Мы положили конечным требованием и целью призвания высокое рождение избранных варяжских князей. Уважение к благородству и старшинству уже само по себе необходимое следствие патриархальных форм быта; оно проявляется основной чертой славянского характера во всех славянских историях. «Но се Кий княжаше въ роде своемъ» — «вы неста князя, ни рода княжа, — говорит Олег Аскольду и Диру, — но азъ есмь роду княжа». Митрополит Иларион о Владимире: «Сий славный отъ славныхъ рожьдся, благородный отъ благородныхъ, каганъ нашъ Владимеръ». Знаменитые роды у чехов восходят к временам доисторическим, к первому поселению племени в Чешской земле. О высоком значении племенного благородства и знаменитости родов у прибалтийских славян знают уже летописцы VIII и IX веков. Князья и бояре встречаются у вендов с первых годов их истории. Само собою разумеется, что значению и благородству князей отвечало религиозное значение и старшинство городов и племен; как у языческих чехов, так, кажется, и у нас, достоинство жрецов было наследственно в родах княжеских; мы видели, что у многих славянских народов слово knez было первоначально общим наименованием жреца и князя. Из сказанного выше о религиозном первенстве балтийских славян над прочими славянскими племенами, выдается и преимущество вендских князей перед русскими; на них должен был пасть выбор новгородских словен, если бы его не оправдывали и самая близость сношений и, как уже сказано, вероятная родственная связь между Новгородом и Поморием.
Не на одних вероятностях и возможностях мнение о призвании варяжских князей от балтийских славян основано (кроме фактических доказательств, о которых будет сказано в своем месте) на исторических преданиях, на убеждении летописца, его современников и потомства.
Как в конце XI столетия Аркона и Руя, так в половине IX Старгард и оботритское племя вагиров имели первенство во всей Славянской земле. Гельмольд жил и писал у вагиров; он называет их землю «nostra Wagirensis provincia»; он знает о славянах по славянским преданиям; в одном месте он говорит: «Narrant seniores Slavorum, qui omnes Barbarorum gestas res in memoria tenent» etc. Конечно, это известие об обладании родом вагирских князей землей дальнего народа как относящееся к призванию варягов, есть намек и не более; но при других исторических вероятностях такой намек получает историческое значение; он знаменателен и в сравнении с известным молчанием скандинавских саг и историй о мнимонорманнском происхождении варяжских князей.
Еще другое темное предание о выселении целого рода славянских князей из балтийского Помория в глубину Европейского материка сохранилось у арабского писателя Эдриси, известного под названием Нубийского географа. Кто знает, вследствие каких внутренних переворотов было предложено трем братьям и они решились выселиться в Русь.
Есть у нас и свои предания, предания истинно народные, выдающиеся из самого хода и смысла нашей истории. Как эта история, так и они распадаются на две категории, относящиеся к двум эпохам и фактам, отдельным друг от друга. К первой категории принадлежат предания древнейшие, собственно русские, не знающие ни летописи, ни варягов, ни Рюрика. Таково историческое предание о Русе, Чехе и Лехе, напрасно относимое к XIII столетию; о нем уже знали византийцы при Игоре; географическое, производящее Русь от реки Рось или Русы; этимологическое, выводящее имя Руси от рассеяния. Предания новейшие, относящиеся к варягам, основаны, с одной стороны, на известиях летописи; с другой, на общенародном убеждении о выходе Рюрика из земель балтийского Помория или Пруссии. В этих преданиях Шлецер и г. Куник хотят видеть плод подражания и проникшей в Русь XVI столетия польской учености; между тем, ни один польский историк не производит и не мог производить русских князей от Августа Кесаря; как поляки, так и немцы смеются, не без тайной досады, над генеалогическими притязаниями русских царей. Плодом польской учености было известие о занесенных бурей в Балтийское море римлянах, о ромовской колонии, Палемоне и т. д.; плодом русской учености сказка об Августе Кесаре, Прусе и пр. Но основой этой сказки все-таки остается убеждение, что варяги, у которых поселился брат Августов Прус и от которых в 862 году вышли Рюрик, Синеус и Трувор, жили не в Швеции, не в упландском Родене, а на берегах Вислы реки, т. е. были западнославянского происхождения. Не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о поморской отчизне варяжских князей, а наоборот; в эпоху, когда никто еще не думал об этой сказке, летопись упоминает о сербских князьях «съ кашубъ, отъ помория Варязскаго, отъ Стараго града за Кгданскомъ».
Неразлучно с преданием о выходе варяжских князей из Помория другое, о новгородском старейшине Гостомысле. Сомнения Шлецера, основанные на хронологических несообразностях и на существовании только в двух списках летописи, Воскресенском и Алатырском, позднейшей вставки «о Рускихъ князехъ», были бы на своем месте при критическом обсуждении спорного исторического факта; здесь, где дело идет о народном предании, коего главное значение состоит в связи между Гостомыслом как представителем западнославянского начала в Новгороде и сказанием о поморском происхождении князей, они свидетельствуют только о большей или меньшей сообразительности летописца. Круг в специальном исследовании о Гостомысле почитает относящееся к нему известие изобретением Герберштейна, будто бы перенесшего в Новгород оботритского князя Gotzomiuszl'а, о котором упоминается в фульдских и других летописях, под 844 годом. «Оботритского князя Табомысла, — пишет он, — о котором говорится под 862 годом, нельзя было пустить в ход, как малолетнего. Удобнее приходился упоминаемый в 844 году rex Obotritorum Goztomiuzl; он, конечно, мог посоветовать ильменским славянам выбрать себе князя из своего соседства». Едва ли! Если в 862 году Табомысл был слишком молод, то оботритского Гостомысла уже 18 лет как не было на свете. Что не русский летописец списывал Герберштейна (которого он знал послом Максимилиана, но не автором комментариев о московских делах), а наоборот, очевидно. Во-первых, Герберштейн повторяет (исправляя его по возможности) грубый промах русской летописи, упоминающей об одном и том же новгородском старейшине Гостомысле и при первом поселении славян на Ильмене, и в эпоху призвания. Он пишет: «Alii circum lacum Ilmen, qui Novvogardiam occupaverunt, sibi que Principem Gostomissel nomine constituerunt» — и далее: «Turn Gostomissel, viret prudens, et magnae in Novvogardia authoritatis, in medium consuluit, ut ad Waregos mitterent» etc. Здесь два Гостомысла; один князь, другой муж. Изобретая своего Гостомысла (в каких видах и с какой непонятной целью, у Круга не сказано), умный и ученый посол Фердинанда и Максимилиана умел бы найти два имени для двух отличных исторических личностей и эпох; в фульдских летописях, у Адама Бременского, у Дитмара и Гельмольда нет недостатка в славянских именах. Во-вторых, если бы русский летописец или составитель списывал Герберштейна, неужели бы он взял у него только одного Гостомысла, а дельную (хотя и не совсем верную) догадку о вагирах-варягах оставил без всякого внимания?
Гостомысл не историческое лицо; он более; как по имени, так и по отношениям к балтийскому Поморию он представитель в русской истории народного предания о западнославянском происхождении варяжской династии.
Не иначе понимали вопрос о варягах и другие, конечно, позднейшие составители временников; понимали его не по одним догадкам или преданиям, а на основании положительных убеждений и фактов.
Где Нестор говорит о варягах, позднейшие списки летописи именуют немцев и немецкую землю. Пол.: «И избрашась отъ варягь отъ немецъ три братиа с роды своими». — ПНлк.: «В лето 6370 поидоша изъ немецъ три браты со всемъ родомъ своимъ». — Арх.: «Въ лето 6371, приидоша князи немсия на Русь княжити три браты». — В Алат.: «В лето 6370. И приидоша отъ нъмецъ три браты с роды своими». — Пол. 2: «…И избрашася отъ немецъ три браты сроды своими».
Норманнская школа видит здесь ясное доказательство скандинавского происхождения варягов-руси; «ибо, — говорит г. Куник, — нельзя доказать, чтобы в древнейшие времена славянское название германцев (немцы) было употребляемо и о негерманских народах». Уже Эверс приводил примеры противного. «Немъци отъ Рима послаши отъ папежа къ Владимиру», не германские немцы; в Ипат. л. под 1254 г. чехи названы немцами; в описании путешествия митрополита Пимена в Грецию в 1398 году читаем: «Бяху же ту и римляне отъ Рима, и отъ Испанш немцы, и фрязове отъ Галаты» и пр. Но не в этом дело.
Кого именно понимали составители позднейших летописей под названиями варягов-немцев, какую землю под названием Немецкой? В одном месте списки Воскресенский и Алатырский читают: «В лето 6370. И приидоша отъ нъмецъ три браты сроды своими», а в другом: «Обладающу Августу всею вселенною, и нача ради покладати на вселенную. Постави брата своего Патрекия Египту… А брата своего Пруса въ березехъ Вислы рекы, во градъ Мадборокъ и Торунь и Хвоиница и преславы Гданескъ, и иныхъ многихъ градовъ по реку, глаголемую Немонъ, впадшую в море. И до сего часа по имени его зовется Прусская земля. А отъ Пруса четвертое на десять колено Рюрикъ». То же самое и Степенная книга. Ясно, что для позднейших летописцев эти варяги-немцы, вышедшие к нам в 862 году, были не из Скандинавии, а из Пруссии; не с берегов Родена, а с берегов Вислы и Немана.
Кто же теперь эти немцы? Литвины, венды, поляки? Здесь расстаемся мы с народными преданиями и входим в область истории.
Не один Рюрик с братьями, не одни Рогволод и Тур вышли к нам из Помория; мы знаем и о других выходцах. Вместе с Рюриком, по свидетельству Курбского, вышли к нам и Морозовы: «Тогда же, або мало предъ темъ, убиенъ отъ него мужъ благоверный, Андрей, внукъ славнаго и сильнаго рыцаря Дмитрия, глаголемаго Шейна, съ роду Морозовыхъ, яже еще вышли отъ немецъ, вкупъ съ Рюрикомъ, прародителемъ русскихъ княжатъ, седьмъ мужей храбрыхъ и благородныхъ». «И вкупъ побиени съ нимъ предреченные мужи, Феодоръ и Василий Воронцов