Знайте теперь: нет более ни в Киеве, ни в славянщине стольного князя.

— Как нет? — с ужасом воскликнули Свенельд и Асмут. — А Игорь?

— Увы! Погиб он, и тело его где, не знаю, не могу предать его честному погребению, насыпать курган над ним… Нет его…

— Говори, говори, княгиня! Кто осмелился поднять руку на князя нашего?

— Мал, волк проклятый!

— Ох, Игорь, Игорь! — со вздохом вымолвил Асмут, — вот куда привело тебя твое ненасытное корыстолюбие.

— Теперь уже не время говорить об Игоре, — перебил его Свенельд, — нужно думать, как беду поправить.

— Будем думать… Нет у нас князя.

— Нет у нас князя Игоря, — поправил Асмут.

— Ну, что же из этого?

— В этом-то и дело все… Нет Игоря, зато теперь будет князь Святослав.

Асмут посмотрел на друга.

— Не велик он летами, дитя еще!

— А все-таки князь… За его именем мы будем стоять. Вырастет и за отца Малу с древлянами отомстит. А пока только он один и может быть князем. Так и по обычаю: сын всегда должен наследовать отца и за отца мстить.

Когда воеводы, приняв важное решение, обеспечивавшее киевский стол за родом Рюрика, замолчали, заговорила княгиня:

— Спасибо вам, воеводы наши верные, — сказала Ольга страстно, — не покидаете вы нас в такое тяжелое время. И да пошлет вам Бог всякое благополучие за это. Мятется по-прежнему душа моя.

— О чем, княгиня? — спросил Свенельд.

— Остается без отмщения кровь Игоря, супруга моего милого.

— Подрастет Святослав, это его дело…

— Долго ждать… Лиходей наш без расплаты умереть может.

— Что же! Поднимем варягов, — сказал Асмут.

— Но варягов мало… Рассеются древляне по своим дремучим лесам… не по одному же ловить их нам; а чтобы они собрались и на битву вышли — и думать нечего.

— Вот и я так же думаю! — согласилась со своими воеводами Ольга, — да и дело мести это наше личное, родовое, в которое никто не должен впутываться, кроме дружин наших.

— Так как же тогда?

— Сама бы я управилась с проклятыми древлянами. Знаете ли вы, что этот негодный Мал задумал?

— Говори, а мы послушаем…

— Хочет он взять меня в жены и самому стать на киевском столе, чтобы быть над всеми воеводами старшим князем и всем в земле русской верховодить.

Лица Свенельд а и Асмута так и вспыхнули.

— Да как же он смел помыслить об этом, негодник! — закричал Свенельд.

— Откуда ты узнала это, княгиня? — спросил Асмут.

— Сам же Мал об этом мне поведал.

— Он? Когда?

— Здесь он, у меня был, он мне и весть об Игоре принес.

— Где же он теперь, давай нам его! — закричали воеводы.

— Нет его… Ушел он…

— Как же это так? Как он мог уйти!

— Я его сама выпустила; и мало того, даже ему приказала сватов засылать…

Теперь уже на лицах воевод отразилось необычайное изумление.

— Как же так? — удивился Асмут, — шутишь ты с нами, что ли? Так устарели мы для этого… Уволь, пожалуйста.

— Вот так месть придумала… За убийцу мужа замуж идти хочет…

— Этого в славянщине никогда не бывало.

— Было, что вдовы сами себя с мужьями сжигали, это действительно…

Ольга дала возможность высказаться обоим воеводам.

— Вот теперь и вы послушайте меня и уму-разуму научите, если не так я по-своему, по-бабьему рассудила. Малу отомстить легко, раздернуть его, по полю конями разметать — это нехитро, а за него весь древлянский народ стоит. Встанет он за Мала горой. Гоняться за древлянами, сами же вы говорите, чуть не по одиночке их брать приходится… Вот и надумала я за кровь Игоря в мщенье всех древлян принесть, так их примучит, чтобы более никогда уже они Киеву опасны не были; а то теперь живут они у Киева под боком и только смуты да свары разводят.

— Верно это, — подтвердил Свенельд, — беспокойнее никого нет… Новгородцы на Ильмене уж на что буйные, а и те сидят смирно!..

— Давно бы их извести надо.

— Вот и я этого хочу…

— Да как ты сделаешь?

— А вот как!..

И Ольга сообщила свои планы воеводам.

— Ай да княгиня! — воскликнул Свенельд, — недаром тебя Олег мудрой назвал!

— Только вы мне помогите, а древлян мы примучим, — заметила княгиня.

II

Древлянские послы, не сомневавшиеся в успехе, собирались в дорогу.

— В Киев, скорее в Киев! — говорили они между собой, — чего нам себя и нашего батюшку князя томить… Будет он нас дожидаться, какой мы ему ответ принесем, а хуже ожидания ничего быть не может.

— А как же у нас и даров невесте нет никаких?

— Чего дары? Хотя мы и сваты, а все не такие, чтобы дело вершить. Сперва узнаем, как и что, а дары-то никогда не уйдут.

— Все-таки с пустыми руками нельзя…

— Ладно… Повершим дело, все будет…

Они плыли по Днепру, приближаясь с каждым взмахом весел к Киеву. Вот и город показался вдали… Заблестели на солнце купола златоверхого княжеского терема, показался лес мачт стоявших у киевских пристаней ладей, стругов.

Как только подплыли они к Киеву, сейчас же несколько ладей навстречу вышло. Будто ждали древлянских послов в Киеве и почет им готовили.

— Глядите-ка, навстречу это нам, — обрадовались «сваты».

— Вот она, Малова-то правда! Теперь, кто и не так думал, поверить ему должен… Эх, кабы у нас в Искоростене видели, как встречают нас!

Древлянская и киевская ладьи сблизились.

— Кто вы и что за люди? — раздалось с передней ладьи, — откуда, куда и зачем идете?

— Посланы мы из древлянской земли, идем из Искоростеня в ваш Киев, — ответили послы, — и мысли наши добрые…

— Коли так — милости просим!

Древляне почтительно приветствовали Асмута, тот отвечал им благосклонно. Завязались разговоры.

— Наслышаны мы, — говорил Асмут, — что свели вы князя нашего Игоря с белого света.

— Вышло так… не обессудьте…

— Что делать… В животе и смерти боги вольны…

— Сам уж он больно корыстен был, разорить весь народ наш хотел!

— Ведомо нам это.

— А мы вот идем, если зло причинили Киеву, так вот теперь хотим все дело поправить и доброе ему и вам сделать.

— Как же вы это сделать думаете?

— А будем вашу княгиню, что после Игоря осталась, за нашего князя Мала сватать.

— Что же? И в самом деле добро… Пойдет ли она за вас?

— Еще бы не пойти-то…

— Да откуда вы это знаете?

— Мал, князь наш, говорил.

— А ему откуда известно?

— Ему все известно… Он у нас мудрый…

— Ну, идите, идите, мы вас сейчас к ней, княгине нашей, приведем.

— Спасибо вам… Уж мы тебя, Асмут, не забудем, как в Киеве первыми людьми станем, ты не бойся… Мал тебя не обидит… Наградит…

— Так прошу вас, прямо в терем к княгине и пройдем, там вы ей скажете в чем дело, — закончил Асмут.

Ладьи подошли к пристани.

Древляне видели, что весь Киев высыпал к ним навстречу; махали шапками, словом, встречали послов, как самых дорогих гостей.

С почетной дружиной пошли они в гору по дороге, ведшей к княжьему терему.

Все ближние Ольгины боярыни на крыльцо для встречи вышли с низкими поклонами древлян встречать.

— Видишь? — подталкивает один посол другого.

— Вижу!

— Чувствуешь?

— Чувствую!

— А что будет, как князь Мал на стол сядет?

— Не говори!

— Пожалуйте, друзья дорогие, — низко кланяясь, заговорила Сфандра, — ждет вас наша княгинюшка и не дождется.

— Что ж, — ответил старший из послов, — невелика беда, если и пождала малость… Не растаяла небось…

— Так-то так! А все-таки сердце женское бедное скучает, томится…

Послы совсем зачванились.

Такого приема они и ожидать не могли… Головы у них кружились при одной только мысли, что скоро они будут хозяевами в этом великолепном тереме и во всем этом городе…

— Чего же вы к княгине нас не ведете? — спрашивали они, — ждать-то нам надоедает… Мы и уйдем…

— Нет, нет! Как это можно, что вы! — засуетилась Сфандра, — сами знаете, хочется нашей княгинюшке перед вами покрасивей быть…

Ольга слышала как важничали и кичились послы древлян. Она подала знак ввести к себе сватов.

Лицо ее выражало приветливость; она даже улыбалась.

— Здравствуйте, друзья дорогие мои, — заговорила киевская княгиня, — с чем пришли вы ко мне?

— С делом пришли, княгиня, — ответил один из древлян, — да ты, видно, и знать не захотела, какое у нас дело; и то ждали мы тебя, ждали, пока нас к тебе вот пустили…

— Не обессудьте, уж будьте милостивы! Скажите, с чем пришли вы…

Говоривший откашлялся, выступил вперед и начал:

— Ведомо тебе пусть будет, что посланы мы в твой Киев древлянской землей, а зачем посланы, о том сейчас скажем тебе. Мужа твоего мы убили, потому что грабил он нас, как волк. Так вот нет теперь князя у вас, а ты вдовицею осталась. Чтобы тебе не пойти замуж за нашего князя Мала?

Ольга порывисто дышала, слушая эту речь.

— Что же молчишь? Ответствуй!

— Не знаю, что и сказать… Сын ведь у меня… Как поступить…

— И об этом думали мы. С сыном твоим Святославом сделаем мы, что хотим…

У древлянских сватов головы кружились. Они говорили так, как будто и речи не могло быть о чем-либо другом, кроме согласия киевской княгини.

— Боюсь я, — отвечала Ольга, — изведете вы его!

— Да уж сказали, что хотим, то и сделаем… Род Мала должен пойти, а Игорево семя чего беречь…

Не заметили они, что и Ольга с трудом сдерживает себя…

— Что скажешь нам, княгиня киевская? — спросили они.

— Люба мне речь ваша, — заговорила Ольга, — знаю я, что мужа не воскресить мне…

— Знаем это дело… Так, значит, идешь за нашего Мала?

— Ничего я не скажу до завтра…

— Чего еще? Говори…

— Не скажу потому, что хочу вас почтить пред киевским народом, чтобы знал он, какие сваты пришли…

— Что же, это хорошо…

— Так вот, вернитесь вы на ладьи свои и разлягтесь там с важностью, а завтра придут к вам люди мои, которых я пришлю за вами; вы скажите им: не едем на конях, не идем пешком, несите нас в ладье. Довольны вы?..

Древляне очень довольны остались тем почетом.

Проводив послов, Ольга зарыдала…

— Княгиня, княгиня, что с тобой? — кинулись к ней воеводы.

— Слышали ведь, как я могла сносить это, как я вытерпела…

— Скажи только слово… Вот наши варяги…

— Нет… не надо…

— В клочки их размечем… Не останется… — сказал Свенельд.

Он хотел что-то еще прибавить, но Ольга прервала его.

— Простите меня, воеводы.

— Куда ты?

— Слышали, чай, завтра гости дорогие ко мне прибудут. Нужно для их встречи все приготовить… Ведь чести они ждут великой… Изобидятся, пожалуй, если не встречу их…

Ольга направилась к своему загородному терему, находившемуся за Киевом.

Вдруг на дороге она увидала иерея церкви святого Илии.

Она остановилась.

— Ты хочешь что-то сказать мне? — спросила она.

— Обидящим прости, — проговорил тихо он, — ненавидящих возлюби… Любовь — это Бог!

Ольга нахмурилась махнула рукой и еще быстрее помчалась вперед.

— Погрязла во мраке душа ее! — с кротким сожалением вымолвил вслед ей Василий.

Княгиня примчалась на двор своего терема.

— Что прикажешь, княгинюшка? — спросил старый слуга.

— Лопаты сюда скорее! Здесь вот копайте… Глубже и скорее… — произнесла Ольга.

До самого рассвета не отходила от работавших Ольга. И только, убедившись, что вырытая яма настолько глубока, что нет возможности из нее выбраться, удалилась она в свой терем.

А между тем на древлянской ладье шло до рассвета ликование. Но вот и солнышко вышло. Загорелись его лучи, зазолотилась листва на деревьях, птицы защебетали…

— Что же это за нами нейдут? — заволновались сваты.

Они важно развалились в ладье. Все они приоделись ради случая и ждали теперь, когда явятся посланные от киевской княгини.

Наконец на берегу показались люди, направлявшиеся к древлянской ладье.

— Княгиня наша, — заговорили они с низкими поклонами, — просит мужей честных к себе на почетное столованьице…

— Что ж? Не прочь мы, пожалуй… Только мы пешком не пойдем…

— А коней-то и не захватили мы.

— Не хотим мы и на конях!

— Как же добраться-то?

— А вот несите нас в ладье…

Княжеские слуги, казалось, нисколько не были изумлены этим требованием.

— Мы люди невольные, — отвечали они, — князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя замуж…

С этими словами они подхватили ладью с древлянскими послами, высоко подняли ее и осторожно понесли…

Все исполнилось так, как ожидали древляне.

Вот и княгинин терем…

Сама Ольга с боярами стоит на крыльце, встречает сватов.

— Ишь какой почет нам в самом деле, — говорят они друг другу.

Вдруг лодка странно наклонилась, и древлянские послы полетели куда-то вниз…

Потом над ямой древляне увидели лицо киевской княгини.

— Довольны ли вы честью? — со смехом спрашивала Ольга.

— Ох, хуже Игоревой смерти! — голосили древляне.

Непрошеных сватов засыпали живыми.

III

А пока это происходило в Киеве, ликовал Искоростень, а с ним и вся древлянская земля. Мал возвратился и принес вести о своем успехе…

— Вот видите, — говорил он древлянам Искоростеня, в который собрались все старейшины этой земли, — все выходит так, как я вам говорил. А вы на меня сердились, когда я с Игорем расправился.

— Неразумные мы были тогда…

— Прости нас, Мал.

— Не серчай…

— Разве только и прощу, и сердиться не буду потому, что и в самом деле неразумные вы были.

— Каемся теперь…

— Ты как в Киеве будешь, нас не забудь…

И у Мала так же, как и у всех других, закружилась голова.

Когда сваты Мала приняты были в день своего прибытия в Киев Ольгой, они, возвратившись обратно в ладью в ожидании обещанной им великой чести, не могли утерпеть, чтобы не похвастаться пред родичами. Тотчас же послали они одного из своих в Искоростень. Тот не сомневался, конечно, что обещанное будет исполнено…

Явился он в Искоростень такой радостный, что уже по одному его виду можно было заключить, что все хорошо.

Собрались древлянские старейшины и весь народ на площади, поднялся посланец и сказал:

— Прежде всего князю нашему, Малу, слава! Великая слава и незыблемая… Нечего и сомневаться, что воссядет он на стол киевский и Ольга-княгиня за него замуж пойдет…

— Говори, говори, что такое, — загалдели все.

Он рассказал им о том приеме, какой был оказан им в день прибытия, и о той «великой чести», которая ждет оставшихся.

— Только я несчастный! — говорил прибывший.

— Почему?

— Да как же… На меня жребий пал к вам идти… вам сообщить… Други мои теперь в великой чести пируют…

Древляне, как могли, утешали его.

— Как наши-то взяли! — рассуждали они.

— Уж подлинно Малу счастье на роду написано…

— Что же теперь будет?

— А подождать надо… Вернутся наши из Киева, там видно будет…

Но скоро стало известно, что вместо их посланных идет в Искоростень посольство из Киева.

Искоростенцы заволновались.

— С чем они идут?

— Коли посольство, так, вестимо, с добром…

— Ответ поди несут!

— А то что ж? Чего медлить-то!..

— И на самом деле, скорее бы вершить дело, да и нам в Киев перебираться.

Наконец киевское посольство прибыло.

Древляне, памятуя, с каким почетом приняты были их послы, и киевлян встретили очень милостиво, сначала угостили их, а потом только разговоры повели.

— С чем пожаловали к нам, добрые люди?

— Княгиней Ольгой и киевским народом присланы, — ответили послы.

— С делом?

— С великим делом.

— А с каким?

— Пришли в Киев сваты ваши и просили, чтобы княгиня Ольга за Мала, вашего князя, пошла. Так ли это?

— Так! Так!

— Оказала княгиня великую честь сватам, а к вам прислала сказать, что если вы в самом деле ее к себе в княгини просите, то за что вы покор на нее положили?

Удивились древлянские старейшины.

— В чем покор-то?

— Да сваты больно неважные! Кто они такие среди вас? Простецы, а не знатные мужи; разве таких сватов к княгине посылать нужно, не покор ли это?

— А ведь и правда так! — сознались в своей оплошности древляне, — Что же осердилась Ольга?

— Не осердилась она, а ответа дать не может никакого вам, пока не придете к ней с великою честью. Не пойдете — себя вините, княгиня-то и рада, да ее сам народ не пускает.

Древляне поверили.

Они собрали всех своих старейшин, кроме Мала, который должен был ждать ответа, и послали их с великою честью в Киев…

После того, как погибли ужасной смертью первые посланцы древлянской земли, ничто не могло теперь заставить ее изменить свои планы.

Даже если бы Свенельд или Асмут попробовали остановить княгиню, то и у них ничего не вышло бы. В их глазах она была права.

Но были в Киеве люди, которых ужаснул поступок Ольги.

В тот же день, как совершена была лютая месть, к княгине пришел священник церкви святого Илии, старец Василий.

Ольга, помнившая встречу накануне, хотя и поняла, зачем он пришел, но решила принять его.

Старец Василий вошел, не благословляя ее, как он делал это прежде и как любила Ольга.

— Прости меня… Позволь мне приветствовать тебя как княгиню, — сказал старец, — но дочерью своею не могу я тебя назвать…

— Почему?

— Сердце мое против тебя… Руки твои обагрены кровью…

Ольга засмеялась.

— Это про что ты?

— Ты знаешь! Разве не тронули тебя стоны несчастных, заживо похороненных тобою, или в груди твоей камень вместо сердца?

— Оставь, старик, — гневно крикнула княгиня, — кто позволяет тебе вмешиваться в это дело? Оставь и уйди, или я отправлю к ним и тебя…

Старец улыбнулся.

— Не страшна мне смерть, но если я пришел к тебе, то потому, что мне жаль тебя… Беспросветен тот мрак, в котором блуждает душа твоя. Ты стремишься за зло платить злом, а между тем мятущаяся душа твоя стремится к одному: к добру, к вечному истинному свету, к свету истины, а этот свет только тогда осияет тебя, когда ты будешь уметь не мстить, а прощать, не ненавидеть, а любить, за зло воздавать добром…

— Где же этот свет?

— Искра его уже теперь…

— Где?

— В сердце твоем…

— Лжешь ты, старик, в моем сердце нет ничего, кроме ненависти к убийцам Игоря… И вот что я тебе скажу… Идет теперь ко мне новое посольство из земли древлянской.

— Опять кровь!

— Да где она, кровь-то, — засмеялась Ольга, — два десятка древлян я со света свела, и ни одной капли крови не было.

— Тяжело тебе будет потом.

— Там что будет, то будет, а вот когда придут древляне, приходи-ка и ты: как они веселиться будут на пиру, который для них я приготовлю.

— Окаменело твое сердце, княгиня, — с грустью проговорил он, — но, может быть, не всегда оно таким будет… А пока мне нечего у тебя делать… Прощай…

— Приходи, — крикнула ему вслед Ольга, — будет на что посмотреть.

Цвет древлянской земли, из которого составлено было второе посольство, спешил к Киеву. Они так спешили, что не взяли с собой даже дружины.

— Чего вам ратных людей с собой таскать, — уговаривали их Ольгины посланцы, — не к врагам идете.

На этот раз посольство шло сухим путем. На этом настояли сопровождавшие древлян киевляне.

Вот наконец скоро и Киев!

— Добром ли примут нас? — заволновались древляне, словно почуяв что-то.

— Чего не добром! — поспешили успокоить их проводники. — Посмотрели бы, как княгиня да воеводы первых ваших сватов приняли.

— Да мы слышали!

— То-то вот… А что они… Так себе, и роду-то неважного…

— Что говорить, ошиблись мы…

— Вот видите, и им честь, а вам вдесятеро…

— Ой ли?

— Чего там!.. Вы ведь не простые сваты-то!..

— Именно… Из князей-то один Мал остался… И отчего бы нам и Мала не взять с собой?

— Тоже скажете! Где это видно, чтобы жених к невесте сам со сватаньем шел. Этого не водится.

— А и впрямь не водится, — согласились древляне.

Так они дошли до Киева и стали на привал.

Утомились они в дороге, запылились, стыдно им стало, что такими к невесте они явятся.

— В баньку бы теперь да попариться!..

А услужливые киевляне тут как тут.

— Отчего бы и в самом деле в бане не попариться? — сказали они. — Бань-то у нас не занимать стать…

Скоро и баня была уже готова.

— Милости просим, — говорили киевляне, — с дорожки-то косточки куда как хорошо пораспарить!

Зашли князья и старейшины в баню, разнежились и опомниться не успели, как вся баня в огне оказалась…

К дверям они было кинулись, да куда тут; снаружи приперты, кричали, молили они — все напрасно.

— Пусть это вам за нашего князя Игоря зачтется, — кричали киевляне.

Ольга тоже была около той бани, она слышала вопли древлян, их стоны, но не слыхала обращенных к ней проклятий и угроз.

— Что, воеводы мои! — обратилась она к следовавшим за ней Асмуту и Свенельду. — Что вы скажете?

— Ох, княгиня! — воскликнул Свенельд. — Не хотел бы я твоим врагом быть.

— Пойдем, княгиня, — предложил Асмут, — ишь как жареным мясом смердит!

— И то пойдемте, мне еще дела делать надо…

— Не кончила разве ты с местью своей?

— Какое! Это только начало… Сказала я вам, так и сдержу свое слово.

IV

В Искоростене чуть не в каждом доме варили меды да браги, припасали запасы.

— Больше варите, больше! — понукали особые пристава.

Вскоре прибыли в Искоростень посланцы от Ольги.

— Сладилось дело? — раздавались вопросы. — Идет ваша княгиня за нашего Мала?

— Мы маленькие люди, — ответили посланные, — ничего сами не знаем, нам ничего не говорят, как и что, а сладилось ли ваше дело, сами посудите…

— По чему судить-то?

— Идет к вам княгиня наша…

— Ну?

— Верно!

— С дружиной?

— Какая там дружина! Отроки одни…

— И скоро будет?

— А это как вы хотите…

— Мы-то при чем?

— А вот послушайте, что княгиня вам сказать велела.

— Что же?

— Послала она нас сюда и так говорить наказывала: «Я уже надумала к вам. Наварите побольше медов в городе, где убили мужа моего, я поплачу над его могилой и тризну справлю…»

— Чего ей вздумалось?

— Как чего! Да ведь если она идет за вашего князя, нужно же ей с мужем проститься и повыть у него на могиле… Это не то что княгиня, а и всякая жена так сделала бы.

— Верно! Что верно, то верно!

— Уж чего вернее…

— Надо пойти Малу сказать.

— Нас проведите… У нас и к нему от княгини нашей слово есть.

Мал узнал о приходе гонцов, что Ольга идет уже к нему и хочет отпраздновать тризну по мужу. Стало быть, скоро он станет мужем киевской княгини…

— Привет тебе, славный князь Мал, краса древлянской земли! — сказал гонец, входя в княжеский покой. — Шлет тебе свой поклон и привет княгиня наша, — продолжал посланный, — и сообщает тебе, что идет она поплакать над могилой мужа своего и отпраздновать тризну…

— Что ж, скорее бы…

— Как ты, князь!

— Я-то что…

— Просит тебя княгиня уйти подальше на тот день, когда тризна будет справляться.

— Это зачем?

— Говорит она, что непригоже тебе смотреть на ее горе. Ведь ты убил Игоря…

Мал задумался.

— А если не пожелаешь ты этой просьбы ее исполнить, то уйдет княгиня Ольга восвояси.

— Так и сказала?

— Так.

— А если я уйду?

— Она сама к себе тебя тогда позовет.

Это обещание сразило Мала.

— Скажи княгине твоей, что, исполняя ее желание, я уйду, пока она будет на могиле Игоря, но горе ей, если она меня обманет!

Тотчас же Мал ушел из Искоростеня, а там начали варить меды да брагу по княгининому слову.

Все-таки древляне на этот раз послали разведчиков в стан Ольги, чтобы узнать, с какими силами она пришла.

Разведчики вернулись и сообщили, что при ней почти что никого не было: ничтожное количество дружинников да княжьи отроки сопровождали ее.

Древляне успокоились.

— А наших не видали там? — спрашивали они у соглядатаев.

— Нет, не видали, — отвечали те.

— Ишь как им в Киеве-то понравилось, уже и домой не затащить!

В назначенный для тризны день толпы древлян потянулись к тому месту, где был убит киевский князь. Все они несли с собой наготовленные хмельные напитки.

Когда они пришли, Ольга приказала своим людям насыпать могильный курган как можно выше.

Лишь только это было исполнено, началась тризна.

— А что же, княгиня, послы наши? — спросили древляне.

— Идут следом с дружиною покойного мужа моего, — спокойно ответила Ольга.

Тризна удалась на славу. Древляне на радостях, что Ольга пришла к ним, начали пить и незаметно для самих себя сильно опьянели. Редкий из них на ногах держаться мог.

— Теперь вы выпейте за их здоровье! — с недоброй усмешкой приказала своим отрокам Ольга.

Это было условным сигналом, по которому началось поголовное истребление древлян.

Все они погибли.

Ольга, глядя на это, с восторгом воскликнула:

— Игорь, отомщен ты!

Древляне были уничтожены. Погибли их лучшие мужи…

Когда узнали правду о «великой чести», оказанной в Киеве первым сватам, потом об участи второго посольства и, наконец, о кровавой тризне, ужас прошел по древлянской земле. Поняли древляне, что нечего им ждать пощады от киевской княгини.

— Умрем, а не поддадимся Киеву! — раздавались везде по древлянской земле отчаянные голоса.

Мал проиграл свое дело, и вот теперь все накинулись на него…

В глазах всей древлянской земли он явился главным виновником ее бед.

Проклятия так и посыпались на князя.

— Он все! — кричали в городе, — он, проклятый…

В каждом доме после кровавой тризны на кургане Игоря были сироты. У одних погиб брат, у других отец. Жены рыдали о мужьях, матери о детях, дети об отцах, и все проклинали Мала.

Скоро стало известным, что киевская княгиня собирает поход на древлянскую землю.

В ужас пришли древляне, кинулись к своему князю:

— Что теперь делать-то?

— Поход Ольга собрала… Беда нам!

— Сам Святослав князь ведет…

— Он-то что! За ним сам Свенельд с Асмутом…

— Несдобровать нам…

Наконец заговорил Мал.

— В самом деле, худое время пришло, — сказал он, — сам это вижу, а что делать, скажу вам…

— Говори, говори…

— Идти нам нужно на киевскую дружину — вот что! Одолеть ее или самим погибнуть!

— Легко сказать…

— Как-никак все так выходит… Одолеть княгиню мы еще можем надеяться, а уж чтобы она пощадила нас и думать нечего.

Этот довод подействовал.

В самом деле выбора у древлян не было. Все равно их ждет гибель; так уж лучше умереть на поле брани.

А киевская рать все ближе и ближе подходила к Искоростеню.

Действительно, ею предводительствовал отрок, князь Святослав. Конечно, всем правил за князя Свенельд, но все-таки это ободрительно действовало на дружинников.

Наконец киевская и древлянская рати сблизились и встали друг пред другом в грозном молчании.

Святослав на коне был впереди своего войска. Горя нетерпением, он замахнулся своим копьем.

— Глядите-ка, князь наш! — раздались крики, — вот молодец!

— От земли не видно, а уже с конем на врага идет.

В это время Святослав изо всех сил кинул копье вперед.

Копье скользнуло мимо ушей Святославова коня и вонзилось в землю у его ног.

— Князь наш начал битву, — громовым голосом закричал Свенельд, — пора идти и нам!

Киевляне с громкими криками ринулись вперед. Завязалась жаркая сеча.

Древляне защищались с отчаянием людей, которым все равно умирать. Они уже не думали о том, что останутся живы, а только о том, как бы побольше уничтожить врагов и продать тем возможно дороже свою жизнь.

Мал выказывал чудеса храбрости. Везде, где была смерть, там и он.

Но как ни стойко было их сопротивление, все-таки в конце концов древляне ударились в бегство, увлекая за собой и князя.

— В Искоростень! За стены! — кричали беглецы.

— Скорее, скорее! Там укроемся! Пусть-ка там нас возьмут!

Древляне успели запереться в своем городе.

Битва была кончена, и в шатре Ольги начался военный совет.

— Что же теперь? — спрашивал Асмут, — Искоростень крепок, нам их оттуда не взять.

— А измором если? — спросил Свенельд.

— Долго ждать будет.

— Так что же делать?

— А вот спросим княгиню нашу; как она скажет, так пусть и будет.

— Что, княгинюшка, присоветуешь? Мы руки, ты голова!

Воеводы действительно убедились, что если они беззаветно храбры на ратном поле, то Ольга и мудрее, и хитрее их.

— Мое слово, если вы всерьез моего совета спрашиваете, — оживилась княгиня, — такое будет: постоим мы под Искоростенем, а не сдадутся они, так там видно будет.

— Быть по-твоему, — решили воеводы.

Началась осада. Шло время, осада не давала результатов, дружины Ольги стали скучать и более всего желали вернуться обратно в свои семьи.

Ольга знала об этом.

Знали о том и в Искоростене.

Однажды к Малу явился посланец из киевского стана.

Мал поспешил принять его.

— Прислан я к тебе княгиней нашей, — объявил посол, — велела она сказать, что хочет видеть тебя одного, чтобы говорить с тобой об очень важном деле…

— Не пойду я к ней.

— Ты, князь, пошел бы… Может быть, и помирились бы. Или ты женщины пугаешься, так княгиня наша тебе сказать приказала, что волоса твоего на голове не упадет… Невредимым в Искоростень вернешься.

Мал сперва решил не ходить, но сладкое чувство надежды уже закралось в его душу.

«Помириться зовет… — думал он, — кто знает женское сердце, может, она и любит меня в самом деле и хочет только себя показать… Пойду…»

И он решил идти.

Они встретились в уединенном месте, одни, без свидетелей…

— Ольга моя! — сказал Мал, — наконец ты простила меня!

Он раскрыл было свои объятия.

— Постой, князь Мал, — увернулась Ольга, — будет еще время, а ты мне вот что скажи… Хочу я с Искоростеня дань потребовать и уйти.

— Что мне до этого, если тебя со мной не будет?

— Как что, хочу простить я древлян.

— Опять обманешь.

— Когда я обманывала?

— А тогда… сколько людей со света сжила…

— Да ведь я ничего и не обещала им… Первые твои послы пришли, я им сказала, что сделаю им великую честь, и сделала, а какую, я им не говорила.

— А когда на тризну пришли?

— Так что же? Разве я говорила, какова будет тризна, сами вы виноваты, что поверили женской хитрости. А я тебя не обманывала, никогда не говорила, что твоей женой я буду, просила подождать только. Да потом, как устроила эту тризну, разве я не сказала, что позову тебя, вот и позвала… Видишь, и тут я права.

— Чего же ты от меня хочешь теперь? — спросил Мал.

— Хочу, чтобы больше крови не было между нами.

— А потом…

— Что потом?

— Полюбишь меня?

— Экий ты! — засмеялась Ольга, — не знаю, там видно будет.

Мал ушел обнадеженный.

Обрадованный явился Мал в Искоростень.

Однако предложение Ольги было встречено в Искоростене с недоверием.

— Опять обманет, — говорили наученные опытом искоростенцы.

— Трудно верить ей. Ох как хитра и люта!

Нашлись, впрочем, и другие.

— Совсем примучила она нас, — говорили эти, — что ей теперь и взять с нас…

— Уж что-нибудь да возьмет…

— Пусть бы взяла, только бы отошла! Хотя бы вздохнуть…

— Ей и самой уйти нужно… Дружина-то вон ее… по домам хочет…

— Еще бы, столько времени стоять…

— Да и видят, что все задаром, силен наш Искоростень, и запасов много. Измором не сдадимся…

Однако искоростенцам хотелось как можно скорее изжить свою беду. Подходило время охот и, если Ольга еще простоит под Искоростенем, то они упустят время и лов весь пропадет. Поэтому им было выгодно откупиться от грозной киевской княгини, тем более что и та, как они теперь знали, желала бы уйти из-под Искоростеня и возвратиться в Киев.

— Что же, пусть возьмет, что ей нужно, только бы из города на лов выходить можно было! — раздавались голоса.

— Пусть тогда послов засылает!

Это решение было объявлено киевлянам, и, не теряя времени, вступили в переговоры.

— Шлет вам привет свой князь наш стольный Святослав и княгиня Ольга, — говорили киевляне, — а вы бы, древлянские мужи, не упорствовали и нашей княгине покорились бы… С чего вы сидите? Велела вам сказать княгиня наша слово ласковое: вот все города ваши и веси покорились под княгинину власть и взялись платить дань, теперь они и поля свои обрабатывают, и на ловлю ходят, а вы одни только заперлись и хотите голодной помереть смертью, чем на дань согласиться.

Пока говорили речь киевские посланцы, сама Ольга с воеводами приблизилась к переговорщикам.

Те подумали, что это клонится к их пользе, и низким поклоном приветствовали княгиню.

И та отвечала им так ласково и милостиво, что у них сразу веселее на сердцах стало.

— Вот, слышали вы, что посланные мои говорят, — спросила Ольга, — что вы теперь на это в ответ им скажете?

— Мы рады бы платить дань, княгиня, — ответили древляне, — но ведь ты хочешь мстить за мужа?

— Я отомстила уже за мужа не раз, в Киеве и здесь, у вас на тризне, более я мстить не хочу, а хочу дань брать и, помирившись с вами, пойду прочь.

Древляне даже вопреки своему обычаю и торговаться не стали; так они были обрадованы словам киевской княгини.

— Чем же ты хочешь брать с нас дань, княгиня? — спросили они, — рады мы давать тебе и мехами, и медом.

Ольга сделала вид, что задумалась.

— Знаю я, — говорила она, — нет теперь у вас ни меда, ни мехов… Да и не нужно мне их. Беру я дань только в знак того, что вы мне покорились, и потому требую от вас немного…

— Что хочешь, княгиня? Не томи. Скорее скажи.

— Вот что, дайте мне от каждого двора по три голубя и по три воробья, — сказала Ольга.

Видя их изумление, княгиня тотчас же пояснила им, почему она требует с них такую незначительную дань.

— Не хочу я на вас налагать тяжелой дани, как то делал муж мой, а прошу с вас мало потому, что вы изнемогли в осаде и надо дать вам оправиться, чтобы вы больше потом могли принести мне.

В самом деле, какой был расчет Ольге совсем уж примучивать древлян так, чтобы никогда они оправиться не могли. Ей можно было взять с них гораздо более, когда они оправятся и примутся за свои промыслы. Это было так ясно, что древлянские переговорщики ни на минуту не усомнились в дружелюбии киевской княгини. Они поспешили в город поделиться радостною вестью.

Ольга при переговорах поставила только одно условие — чтобы собранные птицы были доставлены в ее становище немедленно.

Голуби и воробьи были собраны, и толпы древлян потянулись к киевскому становищу с птицами в руках. Их встретили очень радушно в киевском становище; но как только они отдали своих птиц, Ольга предложила им возвращаться по домам.

— Вы уже покорились мне и моему сыну, — сказала она, — так идите в свой город, а я завтра отступлю от него и пойду домой.

Возвратились древляне, крепко заперли ворота Искоростеня. Они так давно не видали отрадного покоя, что поспешили лечь спать.

Не спал один только князь древлянский Мал. Слова Ольги были для него необъяснимы… Она еще сегодня послала тайно к нему сказать, что завтра они уже перестают быть врагами… Что это могло значить? Если они перестают быть врагами, то, значит, станут друзьями? И Мал, суровый Мал, весь отдался мечтам…

Вдруг он вскочил и кинулся к окну.

Из становища киевлян вдруг поднялась огненная туча…

Тысяча огней, то разгораясь под дуновением ветра, то исчезая, то сливаясь в одно, неслась на Искоростень…

Это была последняя месть киевской княгини Ольги древлянам за мужа.

Всех принесенных ей в дань птиц Ольга раздала своим ратным людям… Едва только наступила ночь, к птицам привязаны были тряпки с серой и огнем. Лишь только уснули измученные древляне, тряпки были зажжены и птицы выпущены на волю.

Голуби понеслись в голубятни, воробьи — под свои стрехи, неся с собой огонь…

Прежде чем успели проснуться искоростенцы, весь их город пылал.

Перепуганные искоростенцы кинулись из города…

Киевляне одних убивали, других хватали в плен, а пожар все разгорался и разгорался.

Напрасно Мал созывал своих дружинников.

Скоро от Искоростеня остались только угли.

Ольга любовалась пожаром с холма.

— Ну, что, воеводы? — торжествующе спрашивала она у Свенельда и Асмута.

— Скажем тебе, княгиня наша, — отвечали те, — что по мудрости нет тебе равных… Мудр был Олег, но ты, женщина, превосходишь его, и мы кланяемся тебе.

— Отомстила ли я за Игоря?

— И нам бы не суметь так… Мы храбры на ратном поле, но и у нас не хватило бы мудрости расправиться с врагами так, как ты…

Пламя, разгораясь все более и более, ярко-красным столбом поднялось к небу, потом вдруг упало. Более в Искоростене гореть было нечему.

Ольга села на коня и отправилась осматривать пожарище. Везде, куда ни падал ее взор, были груды обгорелых трупов. Ольга равнодушно смотрела на все.

Вдруг она увидела своих дружинников, ведших к ней ужасного вида человека. Одежда его висела клочьями, волосы обгорели, он весь почернел от копоти.

— Кто это? — спросила Ольга.

— Князь Мал! — ответили дружинники.

Что-то дрогнуло в сердце княгини при взгляде на этого несчастного, но она овладела собой, равнодушно отвела глаза и сказала:

— Убить его!

— Ольга! Ольга, постой! — умоляюще сказал Мал.

Княгиня удержала дружинника.

— Что тебе, князь Мал, или ты такой трус, что боишься умереть, и будешь молить меня о пощаде? — презрительно глядя на несчастного, сказала она.

— Нет, нет… Я умру все равно… Я люблю тебя… Слышишь, и теперь люблю; но мне жить нельзя, и пощады я не прошу, — прерывающимся голосом говорил князь, — скажи мне только, почему ты не убила меня сразу… Когда я был у тебя перед первыми послами…

— Ты хочешь знать это, Мал? Хорошо, я скажу тебе. Что мне было в твоей смерти, разве можно одной твоей смертью заплатить мне за все? Вот я и отомстила тебе. Я ведь берегла тебя все это время, я не допускала, чтобы ты умер до последнего мгновения.

— Зачем? Зачем? — стонал Мал.

— Разве легко тебе было узнать, что ты явился причиной гибели всего древлянского народа? Не на твою ли голову сыпались проклятия? Из-за меня весь народ твой возненавидел тебя, считая виновником своих бед. Я сожгла Искоростень… Теперь же ты видишь, все погибло для древлян: и старейшины их погибли, и лучшие мужи, и рать, и город, и всему, всему ты виновен… Радуйся!..

Мал страшным последним усилием вырвался из рук державших его дружинников. Он кинулся к Ольге, конь ее шарахнулся в сторону.

Опомнившийся дружинник ударил его мечом.

Мал рухнул на землю.

— Лучше бы ты мне не говорила этого, Ольга! — простонал он, — легче мне умирать бы было…

— А это моя последняя месть тебе! — сказала Ольга.

— Ольга… я… умираю, — простонал Мал, — умираю от твоей руки… и нет у меня для тебя проклятий… умираю и люблю тебя… Прощаю…

Он зарыл ногами землю, кровь хлынула из горла.

«Он простил, потому что любил меня, — невольно подумала Ольга, — не та ли это любовь, о которой говорят христиане?..»

Глава вторая

I

Велико было бремя, поднятое на себя Ольгой.

Уставала душа Ольги под бременем постоянных забот о делах правления.

Все сильнее говорила в княгине жажда личного счастья. Явилось было чувство к Игорю, первое сильное, властное, но и для него не оказалось такой почвы, на которой оно могло бы укрепиться. С той самой минуты, как на ее глазах умер древлянский князь, не забывались его предсмертные слова: «Умираю, прощаю…»

«Что же это за любовь такая, которая даже месть забывает?» — часто думала Ольга и чем чаще задумывалась она над этим, тем чаще вспоминала о христианах.

Ольга чувствовала, что в христианском храме ее мятущаяся душа только и может обрести желанный покой.

Ольга бесконечно рада была, что подросший, возмужавший Святослав теперь избавил ее от необходимости ходить с дружинами по непокорным племенам, «примучивая» их.

При князьях, предшественниках Святослава, не было тронуто одно только славянское племя на востоке от Днепра: вятичи.

С них-то и начал Святослав свои походы.

Узнав, что это племя платило дань хозарам, Святослав напал на них, одолел их кагана, взял его главный город, Белую Вежу; потом победил ясов и касогов, жителей Прикавказья.

К 968 году относят поход руссов на волжских болгар, разграбление главного болгарского города, который был складом товаров, провозимых из окрестных стран; потом Русь, вниз по Волге, спустилась до Казерана, разграбила и этот город, равно как Итиль и Семендер.

Ольга послала за иереем церкви святого Илии, старцем Василием.

Ольга была уверена, что старец придет к ней.

Ведь эти христиане никому не отказывают, кто ищет их помощи; ко всем они идут со словом теплым, сердечной лаской, успокоением — неужели ей будет отказано в этом?

Но старец Василий не пришел.

Посланный Ольги, возвратясь, объявил, что христианский жрец болен и так слаб, что не может ни идти, ни быть перенесенным с места на место.

— Если ты пожелаешь, княгиня, он будет ждать тебя! — сказал посланный.

Гордость вспыхнула было в Ольге…

«Чтобы мне, княгине, самой идти! — думала она. — Нет, не быть этому».

Она старалась отогнать от себя овладевавшую ею мысль о посещении старца Василия, но ей это не удавалось. Сердце от невыносимой тоски рвалось на части, призраки из прошлого вставали один за другим.

Вот умирающий Мал с обращенным к ней пред смертью полным любви и восторга взглядом.

Как живое, видит пред собой Ольга изможденное, старческое лицо Велемира.

Он кивает ей своей головой, ласково, приветливо кивает…

«Иди, дочка, иди к Василию, — как будто слышит Ольга голос Велемира, — он тебя успокоит, он тебя научит, иди, скорее иди, если добра себе желаешь…»

Как простая смердка, одна, пошла Ольга к Аскольдовой могиле, где стоял храм святого Илии.

Шепот прошел, когда Ольга появилась:

— Княгиня!

— Она! Она!

— К отцу Василию…

— И он-то ее ждет, непременно, говорит, будет она…

— Предчувствовал!

Ольга как будто и дорогу знает, куда идти ей.

Никто не указывал ей, сама прошла в небольшую пристройку храма, где была келья священнослужителя.

Вошла. Видит, просто все вокруг. Просто и чисто. Тишина, веет миром сердечным. Образ в переднем углу, пред ним лампада возжена. Под образом на высоком аналое книга развернута. Крест на ней. Люди умиленные кругом. Взоры их чисты и ясны. Кротость в этих взорах, как будто мир в их сердцах нерушимый. Огляделась Ольга. Как-то легче на сердце стало.

— Где же Василий? — спрашивает.

— А вот батюшка! — отвечают.

Видит она: лежит на простом ложе Василий, смотрит на нее. Лицо светлое-пресветлое, улыбается, и думать нельзя, что человек собирается умирать.

— Здравствуй, дочь моя, — говорит Василий, — здравствуй, ждал я тебя, знал, что придешь…

— Откуда знал? — удивилась княгиня.

— Ты мне сама сказала…

— Как, когда?

— Жизнью всей сказала… Знал я, что придет и твоя пора… И твое сердце возжаждет света истины… Знал, что не умру, пока не придешь ты ко мне за этим светом… Вот ты пришла. «Ныне отпущаеши, Владыко, раба твоего…» Ну что ж, дочь моя, садись вот тут, побеседуем!

Ольга покорно села.

— Ну, зачем пришла?

— Не знаю… душа рвется…

— Страшное это дело, когда человеку самому с собой приходится бороться… Нет ее ужаснее… Рад, дочь моя, рад; вот и тебя Бог посетил.

— Бог! Скажи мне о Нем! — пылко воскликнула Ольга.

Она даже и не замечала, что вокруг нее стоят люди. Ей было все равно, кто они: бояре ли, смерды, холопы ли. Она чувствовала себя здесь равною им. Их присутствие даже облегчало ее душевные страдания. Жадно прислушиваясь к словам этого старика, Ольга чувствовала, как все легче и легче становится у нее на сердце, как утихает бушевавшая до того буря.

А голос его тихо, ровно, покойно звучал среди всеобщей тишины.

Он говорил о сотворении мира, об Иисусе, учившем прощать врагам, любить ближних, платить добром за зло. Говорил о крестной смерти Спасителя за грехи мира…

— Но скажи мне одно, — спросила она, когда уставший старец смолк.

— Что, дочь моя?

— Зачем это все?

— Что именно?

— Любовь к врагу, прощение?

— Ради другой жизни после смерти…

— Что же это за жизнь?

— Ты хочешь знать, я сейчас скажу тебе. Быть может, ты припомнишь, что случается тебе в зимнее время сидеть в покое твоем с боярынями твоими. Огонь пылает, в покое тепло, а на дворе и дождь, и снег, и ветер; и вот иногда в это время быстро пронесется через покой маленькая птичка. Влетит в одну дверь, вылетит в другую. Мгновение этого перелета ей приятно, она не чувствует более ни дождя, ни бури. Но это мгновение кратко. Вот птичка уже вылетела из покоя, и опять прежнее ненастье бьет несчастную. Также и жизнь людская на земле и ее мгновенное течение, если сравнить его с продолжительностью времени, которое предшествует и последует. Это время и мрачно, и беспокойно для того, кто не просвещен светом истины. Одно только христианское учение может указать нам, что следует после нашей кратковременной земной жизни.

— Что же оно указывает?

— Что нет смерти… Умирает тело, оболочка, из земли созданная, в землю и возвращается, а дух, душа наша не умирает никогда… Нет смерти…

— Значит, живы и Игорь, и Олег, и Мал?

— И они живы, и все те, кто стали твоими жертвами.

— И я встречусь с ними?

— Встретишься в той жизни.

Ольга закрыла лицо руками.

— Но ведь страшно это, ужасно… Ведь они мне там все мстить будут, что же мне делать, чтобы избежать их мести?

— Раскайся… Загладь добрыми делами то зло, которое причинила ты на земле… Крестись, и вот свет истины просветит тебя, ты поймешь все и не будешь бояться встречи за гробом, а те, кто там, может быть, и простят тебя.

— Я подумаю об этом, старик! — порывисто сказала она.

— Подумай…

— Если я приду еще, не отвергнешь ты меня?

— Господь милостив во всем, Он никого не отвергает, и всех зовет к Себе… Я вряд ли тебя увижу больше, но обратись к другому служителю Бога нашего, и он наставит тебя на истинный путь!

Слова старца хотя и уменьшили ее душевную бурю, но навели ее на новые страхи.

Теперь Ольга думала о жизни загробной и возможности встретиться там со своими жертвами, и ужас все более и более проникал в ее душу.

На другое утро в Киеве стало известно, что старец Василий тихо отошел в вечность.

Но и тут он позаботился об Ольге.

Он послал ей Евангелие, переведенное на славянский язык, и человека, который мог бы прочесть ей святую книгу.

II

Пока на Днепре, в Киеве, происходили эти события, Византия переживала трудное время. Над великолепной столицей Восточно-Римской империи нависла новая угроза — могучий, неукротимый Святослав, уже начавший свое наступление к границам Византии…

В великолепном покое императорского дворца собрались на совещание трое людей: император Константин Порфирогенет и его супруга Елена, их собеседником был престарелый патриарх Феофилакт.

— Ты должен помнить, Константин, — пылко говорила императрица, — что за Понтом давно уже зреет великая опасность для Византии.

— Ты говоришь о славянах, Елена?

— Да, о них.

— О, это ужасные люди!.. Они ужаснее болгар, и лишь Господь один хранит от них наш город… Однажды спасла от них покровом своим беззащитный наш город Владычица Небесная, Матерь Господа… Это было чудо, Елена, я недавно перечитывал сказания о нем…

— Нельзя постоянно надеяться на чудо! — недовольно заметила императрица.

— Новый Рим видел щит славянского вождя на своих воротах.

— И не стал от этого менее великолепен…

Константин немного помолчал и прибавил:

— Потом на нашей памяти славяне приходили к Византии и были отражены… Твой отец и твои братья, если бы были живы, могли бы рассказать тебе, Елена, как это случилось… Верь, небо хранит нас и Византию от этих варваров.

Молчавший дотоле патриарх вздохнул и тихо проговорил:

— Да, Господь был милостив к нашему городу, но это не значит, что мы сами не должны позаботится о своей собственной безопасности…

— И ты против меня, Феофилакт! — воскликнул Константин.

— О, нет, император! — покачал головой патриарх. — Я только думал, что постоянно ждать небесной помощи это значит только искушать Господа. Человеку дана свободная воля и разум, и небесная помощь прийдет к нему лишь тогда, когда у него не останется никаких сил для ограждения себя от опасности.

— Но что же мы должны предпринять? — воскликнул Порфирогенет. — Послать на славян наши войска? Но они заняты болгарами с одной стороны и арабами с другой… Вспомните, нам постоянно грозит опасность от болгар. Наш славный Никифор Фока оберегает наши границы от арабов… Если мы пошлем войска на славян, то нам не с чем будет обороняться от других варваров.

— Посылать войска за Понт не нужно! — многозначительно произнесла императрица.

— Тогда о чем же мы говорим?

— Нужно, чтобы славяне обратились в друзей наших, и тогда они сами будут оберегать Византию от варваров.

— Ты так говоришь, Елена, но разве это возможно?

— Возможно, Константин.

— Не вижу этого…

— Ты слишком занят своими учеными трудами.

— Да, я теперь пишу для нашего сына Романа книгу: «Об управлении империей»…

Елена посмотрела на своего супруга так, как будто хотела сказать: «Ты пишешь об управлении империей, а сам не умеешь ею управлять».

— Твоя книга, Константин, — сказала она, — будет интересна, и ты приобретешь себе ее славу, но…

Елена остановилась, потом вдруг, словно повинуясь внезапно овладевшему ею порыву, выпрямилась во весь свой рост, ее лицо запылало.

— Но Константин, не такой я славы хочу для тебя… Не славы ученого… Ты должен исполнить другое…

— Что, Елена? — тревожно спросил император.

— Ты должен стать просветителем могучего народа за Понтом…

— Не славян ли?

— Да, Константин, славян… Они погибают теперь во тьме язычества, тебе они должны быть обязаны, если от языческой тьмы перейдут к великому свету Христа… Не все же отдавать старому Риму, в особенности после той распри, которая началась при Фотие. Славяне, как и болгары, должны стать единоверными Византии, и мы тогда всегда найдем в них не врагов, а верных союзников.

— Елена права, Константин, — тихо заметил Феофилакт, — но она не хочет тебя огорчать и недосказывает до конца всего…

— Недосказывает?

— Да… Византии грозит опасность со стороны запонтийских варваров.

— Славяне опять поднимаются на Византию?

— Пока еще нет, но пройдет немного времени, и они несомненно явятся сюда…

— Ты думаешь, святейший?

— Уверен….

— Поведай же мне, святейший, в чем эта опасность?

— Да, да, Феофилакт, — воскликнула Елена, — говори, говори скорее все!

Патриарх не успел начать своего сообщения, как в покое появились новые лица.

III

Это был сын Порфирогенета и наследник престола Роман и его супруга Берта-Евдокия. Берта была дочь короля Прованса — Гула и стала женой Романа не по влечению сердца, а потому, что ее отцу льстил родственный союз с монархом огромной Восточно-Римской империи. Она вышла замуж за наследника византийского престола, когда тот еще был отроком. У нее была неизлечимая болезнь; Берта знала об этом, знала также и о том, что придворные только и ждут ее смерти, чтобы женить Романа на красавице Анастасии.

Однако Роман, зная, что его супруге жить недолго, относился к ней с уважением, и на совещаниях Берта всегда занимала с ним рядом место.

— Вы опоздали, Роман! — с неудовольствием воскликнул Константин. — Ты видишь, мы вынуждены были начать наше совещание без тебя.

— Прости, отец! — воскликнул наследник.

Мать с тревогой смотрела на него. Он казался возбужденным, глаза его горели, на щеках, обыкновенно бледных, разливался румянец.

Елена, хорошо знавшая, какую жизнь ведет ее сын, обеспокоилась. Константин ничего не заметил и ждал, что ответит ему Роман.

— Прости, отец, — продолжал тот, — я спешил к тебе, но вот она, — он указал на жену, — она меня задержала…

Это была неправда, но Роман был уверен, что жена не станет уличать его во лжи.

Берта-Евдокия покорно опустила голову, как будто готовая принять на себя все, только бы избавить от упрека своего мужа.

— Но, быть может, — продолжал Роман, — возможно ознакомить меня с тем, о чем вы говорили без меня.

— Пусть это сделает Феофилакт! — сказал Константин. — Дело, которое собрало здесь нас, очень важное…

Славянский князь Святослав буквально не давал покоя Византии. Он разбивал то и дело византийских полководцев, вместо того чтобы дружить с ними и отвлекать на себя болгар.

Одну за другой занимал он области, которые чаще всего беспощадно предавал огню и мечу, и византийцы не могли откупиться от него никакой данью.

Этот северный завоеватель был не похож на своих предшественников.

Патриарх подробно осветил положения дела.

— Неужели же у этого северного варвара, — возбужденно воскликнул наследник византийского престола, — нет семьи, которая привязывала бы его к дому? Ведь нельзя же бродить, как он, целую жизнь и только делать, что проливать кровь!

— У него есть жены, — пояснил Константин, — эти северные варвары допускают многоженство. Есть и дети, но семья не сдерживает его.

— Стало быть, он никого не любит? — воскликнул Роман.

— Нет, любит! — серьезно произнес Феофилакт.

— Кого?

— Не человека, не людей только…

— Что же?

— Войну?

— И только?

— Феофилакт прав, — вздохнул Константин, — это видно по всему…

Перед глазами Романа пронесся образ красавицы Анастасии.

Он вздохнул и сказал:

— Если бы нашлась женщина, которую этот варвар полюбил, неужели он ради нее не привязался бы к покою мирной жизни?

Константин грустно покачал головой.

— Если бы ты, Роман, — сказал он, — пришел раньше, то тебе было бы известно, что славянский вождь никого и ничего, кроме войны и набегов, не любит.

Феофилакт молчал.

— Что же ты, святейший? — обратился к нему император. — Мы ждем твоего мудрого совета, а ты молчишь…

Патриарх взглянул на Константина и сказал:

— Я знаю средство обуздать Святослава!

— Ты знаешь, святейший, и молчишь? — с упреком произнес Порфирогенет.

— Да, я ждал, что скажете вы…

— Но что же это за средство? — прервал его Роман. — Я не слыхал предшествующей беседы, но догадываюсь о нем.

— Назови его?

— Смерть?

— Нет!

— Что же?

— Любовь!

Роман разочарованно махнул рукой.

— Мы только что толковали об этом, — сказал он, — разве ты не слыхал, святейший? Даже из того, что тобой было сказано, видно, что этот варвар никого не любит…

— Нет, он любит!

— Кого?

— Мать!

Константин и Роман переглянулись. Елена торжествующе засмеялась.

— Как же вы, в самом деле, не подумали об этом? — воскликнула она.

— Нет, это не принесет пользы Византии! — с грустью сказал Константин.

— Почему ты так думаешь? — коротко спросил Феофилакт.

— Мать Святослава, Ольга, — язычница. Она отличается свирепостью, пожалуй, большею, чем ее сын…

— Ты говоришь, она язычница? — опять спросил патриарх.

— Да, это и тебе ведомо, святейший.

— И я знаю! Но кто может помешать стать ей христианкой?

— Ты думаешь, святейший, это возможно?

— Для Господа нет невозможного. Я же, недостойный раб Господа, верую, что Господь не оставит Византии…

— Но ведь мало веровать, нужно знать!

— Я и знаю… Я получил известие, что киевская княгиня Ольга весьма склонна к принятию христианства.

— Святейший! — воскликнул император. — Ты спасаешь Византию от многих бедствий!

— Я тут ни при чем! — скромно ответил тот. — Все в руце Божией. Так вот, благочестивые друзья мои, видите вы сами, когда казалось, что все потеряно, Господь указывает нам средство. Но этого мало. Он, Всемогущий, слагает обстоятельства так, что мы и теперь уже можем быть уверены в успехе, если только сами к общему великому делу приложим свои ум и труд.

— Аминь! — воскликнула Елена. — Да будет так, как говорит великий патриарх!

На мгновение все смолкли, потом Елена с прежней, свойственной ей пылкостью, продолжала:

— Скажи им, святейший, скажи им, что выиграет Византия от того, что Ольга будет крещена?

— Все! — произнес патриарх.

— Скажи подробно, — настаивала императрица, — ты знаешь, ты говорил мне.

— Ольга любима и уважаема народами славянскими, сын слушает ее, потому что Ольга единственная, к кому он чувствует сердечную привязанность. Она имеет над ним влияние, и если она примет крещение, то сын последует ее примеру. А среди славян ведется так, что за князем последует и народ.

— В последнем, святейший, — прервал его речь император, — мне кажется, ты ошибаешься…

— В чем моя ошибка?

— Вспомни Аскольда и Дира, едва не разгромивших Византию при Михаиле и Фотии.

— Я помню их.

— Да! Кто забудет великое чудо Владычицы Небесной, оградившей Новый Рим покровом своим… Я еще недавно перечитывал сказания об этом.

— Ты уже говорил нам об этом, но что хочешь сказать ты своим указанием на славянских, или, вернее, варяжских вождей?

— Они крестились…

— Да.

— Но киевский, даже только киевский, — я не говорю о всем славянском, — народ не последовал их примеру.

Патриарх сделал едва заметное нетерпеливое движение.

— Ты забываешь, Константин, что то было совсем другое время! — сказал он.

— Не так много еще прошло с тех пор, чтобы говорить о переменах! — возразил император.

— Ты прав в первом: времени действительно не так много прошло… Но во времена Аскольда и Дира в земле киевской не было ни одного христианина, а теперь киевская община уже значится в составе константинопольской митрополии, и скоро я должен буду назначить в Киев епископа..

— Я этого не знал, — сознался император.

— Ты знал, но не обратил на это внимания… Нет, времена меняются, и меняются быстро. Один день никогда не похож на другой, и каждый новый день приносит с собой новое… Невидимыми путями Всемогущий подготовил огромную страну к восприятию семян Христова учения. Теперь христиане есть всюду среди славян. Правда, их немного еще, но они есть и в Киеве на Днепре, и в Новгороде на Ильмене. И эти наши единоверцы не пришельцы в стране славянской, а туземцы… Они живут среди своих, и через них распространяется свет Христовой истины.

— И от тебя, Константин, зависит, — воскликнула Елена, — прославить себя среди всех современников твоих, как просветителя стран и народов славянских! Я уже говорила тебе об этом и дивилась, что ты так равнодушно отнесся к моим словам… Как! Ты, ученый, проникший в глубины истории, ты, знающий, что свершилось в дали прошедших веков, ты, ум которого просвещен всякими познаниями, не хочешь увидеть того, что вижу я, слабая женщина… Довольно отдавать народы во власть Старого Рима! Должно помнить, что Старый Рим враг Новому. Разве не был он подчинен Византии со времен великого Константина? Разве не отложился он от Византии? Старый Рим — это раб, вырвавшийся на свободу, вырвавшиеся же на свободу рабы ненавидят своего господина и злоумышляют против него… Старый Рим не брезгует вступать в союзы с варварами запада и благодаря им постоянно крепнет в своих силах. Византия же только борется с окружающими ее варварами.

— И не всегда побеждает их! — сказала Берта-Евдокия.

Она была жестоко оскорблена словами свекрови о варварах запада. Ведь эти варвары были родными ей и по крови, и по духу, и ее отец был вождем варварского народа.

Слова Берты-Евдокии, обыкновенно молчаливой и безответно покорной, привели в ярость Елену. Готовилась буря, но Феофилакт сумел предотвратить ее.

— Ты права, — обратился он к супруге Романа, делая вид, что не замечает раздражения, овладевшего императрицей, — да, не всегда побеждает Византия своих врагов и варваров, и это потому, что она действует мечом, а не любовью… Бессильный Старый Рим тоже не питает любви к окружающим его варварским народам, но он видит выгоду от своего союза с ними. Он стремится обратить их в своих послушных слуг, даже рабов, стараясь сделать их сначала своими друзьями. И он делает это, не проливая крови, не бряцая оружием. Отчего же не последовать и Византии его примеру? Если бы удалось славян связать с Византией узами единой веры, то это была бы великая бескровная победа, дарованная Вседержателем в воздаяние перенесенных нами и народом нашим невзгод. Это было бы новым проявлением милости Господа к нам…

— Ты прав, святейший, ты, безусловно, прав! — воскликнул Константин. — Но как совершить это великое дело?

— Через Ольгу киевскую и весь народ славянский станет единоверным нам.

— Ты уверен в этом?

— Я чувствую это… Пусть даже обращение славян свершится не сразу, пусть только одна Ольга, как Аскольд и Дир, примет святое крещение. Пройдет немного времени, и свет Христов, свет немеркнущей истины, засияет над всею варварской страною, и не будет у Византии более верных слуг, чем славянские народы.

— Тогда нужно спешить, — пробормотал Роман.

— Да, да, — воскликнула Елена, — нужно спешить, иначе Старый Рим без труда возьмет то, что принадлежит нам по праву.

— Старый Рим не думает о славянских землях! — возразил Константин.

— Старый Рим, — поднял голову Феофилакт, — думает обо всем… Есть уже обстоятельство, которое поможет ему приковать к себе и славян узами любви, как приковал он уже к себе варваров запада!

— Что же это за обстоятельство? — спросил Константин.

— Вы слышали, я сказал, что Ольга киевская склонна принять христианство?

— Да, ты сказал нам это…

— Так я скажу еще, что она из своего Киева послала уже послов к императору Оттону и послам приказала узнать веру, которую исповедует Оттон. Но у Византии есть возможность предупредить стремления Старого Рима. В Киеве почил иерей, настоятель киевской общины, весьма уважаемый Ольгой, и мы можем послать ему на смену нового настоятеля, который довершит дело обращения княгини-язычницы к свету истины. Разрешаешь ли ты это, император?

— Пусть будет так, как говоришь ты, святейший! — склонился пред патриархом Константин.

Патриарх Феофилакт, однако, не все сказал на императорском совещании. Даже императрице Елене, в ум и способности которой верил безусловно, не сказал он, что в одном из женских монастырей на Архипелаге доживает свой век в посте и молитвенных трудах вдова несчастного князя Аскольда, княгиня Ирина. Десятки лет промчались с той поры, как супруг Ирины, киевский князь Аскольд, пал от меча воинов Олега, явившегося из Новгорода «добывать» Киев.

Когда это произошло, Ирина не смогла вынести охватившего все ее существо горя, не смогла перенести тоски по мученически погибшему супругу и решила посвятить оставшиеся дни своей жизни молитвам за него.

В славянщине монастырей не было, и Ирина, отпущенная Олегом, удалилась в Византию, где и приняла пострижение.

Она никуда и никогда не выходила за стены своего монастыря и так была далека от жизни в мире, что даже не знала, что творится за стенами ее обители. Она была несказанно удивлена, когда пришли звать ее, давно всеми забытую и покинутую, к самому святейшему патриарху Феофилакту, прибывшему в их монастырь.

Когда престарелая инокиня подошла принять патриаршее благословение, Феофилакт бросил на нее долгий, испытующий взгляд.

Годы наложили свою печать на бывшую киевскую княгиню. Стан ее был согбен, глубокие морщины покрывали ее лицо, из-под монашеского платка выбивались непокорные седые волосы, но, несмотря на свой преклонный возраст, Ирина была еще бодра, а в ее глазах ясно отражались и ум, и энергия.

Феофилакт, очевидно, остался доволен.

— Возлюбленная сестра моя во Христе, — заговорил он, — пришел я сюда, в вашу тихую обитель, чтобы видеть и просить тебя…

— О чем, святейший? — удивилась престарелая инокиня. — На что могу понадобиться я, старая, убогая, бессильная?

— Господь посылает силы тем, кто служит Ему…

— Я служу Богу моему, как могу, усердно…

— Я слышал об этом и теперь хочу, чтобы ты приняла на себя подвиг, который прославит тебя и вместе с тем будет угоден Небу…

Ирина смутилась.

— Согласна ли ты на подъятие подвига? — услышала она вопрос патриарха. — Отвечай, сестра!

— Не знаю, святейший, о чем говоришь ты, — тихо ответила инокиня, — и понять не могу, какой подвиг приуготовил ты для меня, а поэтому и отвечать тебе не решаюсь… Говорю, стара и слаба я стала… Мню дни свои скончать в святой обители…

— И я тебе сказал, возлюбленная сестра моя, что для трудов о Господе нет ни старых, ни слабых.

— Объясни тогда, святейший, чего ждешь ты?

— Так слушай и отвечай мне искренно…

— Я готова, святейший…

Патриарх помолчал немного и тихо заговорил:

— Теперь в Киеве восходит лучезарное солнце правды, и ты гордиться можешь, что первый светоч веры принесен был тобою и твоим мученически убиенным супругом, князем Аскольдом…

Воспоминание о пережитом вызвало невольные слезы на глазах Ирины.

— Не вспоминай об этом, святейший, — потупилась она, — молю тебя, не вспоминай.

— Страдаешь ты? — с участием спросил он.

— Стараюсь и забыть не могу… Кровоточит все еще рана… Боюсь вспоминать о прошлом…

— Напротив того, вспоминать нужно… Кто помнит прошлое, тому легче в настоящем… Так вот… Как бы хорошо было и сколь велика бы была заслуга того, кто решился бы утвердить светоч великой истины над погибающей в кромешной тьме язычества землею. Понимаешь ли ты, что я говорю тебе?

— Смутно, святейший.

— Ты должна утвердить великий светоч.

— Я?

— Да, ты…

Патриарх строго глядел на растерявшуюся инокиню.

— Святейший, — послышался дрожащий голос Ирины, — но как можно совершить то, что ты желаешь?

— Тебе должно покинуть сей монастырь…

— Покинуть?!

— Прежде всего и отправиться в Киев.

— Но что я могу сделать там?

— Многое…

— Я? Умирающая старуха!

— Слушай… В Киеве живет теперь мать киевского князя Святослава, она, как нам известно, обуреваема искренним желанием познать истину, но некому обратить ее к великому свету Христову… Понимаешь ли теперь?

— Немного…

— Горда эта княгиня, и нет в земле славянской никого ей равного, чтобы мог говорить он с нею, как с равною. Между тем почва подготовлена уже для благодатного посева. Стоит только всколыхнуть ее, и она даст обильный плод в вертограде Христовом.

Ирина молчала смущенная и растерянная: она не знала, что отвечать.

— Что же ты молчишь? — возвысил голос патриарх. — Я жду твоего ответа. Или не люба тебе моя речь? Или не хочешь ты потрудиться для Господа? Вспомни, что душу спасаешь ты от когтей диавола, в которых находится она… Мало одной молитвы, нужен и подвиг, сказано: вера без дел мертва… Пожалей свою душу, прими подвиг многотрудный… И славный подвиг. Этим подвигом и службу великую сотворишь… Ты докончишь начатое твоим супругом-мучеником святое дело, и весь мир будет вспоминать тебя… Ты слышала? Так ответь, принимаешь ли подвиг? Пойдешь ли ты на Днепр к киевской княгине?

Ирина едва держалась на ногах, так велико было овладевшее ею волнение.

— Принимаешь ли подвиг? — опять раздался вопрос. — Совершишь ли его, пойдешь ли в Киев?

— Принимаю, пойду! — раздался наконец покорный ответ Ирины.

Лишь только получено было согласие Ирины отправиться в Киев, сейчас же началась подготовка миссии на берега Днепра. Нужно было прежде всего избрать заместителя умершему настоятелю киевской христианской общины. Он должен был быть не только вероучителем, но и дипломатом. Выбрать достойного взялся сам патриарх. Он приказал объявить по всем монастырям и церквам, чтобы те из священников или ученых иноков, которые желают отправиться в варварские страны на севере, являлись к нему для беседы, и в патриаршие покои на зов патриарха сошлось множество духовных лиц, готовых к подвигу среди язычников.

Феофилакт с каждым беседовал подолгу.

Наконец нашелся иерей, подходящий, по мнению патриарха, для свершения великого дела.

Его звали Григорий; он по происхождению был славянин, но юность и зрелые свои годы провел в Византии. Патриарх долго испытывал его и убедился, что он вполне отвечает всем его требованиям.

Вскоре назначен был день отплытия.

Сам патриарх, императрица Елена, наследник престола Роман вместе с пышной свитой явились проводить отправляющихся в дальний путь.

— Возлюбленные мои, — говорил отъезжающим Феофилакт, — уходите вы в страны варварские, и Единый Господь вам защита во всех тех опасностях, которые ожидают вас там. Не может быть у вас надежды на людскую помощь, надейтесь только на Господа, надейтесь и помните, что, как бы вы мало ни сделали, ваше дело будет зерном, брошенным в почву. Зерно же не возродится, если не умрет, — помните эти великие слова и идите смело. Господь будет с вами, ибо вы свершаете Его святое дело. Чувствую я, что не дождусь вашего возвращения, ибо бремя прожитых лет низводит меня к гробу моему, но до последнего вздоха буду вас помнить и молиться за вас. Идите же, возлюбленные, да хранит вас сила небесная от бурь морских, от злобы человеческой, Бог Всемогущий не оставит вас, своих трудников…

IV

В Киеве не ждали византийского посольства.

Часто в Киев приходили ладьи с разными «гостями», и киевляне так привыкли к их появлению, что не обращали внимания, если на Днепре появлялась незнакомая ладья, струг или караван из ладей и стругов. Всем было известно, что пришедшие ладьи остановятся в определенном месте, пошлют к князю или княгине Ольге извещение о своем прибытии и лишь после этого откроют торг, если на то последует княжеское соизволение.

На этот раз киевляне узнали, что нет на ладьях ни золота, ни камней самоцветных, ни кувшинов с душистым вином, какого не умели варить в странах славянских, ни пурпурных, ни парчовых тканей. Однако богатейшие дары были посланы прибывшими в княжьи палаты. А вскоре после этого узнали киевляне и о том, кто прибыл к ним из-за моря.

— К христианам жрец их Бога прибыл! — пошел толк по Киеву.

Христианская община в Киеве разрасталась.

Ольга, которая в виду частых отлучек Святослава, оставалась правительницей, было известно, что христианство распространяется в Киеве, но она не была против этого.

Шло время, уходила не только молодость, но и зрелые годы, а мудрая княгиня все не чувствовала себя счастливою… Душевное равновесие ее никак не могло восстановиться…

Весь ее внутренний мир, прежний, языческий, был ниспровергнут, разбит вдребезги, и на его месте еще не возник новый, который заменил бы собой прежний…

Ольга чувствовала лживость верования в Перуна, Волоса, Дажбога, и в то же время ей все еще жаль было расстаться с ними. Ведь это значило забыть прошлое, а в прошлом у княгини были отрадные, дорогие мгновения. Прошлого было жаль, а между тем в нарождавшемся настоящем тоже были отрадные, светлые мгновения. Как легко себя чувствовала тоскующая княгиня, когда ей читали святую книгу. Новые, дотоль неведомые миры открывались перед нею. Ольга чувствовала, что до этого она была слепою и только теперь начинала прозревать. Но врожденное недоверие, еще более развившееся при близком знакомстве с жизнью, толкало ее на путь сомнений…

Ольга вызывала для бесед варяжских скальдов, и они пели ей саги об Ассах-небожителях, об Одине, повелителе богов Асгарда, о Торе гремящем, о любвеобильной Фрейе, о жизнерадостном Бальдере…

Однажды ей сообщили, что в Киев прибыли, направляясь в Ильменские земли, люди, которые уверяли, что их Бог Единый, Всемогущий и что христиане называют своего пророка сыном их Бога.

Это заинтересовало Ольгу, и она приказала привести к себе пришельцев.

Они оказались евреями, пробиравшимися с северных берегов Африки на далекий готский берег, чтобы устроить там свои торговые склады.

Долго длилась беседа, много для себя нового услыхала Ольга, но когда ее собеседники ушли, она подумала: «Где же истина?»

Чем дальше шло время, тем все более и более мучил тоскующую княгиню этот вопрос:

— Где же истина?

И вот опять заезжие гости пришли в Киев.

На этот раз это были купцы с готского берега, направлявшиеся в Византию с грузами янтаря и мехов.

По обычаю они явились к княгине. Ольга поспешила завести беседу на волнующую ее тему, но ее собеседники были простые люди; они не в состоянии были дать ей какой бы то ни было ответ, но зато старейший из них подал киевской княгине совет.

— В земле аллеманов царствует король, которого называют великим, — сказал гость, — зовут его Оттон, он сын мудрого короля Генриха. Он равен тебе, княгиня, и по мудрости, и по подвигам; пошли к нему, пусть он научит тебя, чему ты желаешь.

Ольга последовала этому совету и отправила в Германию посольство, требуя, чтобы король Оттон прислал ей мужей, которые могли бы ей ответить на вопрос:

— Где же истина?

Долго пришлось ждать киевской княгине ответа. Неблизкий путь нужно было совершить ее посланцам.

Только закончил король долгую борьбу за королевский престол со своим старшим братом Танкмаром, как восстал против него его младший брат Генрих, пришлось бороться с ним, потом с сыновьями своими Рудольфом и Конрадом; а когда и они были побеждены, Оттона умолила прийти на помощь королева Адельгейда, и ему пришлось совершить труднейший поход через Альпийские горы.

Но недаром король Оттон, прозванный еще при жизни Великим, был известен как ревностный распространитель христианства. Просьба Ольги не оставлена была им, однако Оттон не торопился послать вероучителей. Как раз в это время он задумывал поход на датчан.

Ольга же была полна нетерпением и гневалась, напрасно ожидая прибытия желанных послов.

Только слушание евангельских повествований, которые читал ей один из старцев христиан, успокаивало ее гнев и нетерпение.

Однажды ей пришли сказать, что в княжьи палаты явилась женщина, которая называет себя княгиней киевской и требует, чтобы ее немедленно допустили к Ольге.

Ольга сначала подумала, что ослышалась.

— Как, как она называет себя? — переспросила она.

— Называет она себя княгиней киевской…

— Старая она? Молодая?

— Старуха.

Ольга замолчала, соображая, как ей поступить.

— Что делать прикажешь? — робко спросил отрок, — гнать?

— Нет, нет! Зови…

В Ольге заговорило женское любопытство…

Она была уверена, что ни одна женщина в Киеве не осмелилась бы называть себя так…

Когда ввели неожиданную гостью, Ольга увидала пред собою седую старушку с необыкновенно добрым лицом и, к великому изумлению Ольги, таким же светлым, ясным, как и у почившего старца Василия, взглядом. Одета была старушка в черные грубые одежды, а на голове высокая круглая шапочка; в руках незнакомки были четки с крестом.

— Кто ты? — спросила Ольга.

— Тебе уже это, наверное, сказали, Ольга! — кротко ответила гостья.

Ольга, в которой вспыхнул гнев, засмеялась.

— Сказали, — произнесла она, — и знаешь, что я подумала?

— Что?

— А то, что до сих пор я была одна княгиня в Киеве.

— Ты ошибаешься, Ольга. Были княгини и раньше тебя.

— Неправда!

Гнев в Ольге закипал все сильнее и сильнее.

— Неправда, — уже закричала она, — ты лжешь! Уж не ты ли княгиня киевская?

Да, я…

Это было произнесено спокойным, ровным голосом.

Ольга невольно смутилась.

— Но скажи тогда, — почти шепотом спросила она, — кто же ты?

— Я вдова киевского князя Аскольда, погибшего мученическою смертью… Его убил Олег… Ты, может быть, слышала от него про меня… Меня зовут Ирина…

— Я слышала это имя.

— Вот видишь, — кротко улыбнулась гостья, — я права… Я так же, как и ты, княгиня киевская.

— Но что ты хочешь? Зачем ты явилась сюда?

— Не бойся, Ольга, я пришла к тебе не для того, чтобы оспаривать твои права…

— Зачем же тогда? Что тебе нужно?

— Что? Я это скажу тебе. На склоне дней моих пришла я, чувствуя приближение смерти своей, помолиться на кургане моего несчастного супруга, поплакать в последний раз над ним, а пришла я сюда ради этого из Византии, из города Константина…

— И только за этим?

— Только…

— Ты, может быть, хочешь мстить за своего Аскольда?

Ирина опять кротко и грустно улыбнулась.

— Отомстила я за смерть супруга моего, — тихо произнесла она. — Страшно отомстила я за него.

— Как? Когда? — удивленно воскликнула Ольга.

— Много десятков лет в тишине кельи своей молилась я за его убийц… Молилась и теперь еще молюсь… Прошу Создателя неба и земли прощения для них в этой крови, невинно и мученически пролившейся…

— Ты молишься, — глухо зашептала Ольга, — за Олега, убившего твоего мужа Аскольда?

— Да, за него и за других… Каждый день, каждый час…

— А сама, — спросила Ольга, — сама ты простила им?

— От всей души, от всего сердца моего…

— Ты христианка, стало быть?

— Со дня рождения…

— Удивляюсь вам, христианам, — тихо, задумчиво заговорила Ольга, — удивляюсь с той поры, как узнала первого из вас, а это было давно, очень давно… тому удивляюсь, как это вы можете?

— Что?

— Прощать врагам своим, любить их, не мстить им, молиться за них… Разве это возможно?

— Возможно, Ольга…

— Мне порой кажется, что прикидываетесь вы, что волки вы, одетые в овечью шкуру, что трусы вы и прикрываете вашу трусость хорошими речами…

— Ошибаешься, Ольга, — покачала головой Ирина, — или не видела ты, что христиане и делают так, как говорят…

— Видела! — согласилась княгиня. — Но все поверить не могу, как это прощать врагам можно…

— Я живой пример этого…

— То ты!

— И все так… Почему ты только меня отделяешь?

— Ты христианка с рождения, а я говорю про тех, кто принял крещение в зрелых летах. Ты вот говоришь, что Олег убил у тебя мужа…

— Ты сама знаешь это…

— Да! И ты простила?

— Простила…

— Ну, вот! А знаешь ли ты, что я сделала, когда Мал, древлянский князь, убил моего Игоря? Знаешь ли ты? Не знаешь? Так я тебе скажу… Слушай… Мал любил меня, очень любил… Больше, пожалуй, чем Игорь, муж мой, любил он меня. И… хочешь я тебе скажу то, что никто не подозревал?! Хочешь? Любовь Мала тронула меня… Мое сердце сказало мне, что Мал искренен… Ничего он для меня не жалел, ничего — даже себя… Он в жены меня звал к себе… Я у него любимейшей из любимых была бы… Удалой был Мал воин, тронул он мое сердце женское… А я с ним вот что сделала… Он сватов ко мне прислал — я их живыми в землю закопать приказала. Он, не зная о первых, вторых послал, я их заживо сожгла. А его самого я все отстраняла, не звала к себе, потому что горшую участь ему готовила… Я его все манила да на себя поваживала, а настоящим словом ни разу не обмолвилась — что говорю, понимай, дескать, как сам знаешь… Умаливала я его так, убаюкивала, а потом пошла будто бы по убитому им Игорю тризну править да всю древлянскую дружину и перебила… Крови-то, крови-то сколько было! Земля долго на том месте не просыхала… Вот как я за Игоря мстила!

— И что же, легче тебе стало? — тихо спросила Ирина, — вернула ты к жизни супруга?

— Постой, не перебивай! — крикнула Ольга.

Она вся ушла в воспоминания и переживала заново все испытанные впечатления.

— Слушай дальше. На последний Малов город, Искоростень, я с великою ратью пошла, осадила его… Зову Мала… Только поманила, а он и бежит… «Люблю тебя», — говорит. Он-то думал, что я на его любовь склоняюсь, а я на сердце своем таю… Пока он о любви своей думал да обо мне мечтал, я Искоростень-то сожгла… И всех, кто там был… Мала в предсмертном издыхании уже увидела да в глаза ему и говорю, что склонно мое сердце к нему…

— Зачем это? — вырвалось у Ирины.

— А затем, чтобы горше умирать ему было…

Ольга зло засмеялась.

— А он, — продолжала Ольга, — он, умирая, смотрел на меня и говорил: «Прощаю…»

Голос Ольги прервался от судорожных рыданий, она вся дрожала.

— С тем и умер! — послышался ее прерывистый, хриплый шепот.

Ирина видела, что эта женщина страдает, ей от души стало ее жалко.

— Бедная ты, бедная! — подошла и обняла она Ольгу, — какая тягота на сердце у тебя…

— Да, тяжело, — созналась Ольга.

— И себя покоя лишила, — продолжала Ирина, — и стольких обездолила, жаль мне тебя, жаль!

— Тебе жаль меня?

— Жаль, от всего сердца жаль! Вижу я, как мучаешься ты, и конца нет твоим мукам.

— Ты сама страдала, — простонала Ольга, — скажи, что мне делать?

— Уверуй в Того, Кто завещал нам, людям, любовь и прощение, — услышала она ответ, — и Он поможет тебе… Он, только Он один!

V

О, как прозорлив был мудрый патриарх Феофилакт, когда он направил на Днепр инокиню Ирину.

С первого же появления в княжеских покоях, с первого же разговора с Ольгой Ирина приобрела в ней ревностную ученицу, с великой радостью внимавшую всем ее наставлениям.

Феофилакт был прав, когда рассчитывал на равенство положения Ольги и Ирины. Ольга, открывая свою душу перед Ириной, нисколько не унижала себя перед нею.

— Уверуй, крестись! — говорила Ирина Ольге, — и ты увидишь, как все переменится для тебя… Весь мир станет для тебя другим. Каждый человек в твоих глазах будет не врагом, а братом, ты полюбишь людей, и, поверь, легче тебе будет жить…

— Но как я крещусь?

— Что же тебя может удерживать?

— Народ… сын…

— Народ тебе не помешает.

— Ты думаешь?

— Покойный мой муж Аскольд был христианским князем языческого народа, и он и христианином любил его не менее, чем прежде, когда он вместе с ним кланялся одним и тем же истуканам.

— А сын?

— Сын твой, быть может, тоже последует за тобой.

— Нет, нет, это невозможно! — говорила Ольга в ответ.

Свет великой истины загорелся для нее, но Ольга все еще стремилась к нему бессознательно.

— Я не могу креститься! — объявила она однажды Ирине.

— Почему, дорогая сестра моя? — спросила та.

— Не у кого поучиться мне новой вере…

— Есть…

— У кого?

Ирина указала на настоятеля христианской общины.

Иерей Григорий еще ни разу не был в княжьих палатах, хотя Ирина часто предлагала ввести его туда. Он отказывался, уверяя Ирину, что не пришло еще для этого время.

Григорий понимал, что больше будет пользы, ежели княгиня сама придет в храм, и терпеливо ожидал этого, деятельно занимаясь делами вверенной ему общины.

Ирина знала, чего ждет Григорий, и, пользуясь удобным случаем, напоминала о нем Ольге.

— Я не знаю его! — качая головой, ответила та, — он новый человек в наших местах, да и не пристало мне, княгине, матери князя, идти к простому жрецу… Это и народу не понравится… Вот, скажут, княгиня, а не нашла никого поважнее, чтобы веру новую принять…

— Прими тогда святое крещение в великом Константиновом граде, — предложила Ирина.

Ольга вздохнула и ничего не сказала.

— Что ты? — удивилась Ирина.

— Думаю, вот хорошо было бы, ежели свершилось бы чудо и Константинов град хоть на единый малый день сюда к нам, на Днепр, перешел.

— Кто ищет Христа, — поспешила возразить Ирина, — тот сам должен идти к Нему…

— В Константинов град?

— Да, иди туда!

— А если меня там не примут?

— Что ты! Всякий, кто приходит с верою во Христа, принимаем святою церковью, как дитя любимое.

— Не знаю уж, как и быть! — задумалась Ольга.

Она была уверена, что рано или поздно примет святое крещение. Свет истины горел в ее сердце. Она была уже христианкой; оставалось закончить ее обращение ко Христу только выполнением обряда, но для нее важно было, чтобы этот обряд совершен был не просто, а так, как приличествует великой княгине.

Кроме того, такой важный шаг был не только ее личное дело, решить его без Святослава она не решалась…

Ольга сообщила сыну, что хочет креститься.

— Поступай так, как тебе угодно! — равнодушно отвечал тот, — нравится, так крестись, пожалуй.

— А ты?

— Что я?

— Не разлюбишь меня?

Святослав только усмехнулся.

— Мне-то что!

— Разным богам молиться будем.

— Ну, так что же?

— Осердишься…

— За что? Ты мне мать, это я знаю, а там Перуну ли, Одину ли, или Христу ты молишься, не все ли мне равно? Это уже твое дело, как тебе лучше, так и поступи.

Эти слова решили все.

VI

Ольга решила отправиться в Константинов град.

Но и приняв это решение, Ольга осталась верной себе. Окончательного слова сказано не было…

Она терпеливо выжидала время, которое, по ее мнению, могло бы быть удобным для исполнения ее желания.

А там, куда стремилась киевская княгиня, произошли перемены.

Тихо почил патриарх Феофилакт, и патриарший престол занял Полиевкт, великой проницательности и обширного ума человек.

Феофилакт, умирая, не забыл того великого дела, которое начал, и его преемнику остался после него объемистый манускрипт, в котором было указано, на что надеялся и что имел в виду умерший. Таким образом, Полиевкт сразу же оказался осведомленным о всем том, что было предпринято его предшественником, и стал продолжать начатое до него великое дело.

Умерла и кроткая Евдокия-Берта, умерла тихо, без жалоб, зная, кто займет ее место.

Красавица Анастасия стала открыто бывать в императорском дворце.

Роман, мало огорченный смертью супруги, вел прежнюю разгульную жизнь, пользуясь слабостью отца, углубленного в свои научные труды. Порфирогенет был всецело поглощен своим сочинением «Об управлении империей»…

Он не ошибался…

Потомство, даже отдаленное более чем тысячелетием, воздало должное его ученым трудам, и кропотливый исследователь-ученый действительно заставил забыть слабого, безвольного, не способного к делу управления государством императора…

Его супруга Елена занималась делами великой империи почти полновластно, спрашивая у Константина только утверждения своих решений.

Набеги варваров прекратились, и даже болгары не нападали на север Византии, о запонтийских варварах-славянах с их воинственным князем Святославом также ничего не было слышно, и уже шли разговоры, что пройдет еще немного времени и эти варвары благодаря мудрым действиям правительства станут верными слугами великой империи..

Но вдруг прошел слух, чрезвычайно встревоживший всех тех, кто стоял во главе империи…

Купцы, пришедшие с Днепра, принесли весть, что в Киев идет посольство короля Оттона.

Оттон недолюбливал римского первосвященника — папу Иоанна XII, но поддерживал с ним дружеские отношения и даже обещал ему, что все славянские земли будут обращены в христианство по обряду римской церкви. Посольство в Киев все-таки было снаряжено и находилось на пути на Днепр в то время, когда об этом узнали в Константинополе.

Елена и Полиевкт имели довольно подробные известия о том, в каком положении находится дело на Днепре, от Григория. Нельзя сказать, чтобы эти известия были особенно утешительны. Григорий сообщал о колебаниях, высказываемых Ольгою, и однажды даже высказал сомнение в успехах всего предприятия.

Императрица Елена обвиняла во всем Ирину; патриарх Полиевкт, осведомленный лучше и знавший в мельчайших подробностях все, что задумано было Феофилактом, старался успокоить пылкую Елену, убеждая ее, что Всемогущий Господь не оставит Византию и на этот раз, как Он не оставлял ее своей помощью и прежде.

Между тем вести из Старого Рима приходили все тревожнее и тревожнее.

Там говорили о присоединении славян к римской церкви, как о свершившемся факте.

— Святейший! — восклицала Елена, встречаясь с патриархом, — что же это?

— О чем, великолепная, ты спрашиваешь? — осведомлялся тот.

— Ты имеешь вести из-за Понта?

— Да, великолепная!

— Послы Оттона там?

— Быть может…

— Ты так спокоен, так равнодушен, святейший!

— У меня нет особенных причин беспокоиться…

— Но славяне?

— Они не пойдут к Риму.

— Не пойдут?

— Никогда!

— Почему?

— Славяне слишком свободолюбивый народ, Рим же требует подчинения… Потом Рим слишком далек от них. Только немногие бывали на Тибре, и в землях славянских ничего на знают об его великолепии, народы же варварские всегда подчиняются тому впечатлению, какое производит на них внешность. Для них Рим — это пустой звук; их можно было бы принудить склониться в ту сторону мечом, но славянские народы слишком многочисленны, чтобы их завоевать… Это не под силу даже великому Оттону. Даже нам и то не удалось бы это… Нужно неисчислимое воинство, чтобы бороться с этими рассеянными на неизмеримых пространствах племенами, где они так же быстро появляются, как и исчезают… У себя в своих равнинах они неуловимы…

— Ты изучал страну славян, святейший?

— Мне принадлежит лишь малый труд… Над всем трудился почивший Феофилакт, я лишь уразумел то, что явилось плодом его размышлений.

— Но что ты скажешь сам?

— Я скажу тоже, что и мой предшественник. Все нужно предоставить времени. Славянские земли сами тяготеют к нам, и нужно только делать неустанно посевы, чтобы на ниве взошла жатва…

— А Рим?

— Я твердо верю, что Рим не опасен… Лишь немногие из славянских народов — те, что живут по окраинам, быть может, пойдут к Риму… Все же остальные сами склонятся к Византии… Еще раз говорю, Рим не соперник нам…

Елену не успокоили слова патриарха, и она с волнением следила за тем, что происходит на Днепре.

И вдруг пришло известие, которое окрылило Елену, а с нею и всех, кто стоял во главе правительства: посольство короля Оттона не имело в Киеве успеха.

Когда гонец привез об этом известие, Елена не поверила ему, но следующие гонцы, подтвердившие то, что сообщил первый, убедили Елену, что сомнениям не может быть места, что Рим на этот раз проиграл.

Пришли даже известия о том, что посольство спешно возвратилось назад, даже не удостоившись приема у киевской княгини.

Посольство короля Оттона показалось в Киеве слишком бедным, незначительным; воображение киевлян не было поражено, и Ольга даже оскорбилась тем, что к ней, великой княгине киевской, присланы были «столь захудалые люди». При всем этом послы, очевидно, не поняв своего положения, воображая, что все уже решено, выказали необыкновенное высокомерие и сразу же вздумали распоряжаться в Киеве, как его хозяева.

Им пришлось уйти «без всякой чести», даже не увидав оскорбившейся Ольги.

Уходя, они вздумали грозить Святославу, обещали, что король Оттон после покорения датчан явится в их земли и завоюет их, но Святослав отнесся вполне равнодушно к угрозам и приказал сказать, что он рад помериться силами с их королем.

Но Ольга была оскорблена.

Таким образом, благодаря неумелости послов короля Оттона Рим проиграл.

Великий праздник был в Царьграде в тот день, когда получено было известие, что идет в святой град Константина киевская княгиня Ольга.

На этот раз старый Днепр нес на своих седых волнах к берегам Византии не угрозу, не смерть, не разорение…

Если и не мир благодатный нес теперь Днепр Византии, то именно за миром — за миром души стремилась исстрадавшаяся душа Ольги.

А между тем в Византии строились великие планы.

Во дворце опять собралось совещание.

— Дивимся мы твоей премудрости, святейший, — говорил Константин, — ты своим делом спасаешь Византию.

— Никто, как Бог, — скромно потупляя глаза, отвечал патриарх. — Он, Всемилостивый, посылает добрые мысли, мы же, недостойные Его рабы, являемся только орудиями выполнения Его святой воли.

— Так, так, — согласился и Роман, — и только теперь-то нам не следует упускать этого случая, мы должны обратить его в свою пользу.

— Кто же говорит, что упускать, — согласился Константин, — это было бы непростительной ошибкой.

— А что, если Ольга не захочет принять святого крещения?

— Не может того быть!

— Почему?

— Ирина разве не при ней?

— То, что она, уже пришло мне известие из Киева, успела овладеть душою Ольги. Да и наш святейший патриарх не откажет ей в своей помощи.

— Я рад служить по мере слабых сил моих обращению язычницы на путь истинной веры, — со смирением ответил Полиевкт.

— Тогда и сомневаться нечего, что она крестится! — пылко воскликнул Роман.

— А что, если это не приведет к тому, чего мы желаем?

— Как это так?

— Так… Будет христианкою Ольга, ну что же из этого?

— Как что? Она киевская княгиня.

— Да, она княгиня, мать князя, но кто поручится, что за нею последуют Святослав и народ?

— Но, ведь когда приняли крещение Аскольд и Дир, народ, хотя и не последовал за ними, а все-таки они уняли славян, и, пока они княжили в Киеве, мы не знали их нашествий…

— То были Аскольд и Дир… Они были самостоятельны, а у Ольги есть Святослав.

— Да, это другое дело, — согласился Порфирогенет, — но что же тогда можно предпринять?

— Я полагаю, что прежде всего должно озаботиться тем, чтобы киевская княгиня приняла святое крещение! — высказал свое мнение Полиевкт.

— А остальное мне предоставьте! — вдруг хвастливо воскликнул Роман, — мне пришла мысль не менее счастливая, чем некогда Феофилакту!

— Какая? — спросил Константин.

— Позвольте пока умолчать… Пусть это будет моею тайной…

— Мы просим тебя…

— Хорошо. Эта киевская княгиня ведь не дряхлая старуха?

— Нет, она еще полна сил…

— А я?

— Что ты?

— Каков я?

— Ты молод, крепок и силен…

— Вот видите… Я крепок и силен, а Святослав не вечен… Он бессмертием не одарен, если же смерть похитит его, то ради пользы Византии…

— Ты что задумал, Роман?

— Все это узнаете после… Пока пусть святейший позаботиться о том, чтобы блуждающая в тьме душа была принята в лоно святой церкви и стала послушною овцою в пасомом им стаде.

— Да будет так! — склонил в знак своего, согласия голову Полиевкт.

Они поднялись со своих мест. Совещание было окончено.

— И еще одно, — добавил напоследок Роман. — Знайте, что мы должны все равно принять меры предосторожности. Это вовсе не потому, что мы боялись Ольги, а нам нужно показать ей, что она приходит к нам просительницей, ищущей у нас, а не мы нуждаемся в ней…

— Да, да! — согласился Константин, — это необходимо…

— Совершенно необходимо, хотя бы для того, чтобы легче пришлось добиться ее согласия потом.

— Но что же должно сделать?

— Подвергнуть ее гордость небольшому испытанию.

— Какому?

— Очень просто, мы воспользуемся нашим договором о том, что ни одно судно с Днепра не может войти в гавань без разрешения…

— Удобно ли это? — осторожно заметил патриарх.

— Отчего же нет? — пожал плечами Роман.

— Это может оскорбить Ольгу.

— Не думаю…

— Если она искренно желает познать истинную веру, — наставительно заметил Константин, — то должна прежде всего научиться христианскому смирению.

— Но она язычница, — пробовал возражать Полиевкт.

Но ни Порфирогенет, ни его наследник на этот раз не внимали патриаршим увещеваниям.

VII

А Ольга между тем приближалась к цели своего путешествия. Ирина не покидала ее и всеми силами поддерживала в ней бодрость и жажду света истины.

Но вот и Царьград…

Однако произошло нечто такое, что едва не заставило киевскую княгиню возвратиться обратно.

Ольга ожидала, что ее встретят здесь как желанную гостью… Увы! Ее даже не пустили в город.

Едва ее струги показались в виду Константинополя, вход в гавань был закрыт цепями, и Ольге пришлось остановиться.

Правда, скоро появился придворный с требованием подать подробную запись с именами тех, кто хотел войти в город.

— Зачем это? — спросила Ольга.

— На основании договора с киевским князем Игорем.

Ольга, уважавшая договоры, сначала покорилась этому требованию, но прошел день, другой, третий…

Это было уже оскорблением, и свита киевской княгини начала роптать.

— Чего мы здесь встали? — раздавались голоса.

— В самом деле, чего? Воды, что ли, не видали?

— С добром пришли, а они нас вон как воротят.

— Да и то сказать, княгиню и узнать нельзя: будто не та стала.

— Верно, смиренная.

— Захотела веру переменить и сама вся переменилась..

— Тряхнуть бы стариной да и показать бы, что значит киевскую княгиню задерживать…

— Святослав ничего не знает!

— То-то и оно…

Гордость все сильнее и сильнее говорила в душе Ольги. Ольга понимала, что подобным унижением она роняет себя в глазах своих, подрывает уважение и к сыну, и княжеской власти.

— Вот что, Ирина, — обратилась Ольга к вдове Аскольда, — любила я тебя и теперь люблю, а все-таки, если ты хочешь здесь остаться, так сходи на берег…

— А ты? — воскликнула Ирина тревожно.

— Я домой, — сухо проговорила Ольга, — в Киев…

— А крещение?

— Не надо…

— Как же так?

— Да так… Я им вместо себя Святослава с дружиною пришлю. Пусть крестят! Да и сама с ними вместе, быть может, пожалую… А ежели ты желаешь со мной в Киев вернуться, так я рада буду…

Ирина тотчас же сошла на берег и добилась, чтобы ее допустили к патриарху.

— Святейший! — воскликнула она, даже не подождав благословения. — Что хотите вы сделать?

— А что?

— Ольга и киевские славяне, что пришли с нею, уходят… И княгиня, и они обижены…

— Говорил я им, — застонал он, — говорил, чтобы не очень натягивали струны. Нет, не послушались!..

— Ольга уйдет, и душа ее останется непросвещенною! — продолжала Ирина.

— Да, да… Это правда! Что она говорит?

— Говорит, что возвратится со Святославом…

— Возвратись к киевской княгине, сестра моя, — произнес патриарх после недолгого размышления. — Действительно, нельзя отпустить язычницу, не просветив ее погрязшую во тьме душу светом истинной веры. Постарайся удержать ее, хотя бы ненадолго… Это необходимо. Будь уверена, что твои труды не пропадут и притекающая ко Христу заблудшая овца будет принята в стадо верующих.

Много трудов стоило Ирине отговорить Ольгу от немедленного отъезда.

В это время патриарх успел доказать Елене и Роману, что страшная опасность грозит столице Византии, если киевская княгиня уйдет назад, не приняв святого крещения.

В тот же день Ольге были присланы богатейшие дары, открыта была гавань, и посланцы самого императора униженно просили киевскую княгиню осчастливить град Константинополь своим посещением…

Однако ни дары, ни униженные просьбы посланцев не тронули Ольгу.

— Когда кто хочет залучить в свой дом гостя, — сказала она явившемуся к ней с приглашением великому логофету, одному из высших сановников, — тот является звать его сам, а не посылает для этого своего холопа!

Слова Ольги были немедленно переданы императору, императрице и их наследнику.

Им оставалось только подчиниться столь ясно выраженному Ольгою требованию и самим явиться звать гордую гостью. Исполнить это вызвался Роман.

Во всем своем блеске явился он на славянский струг и просил Ольгу посетить Царьград.

Однако Ольга не сразу сдалась на его упрашивания.

— Домой нужно спешить, — отговаривалась она, — я и то у вас сколько пробыла… Дома-то сын ждет… Уж мы лучше вместе в Царьград придем…

Но благодаря Ирине Ольгу удалось уговорить, и она переселилась в императорский дворец.

Патриарх Полиевкт стал готовить ее к принятию святого крещения.

Роман ежедневно бывал у Ольги. Однажды, беседуя с киевской княгиней, он намекнул, что она, если пожелает, то может стать его женой…

Ольга с удивлением посмотрела на наследника византийского престола, но ответила уклончиво.

— Вот хочу я принять святое крещение, — сказала ему Ольга, — нужен мне восприемник…

Ольга приняла крещение от патриарха Полиевкта, восприемником ее купели был Константин Порфирогенет. В крещении она получила имя Елены в честь императрицы Елены, супруги ее крестного отца. Это знаменательное событие произошло в девятый день сентября, и Ольга оставалась в Царьграде еще до 18 октября.

Вот как описан прием Ольги императором после принятия киевской княгиней крещения.

Великий логофет ввел ее и всю ее свиту в посольскую залу, где на золотых креслах восседали Константин и Роман, окруженные блиставшими великолепием своих одежд царедворцами.

После недолгого разговора с императором Ольга была проведена в одно из дворцовых зданий, носившее название Августеона, и здесь ожидала императора, который провел ее к императрице, с которой княгиня некоторое время провела в беседе. Вместе с императрицею и всем императорским семейством проследовала она во внутренние покои, причем при прохождении ее все, даже принадлежавшие к семье императора, кланялись ей до земли, она отвечала на эти поклоны лишь кивком головы. Затем в Юстиниановой зале, одной из великолепнейших зал императорского дворца, был парадный обед, за которым император и императрица сидели на троне, Ольга же вместе со своими за особым столом. Во время обеда играла музыку, пел придворных хор. После обеда гостья одарена была золотыми монетами и драгоценными камнями.

Также происходило и вторичное чествование Ольги пред ее отъездом.

Крещение святой Ольги помогло утвердиться христианству на Днепре. Отсюда оно пошло еще далее, на север, и таким образом исполнилось пророчество, произнесенное за девять с половиною веков до того Первозванным апостолом Андреем, который, обходя языческие страны, благословил киевские надбрежные высоты и пророчески предсказал, что отсюда будет распространяться по всем окрестным землям великий свет Христовой истины…

Несмотря на то, что княгиня Ольга была окружена блестящей знатью византийского двора, она продолжала оставаться верною своей привязанности к Ирине. Они не расставались.

— Как ты себя чувствуешь теперь? — спрашивала Ирина. — Отступила ли от тебя тоска твоя?

— Да, благодатный покой посетил меня…

— Рада я за тебя, княгиня! — сказала Ирина. — Теперь тебе большое дело предстоит…

— Какое?

— О подвластных твоих подумать. Их души спасти от языческой скверны… То ли не заслуга будет пред Господом!

Ольга печально покачала головой.

— Боюсь я, — сказала она.

— Чего?

— Да того, что не будет успешно это мое дело, если я примусь за него…

— Кто же тебе помешает?

— Не пойдет народ за мной… Мужская тут воля нужна, а Святослава мне не склонить на такое дело… Народ же за Святославом только и пойдет…

— Тогда, княгиня, впереди у тебя будет другое дело, и оно, без сомнения, удастся тебе.

— О чем ты говоришь, Ирина?

— А вот о чем. Жизнью своею благочестивою, христианскою, смирения и любви полною, должна показать ты народу своему, что счастие ждет тех, кто просвещается светом великой истины Христовой. Ты должна подготовить своим примером наш Киев к тому, чтобы распространялось в нем учение Христово… Пусть не по силам тебе будет склонить отпасть от поклонения идолам сына твоего, тогда внукам твоим внуши начала веры…

— Ох, Ирина, — тяжело вздохнула Ольга, — боюсь, что и в этом не успею я…

— Быть того не может, княгиня… Что воспрепятствует тебе в этом?

— Трое сыновей у Святослава. Старшенький внук мой, Ярополк, уже к отроческим годам приближается, не в отца своего он пошел, а в мать, ляшскую королевну, нет у него бодрости душевной, переменчив он и только о забавах думает, второй — Олег, тот годами за Ярополком тянется, тоже не будет он меня слушать…

— А третий твой внук? — спросила Ирина.

— Владимир?

— Да, Малуши Любечской сын?

— Так он еще в люльке качается…

— Вот его и возьми на свое попечение. Пусть хотя он при тебе будет, об его душе позаботься… Ежели в малых летах возжешь ты в его душе светоч веры Христовой, так разгорится он в яркое пламя, когда Владимир в зрелые годы придет… Просветишь его, так и то велико твое дело будет…

Наконец назначен был день отплытия княгини.

Незадолго до этого Ольгу известили, что император желает беседовать с ней. Она приняла это приглашение, и в покое, куда ввели ее, увидела не только Константина, но и Романа. Тут же находился и патриарх Полиевкт.

Прежде чем призвать к себе киевскую княгиню, Константин беседовал с Романом, патриарх во время ее отсутствовал.

— Помнишь, великолепный, что я говорил тебе, — первым начал разговор Роман, — еще тогда, когда пришло известие о том, что Ольга идет к нам?

— Да, я помню, но с тех пор ты не обмолвился ни одним словом, и я даже теперь не знаю, в чем твоя тайна…

— Ныне пришло время, и я открою тебе ее.

— Говори, я слушаю…

— Помнишь, я спрашивал тогда, каков я, не так ли?

— Да, ты предлагал такой вопрос.

— И вот почему… Явилась у меня тогда мысль, что, если бы Ольга стала моей женой, Византия много выиграла бы от этого.

— Роман, что ты говоришь! — воскликнул Константин.

— Что же? Разве это невозможно?

— Ты и она…

— Ты хочешь сказать, что я молод, а она стара…

— Хотя бы это…

— Лета ничего не значат: Берта-Евдокия была тоже намного старше меня…

— Но все-таки она была моложе Ольги.

— Я готов принести себя в жертву. Этого требуют интересы моей родины.

— А Феофано?

— Она подождет… Что ты имеешь еще возразить?

— Ничего, если ты тверд в своем решении.

— Да, я тверд. Теперь что ты скажешь мне? Как ты находишь мой план?..

— Он гениален… в самом деле, выгода от этого брака была бы большая… Но почему ты молчал?

Роман скромно потупился.

— Я люблю действовать наверняка… Святославу смерть грозит всегда. Если бы Ольга стала моей женой и он был бы убит в какой-нибудь битве, то вся Русь перешла бы к Византии, и мы не только были бы ограждены от набегов северных варваров, но даже имели бы постоянный и неистощимый источник для пополнения наших ратей… Мы бы приобрели столько закаленных в боях воинов, что легко могли бы подчинить Византии отпавший от нее Старый Рим, а вместе с ним и все те народы, которые теперь зависят от него. Тогда была бы опять единая, нераздельная Византия, властительница всего мира… Ради этого я готов принести себя в жертву и назвать Ольгу своей женой.

— И ты говорил об этом с ней?

— Говорил.

— Что же она?

— Согласна!

— Она сама сказала тебе это?

— И не только сказала, но даже высказала то, что я говорю теперь тебе.

— Вот как. Тогда поздравляю тебя…

— И тебя также… Разве моя будущая слава не прославит в то же время и твое царствование?

— Принимаю твое поздравление… Но почему же она тогда собирается уезжать?

— Может быть, это просто женская уловка;..

— Тогда мы должны спросить ее решительно…

— Я только этого и хочу. Вот Полиевкт. — Указал Роман на входившего патриарха. — А я уже приказал от твоего имени позвать сюда Ольгу.

Он не успел известить патриарха о том, что должно произойти во время беседы с киевской княгиней. Обоим им, и в особенности Роману, очень хотелось показать мудрому старцу, что они и без него могут решать всякие дела.

— Ты хочешь, узнал я, покинуть нас? — спросил Константин, когда вошла Ольга.

— Да, пора уже… Загостилась я у вас… О своем доме соскучилась…

— Так скоро?

— В гостях-то хорошо, — ответила своей обычной уклончивой фразою Ольга, — а дома все-таки лучше.

— Ты говоришь это справедливо, но скажи: помнишь ли ты один твой разговор с Романом?

— Мы часто говорили с ним… Напомни мне, о чем был наш разговор?

— Он предлагал тебе стать его женой… Помнишь?

— Помню…

— И ты согласилась на это?

— Ты прав, я согласилась…

Роман бросил выразительный взгляд на императора. Патриарх Полиевкт с нескрываемым изумлением прислушивался к их разговору.

Он хотел что-то сказать, но Роман перебил его.

— Так как же ты уезжаешь, — воскликнул он, — не назначив по крайней мере дня нашей свадьбы?

Ольга всплеснула руками, услышав эти слова.

— Да, да, — поддержал своего наследника Константин, — и я тебя прошу об этом. Но что значит твое удивление? Назначь день, и мы отпразднуем его великолепным торжеством.

— Да что ты, император, — воскликнула Ольга, — опомнись, какая свадьба?

— Но ведь ты же согласилась на брак с ним? — удивился Константин.

— Да, согласилась!

— Что же тогда мешает?

— Да ты вспомни, кто ты мне? Ведь ты воспринимал меня от купели, ты мой крестный отец, а Роман, стало быть, мне брат… Разве у христиан женятся братья на сестрах?

Эффект, произведенный ее ответом, был поразительный.

Молодой легкомысленный Роман не выдержал и громко рассмеялся. Патриарх Полиевкт, глядя то на Константина, то на Романа, укоризненно качал головой, император некоторое время не мог вымолвить ни слова.

— Ты перехитрила нас, женщина, — только и смог он сказать, когда дар речи возвратился к нему.

VIII

Ольга возвратилась на Днепр.

Пресвитер Григорий стал ее духовным отцом.

Святослав, любивший и почитавший мать, уступая ее просьбам, воевал только с печенегами, ходил покорять яссов и ятвягов, но Византию оставлял в покое, хотя не скрывал, что после смерти Ольги он сейчас же отправится на Дунай.

Ольга, помня советы Ирины, приняла на свое попечение малютку Владимира, и он, находясь всегда со своей мудрой бабкой, присутствовал и при ее беседах с Григорием, и даже нередко бывал на христианских богослужениях, усердно посещаемых начавшею уже стареть киевскою княгинею.

Византийские властители, не видя с ее стороны намерения поспешить с заключением договоров, решили напомнить киевской княгине об ее обещаниях.

К Ольге из Византии было прислано посольство, которому император приказал сказать киевской княгине:

— Я тебе много дарил, потому что ты говорила мне: «Вот возвращусь я на Русь и пришлю тебе богатые дары: рабов, воску, мехов и пришлю тебе и войско на помощь». Когда же вспомнишь ты это?

Ольга велела ответить императору:

— Когда ты столько же постоишь у меня на Почайне, сколько я стояла у тебя в гавани цареградской, тогда дам тебе обещанное…

Часть восьмая