из Венедской земли». В 2002 г. он же подчеркнул, что «древнейшие ребристые сосуды на Северо-Западе происходят из Ладоги, где они есть уже в самых нижних слоях, относящихся к моментам возникновения поселения, то есть к середине VIII в.»[302]). О том же говорит и общая для этих поселений техника использования стали при изготовлении железных изделий, на что указали Е. А. Рябинин и А. В. Дубашинский, и, возможно, как ее характеризует А. Н. Кирпичников, «сенсационная находка» в нижнем слое Старой Ладоги — «остатки кузнечно-ювелирной мастерской с беспрецедентным по разнообразию и редчайшим для своего времени (750-е гг.) набором не менее, чем 28 инструментов ремесленника-универсала»[303] (выше шла речь о высокоразвитом литейно-ювелирном производстве Любши).
В пользу основания Старой Ладоги выходцами из Южной Балтики говорит и одна из ранних староладожских «больших построек» (по словам изумленного норманиста И. В. Дубова, «уникальная находка»), которую ученые сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс-Радене (под Шверином, VІІ-VІII вв.) и в Арконе (о. Рюген, конец VІII-ІХ в.)[304] (в свою очередь общий вид храма славян под Шверином и его детали находят очень близкие, подчеркивали В. В. Седов и А. Г. Кузьмин, «аналогии в соответствующих сооружениях кельтов». Немецкий археолог Й. Херрман констатировал, что, вероятно, это культовое сооружение восходит к древним временам и связано с храмовым строительством кельтов[305]). В захоронениях Плакуна, расположенного напротив Старой Ладоги, и носящего славянское название, соответствующее характеру этого памятника — место погребения и плача по покойникам, представлены сосуды южнобалтийского типа[306]. В 1994 г. скандинавский археолог Я. Билль заключил, что заклепки из Плакуна ближе к балтийским и славянским[307].
Связь упокоившихся в Плакуне с Южной Балтикой демонстрирует и погребение в камере с гробовищем, имеющее, подчеркивает К. А. Михайлов, «прямые и многочисленные» аналогии в памятниках Дании и Шлезвиг-Голштейн (конец IX — конец X в.), которые, в свою очередь, близки по своей конструкции к захоронениям германцев VІ-VII веков. Вполне естественен и вывод ученого, что погребенный прибыл из Южной Ютландии. Разумеется, как и те, кто провожал его в последний путь (О. И. Давидан, основываясь на находках в ранних слоях Ладоги фризских гребенок или, как она их еще квалифицирует, западнославянских, вела речь о присутствии среди ее жителей фризских купцов и ремесленников. Ныне А. А. Романчук, показывая отсутствие скандинавского материала в Ладоге, в том числе керамики, связывает могильник Плакун с фризами). Михайлов также отметил, что в Плакуне, при наличии женских погребений, по сути нет скандинавских украшений: «Скандинавские украшения — индикатор присутствия скандинавов в это время в Ладоге — практически отсутствуют»[308]. Шведская исследовательница А.-С. Грэслунд, сопоставив камерные погребения Бирки и Гнёздова (в погребении в камере кургана Ц-171 наблюдается сочетание гроба, сбитого гвоздями), «особо обращает внимание на отсутствие гробов в камерах Бирки, указывая на типичность данного обряда для Дании и Сев. Германии»[309], т. е. Южной Балтики (немцы захватят ее земли в середине и второй половине XII в.) (большинство погребений в Плакуне археологи-норманисты связывают со шведами, якобы появившимися в Ладоге около 860 г.[310], т. е. они пытаются наполнить соответствующим содержанием известия ПВЛ под 859 и 862 гг.).
На генетическую связь Любши, где строили крупные морские суда, и Старой Ладоги, где затем также будут строить суда подобного типа, перегружать товары на плоскодонные суда и обеспечивать судоходство, указывает также то обстоятельство, что первая возникла как крепость, тогда как во второй крепость, причем сразу же каменная, появилась лишь в последней четверти IX в.[311], т. е. Ладога была ничем не защищенным торгово-ремесленным поселением более 125 лет! Хотя при этом Е. А. Рябинин и А. В. Дубашинский отмечают беспокойную военную обстановку, связанную с Любшей — «с самым северным укреплением на окраине Восточной Европы», о чем свидетельствуют «десятки наконечников стрел, часть которых оказалась воткнутой в вал или в каменную обкладку укреплений. Этот археологический факт полностью корреспондирует со следами пожара, выявленными при исследовании городища. Типы стрел датируются в широком хронологическом диапазоне, но верхняя граница некоторых из них не выходит за пределы IX (или, возможно, X) в.»[312].
Но эта «беспокойная военная обстановка» более 125 лет не сказывалась на Старой Ладоге потому, что ее надежно прикрывала каменно-земляная крепость на Любше. И лишь когда последняя была уничтожена, как это показал радиоуглеродный анализ, во второй половине IX в.[313], то ладожане синхронно со временем ее гибели возводят каменную крепость, способную обеспечить их безопасность. В том же IX в. в 9 км вверх по течению от Старой Ладоги появляется, как его характеризует Е. Н. Носов, «значительное укрепленное поселение» Новые Дубовики (в 1961 г. Н. Н. Гурина, беря во внимание керамику поселения, в качестве начальной даты его существования назвала VII в.), в котором многочисленной группой представлена все та же лепная керамика южнобалтийского типа, аналогичная керамике Старой Ладоги[314]. Таким образом, Любша, Старая Ладога и Новые Дубовики накрепко запирали вход в трансъевропейскую магистраль. Причем как этот вход, так и сами пути к Каспийскому и Черному морям полностью контролировали славяне, и где лишь только с их разрешения могли появиться чужаки. Но эти чужаки, приходившие со стороны моря, пробовали нарушить их монополию, о чем говорит уничтожение Любши, появление укрепленных Новых Дубовиков и каменной крепости в Старой Ладоге.
По мере закрепления за собой низовьев Волхова южнобалтийские славяне активно осваивают его верховья. В 1971 г. В. Л. Янин и М. Х. Алешковский отметили среди новгородского населения наличие «балто-славянского контингента», пришедшего с запада. В 1974 и 1976 гг. Г. П. Смирнова, фиксируя наличие в ранних археологических слоях Новгорода, которые она датировала концом IX в., заметного компонента керамики, характерной только для поморских славян, поддержала мнение о заселении Новгородской земли выходцами из северных районов Висло-Эльбского междуречья. В 1982–1986 гг. Й. Херрман высказался в пользу того, что южнобалтийские славяне могли «прибывать и в Новгород, и в Старую Ладогу, поселяясь в этих торгово-ремесленных центрах». В 1993 г. Е. А. Рыбина говорила о тесной генетической связи Новгорода с Южной Балтикой, способствовавшей, по ее мнению, установлению контактов этого города с Данией. В 1997 г. В. М. Горюнова констатировала, что «в материалах предматериковой части культурных отложений Новгорода можно выделить достаточно значительное число керамики с западнославянскими чертами» (фрезендорфской, менкендорфской, гросс-раденской; Троицкий X раскоп). В 2000 г. в Новгороде в слое, относящемся к первой трети XI в., была найдена береста с изображением св. Варвары. Как подытоживали академики А. А. Зализняк и В. Л. Янин, «св. Варвара особенно почиталась на славянском побережье южной Балтики, а именно оттуда в Новгород пришли первые славянские поселенцы, потомки которых и в дальнейшем не теряли связей со своей прародиной» (Новгородский монастырь св. Варвары впервые упомянут в летописи под 1138 г.)[315].
В 2001 г. П. Д. Малыгин, П. Г. Гайдуков, А. М. Степанов, обобщая итоги работ 1998–2000 гг. на Троицком XI раскопе, подчеркнули, что гончарная посуда I–IV типов, бытующая с 930-х гг., находит аналогии в южнобалтийской керамике типа Фрезендорф-Тетеров, Гросс-Раден, чисто морфологические аналогии III типу «происходят с острова Рюген», Менкендорф и Фельдберг. В 2002 г. Т. Б. Сениченкова, сопоставляя раннегончарную керамику из Старой Ладоги, появившуюся там во второй четверти X в., с подобной керамикой Новгорода (в слоях Х-ХІ вв.), Пскова и Изборска (вторая половина X в.), привела ей прямые параллели «в материалах памятников южного побережья Балтийского моря»[316], что прямо свидетельствует о притоке на Северо-Запад Восточной Европы новой партии переселенцев, принесших новую технику изготовления посуды.
В 1988 г. Е. Н. Носов, констатируя прибытие в VIII в. в центральное Приильменье новой группы славян с развитым земледельческим укладом хозяйства, значительно стимулировавшей социально-экономическую жизнь региона, предположил, что переселенцы могли прийти с территории современного Польского Поморья. В 1990 г. он указал на наличие на Рюриковом городище (в 2 км к югу от Новгорода) хлебных печей конца IX–X вв., сходных с печами Старой Ладоги и городов Южной Балтики, втульчатых двушипных наконечников стрел (более трети из всего числа найденных), связанных с тем же районом, южнобалтийской лепной (ІХ-Х вв.) и гончарной (первая половина X в., «находит аналогии среди керамики севера Польши и менкендорфской группы…») керамики, в целом, на наличие «культурных связей поморских славян и населения истока р. Волхова». В 1997 г. археолог подчеркнул, что «в комплексе раннегончарной керамики Рюрикова городища все отчетливее выступают черты западнославянской керамической традиции» и что «по общему облику материальной культуры и, прежде всего, по характеру лепной керамики поселения верховьев Волхова и Поозерья едины и аналогичны нижним слоям Новгорода, Ладоги и поселков всего Поволховья (Новые Дубовики, Любша, Горчаковщины и др.)»