VIII. Вопрос об именахC) Имена в договорах Олега и Игоря
Как факт уединенный в русской истории и выходящий из круга обыкновенных органических условий русской жизни, письменные договоры Олега и Игоря с греками представляют и в ономастическом отношении явление отдельное, не подлежащее общим законам исторического русского быта. Здесь присутствие германо-скандинавского начала несомненно, хотя далеко не может быть допущено в том преувеличенном размере, ни при тех исторических условиях и значении, на какие указывают представители норманнского мнения. В чем же заключается это значение? Откуда явились те 12 или 15 скандинавских имен (я более допустить не могу), которые встречаются в договорах? Какой настоящий смысл договорной формулы «мы отъ рода рускаго»? Для разрешения этих вопросов необходимы, с одной стороны, определение отношений, в которых норманны состояли к варяжской руси как отдельные лица и как народ; с другой, точное по возможности изложение системы заключенных между русью и греками дипломатических актов.
Отношения норманнов к руси, как дружинников и товарищей по войне, нам уже отчасти известны. Вместе с Рюриком и, как увидим, еще до него появляются на Руси скандинавские воины промышленники; их было, без сомнения, довольно в дружинах Олега и Игоря. О составном разноплеменном характере русских и скандинавских дружин в IX–X веке сохранилось немало свидетельств; славянские и чюдские выходцы являются в скандинавских дружинах, как скандинавские, литовские, печенежские, угорские в дружинах варяжских князей.
Сын Никлотов Прислав воевал вместе с датчанами против руян; он был женат на сестре датского Валдемара. При Владимире стекалось в Киев множество ускоков-дружинников от норманнов и печенегов. Дружина Мстислава Владимировича, кажется, состояла преимущественно из хазар и касогов. Что при заключении мирных договоров храбрые в битвах избирались представителями своих набольших и в посольствах, сообразно с исторической необходимостью и понятиями века; норманн Сигвальд договаривается со Свейном от имени поморского Борислава; Эймунд является послом Ярослава и т. д. Народность дружинников (особенно при многочисленном составе посольства) не имела национального значения; мы видим Ятвяга в числе послов Игоревых. Заключение мирных условий, вероятно, предоставлялось одному или двум избранным лицам; остальные принимали участие в посольстве ради одного блеска и для получения подарков.
Дружинное, чисто воинское начало проявляется яснее и определеннее в характере похода и форме договора Олегова, нежели в Игоревых. Олег подчинил себе русские племена и мелких династов; но Русь еще далека от слияния с варяжским началом. Его послы-дружинники договариваются от его имени, от имени его бояр и сущих под его рукой русских князей; отдельных послов, представителей общих интересов Руси в лице каждого из членов-собственников и правителей новоустроенного общества, еще нет; дружина преобладает над государством; характер дружинника над характером владельца земли. При Игоре уже прежние князья вошли в состав новой монархии; их интересы неразлучны с интересами Игоря; военачальники и бояре поморские обратились из дружинников в наследственных обладателей земли; у каждого из них (так у Свенгельда при Игоре) есть свои сподвижники, приближенные; они-то являются частными послами в Игоревом договоре. Понятно, что в числе этих приближенных должны были находиться личности иноземные; при тогдашнем состоянии русского общества предприимчивых, бывалых дружинников, опытных в морском и ратном деле, было сравнительно более между вендами и норманнами, нежели между туземцами; их назначение послами было наградой за услуги, оказанные на войне; греки дарили послов; а до какой степени варварские народы дорожили подарками, известно; Аттила изобретал предлоги к посольствам для обогащения и вознаграждения своих приближенных. Вот почему, при исключительном славянстве княжеских и боярских имен, начало норманнское и вообще иноземное проявляется в именах послов-дружинников; сверх участия в добыче русские князья платили им греческими подарками.
Но кроме особых, случайных отношений норманнских дружинников к варяжским и русским князьям история знает о постоянных, преимущественно торговых и промышленных сношениях норманнов с Русью, а посредством Руси с Востоком и греческой Империей.
Мы уже намекнули (гл. V) на это сотоварищество обоих народов; ниже увидим мы норманнов, торгующих вместе с Русью в Болгаре, Итиле, Царьграде; вступающих вместе с русью на службу к греческим императорам. При этой общности интересов обеих народностей походы Олега и Игоря против греков и последовавшие за ними мирные договоры, представляются как бы общим делом и принадлежностью руси и норманнов; присутствие норманнских личностей и имен в числе русских послов (особенно гостей, поименованных в Игоревом договоре) объясняется само собой. Норманнские гости являются самостоятельными представителями общих интересов норманнства.
Не менее тесно соединен вопрос об именах и народности лиц, принимавших участие в договорах Руси с греками, с вопросом о дипломатической системе, по которой эти акты заключались. Для определения настоящего смысла заглавной формулы «мы отъ рода рускаго»; для объяснения причин невероятного искажения имен в договорах необходимо установить, кем и на каких основаниях составлены оригиналы; кем и для кого сделаны переводы. О внешней форме договоров писал Эверс: «Изготовлять договорные грамоты в двух экземплярах было обыкновением греческого двора; разумеется, что при этом употреблены были греческие чиновники и что, следовательно, первоначальный проект договоров писан по-гречески. Варвары получали экземпляр на своем языке, нередко подвергавшемся насилованию. Этим объясняется совершенно естественно мудреный язык Олегова договора».
В виде объяснения Эверс прилагает выписку из Менандрова описания договора, заключенного греками с персами в 628 году.
В описании Менандра я отличаю три главных момента: 1) конференция; прения; проект договора, составленный каждой стороной на своем языке; перевод персидского проекта на греческий, греческого на персидский язык; сличение; согласование; 2) изготовление по одобренным проектам двух договорных грамот, персидской и греческой; употребление каждой стороной своих канцелярских и дипломатических форм; приложение печатей; обмен документов; персы получают греческую, греки персидскую грамоту; 3) Зих вручает Петру греческий перевод с персидского оригинала; Петр Зиху персидский перевод с греческого оригинала; переводные экземпляры не носят печатей послов. Существенное отличие в системах персо-греческих и греко-русских договоров следующее: греки договариваются с персами на равной ноге; по согласовании в условиях, каждая сторона изготовляет свой оригинал, на своем языке, по своим дипломатическим формам и церемониалу двора своего. Ничего подобного у нас не было и быть не могло. О составлении оригинальных грамот, одной на греческом, другой на славянском (русском или болгарском) языке, не может быть речи; перевод очевиден. По-гречески были писаны оба экземпляра договорных грамот при заключении мира с болгарами в 765 году; болгарско-славянской или гунно-уральской грамоты в VIII веке не существовало. Император Алексей Комнин посылал еще в конце XI столетия (1083–1096) Синезия к печенегам с заготовленными договорными грамотами; и здесь нельзя думать о печенежском письме. Крещеные хорваты писали, без сомнения, по-латыни; того же мнения и Добровский. Как содержание, так и форма дошедших до нас договорных греко-русских грамот явно доказывают, что оригиналы этих актов, от кого бы они ни шли (от греков ли к руси или от руси к грекам), писаны по-гречески императорской канцелярией от первого до последнего слова. Относительно содержания: в обоих договорах обязующими являются одни греки; в статьях об уголовных преступлениях русин именуется перед христианином; в статьях клятвенных крещеная русь перед некрещеной; общий смысл договоров явствует из заключения статей в (идущем от руси к грекам) Олеговом: «Си же вся да творять русь грекомъ, идеже аще ключится таково». Относительно формы: языческая русь изъясняется чуждыми ей христианскими формулами; титуляция русских князей идет от греков и т. д. Впрочем, система составления греко-русских договорных актов довольно ясно определена словами Игорева трактата: «Мы же совещаше все написахомъ на двою харатии, и едина харатия есть царства нашего, на ней же есть крестъ и имена Наша написана, а на другой послы ваши и гости ваши». Здесь только два экземпляра, две харатьи, писанные византийскими греками; они сами объясняют русским князьям формальное отличие обеих грамот; на одной крест и имена императоров; на другой, писанные греками же, имена русских послов; о двух редакциях или двух языках (как при заключении договора с персами) не говорится. О договоре Святослава сказано в летописи: «Царь же наутрия призва я, и рече царь: да глаголють ели рустии. Они же реша: тако глаголеть князь нашь, хочю имети любовь со царемъ гречьскимъ свершеную прочая вся лета. Царь же радъ бысть, повеле писцю писати вся речи Святославлъ на харатью; нача глаголати солъ вся речи, и нача писець писати». Писец был, разумеется, или Цимисхиев грек, писавший под диктовкой драгомана, или, в крайнем случае, греческий славянин; писал он не иначе как по-гречески; русский посол своего писца не имеет.
Письменных договоров требовали, разумеется, греки. При заключении подобных актов с варварскими народностями дело византийской канцелярии, относительно внешней формы, было: 1) обеспечить, по возможности, греческую империю на счет ненарушимости со стороны варваров заключенных с ними условий; 2) облечь эти условия в обыкновенную, у греков установленную, форму.
К достижению первой из этих целей у греков было два средства: 1) Клятвенные обязательства со стороны варваров. — Греки знали, что для варварских народов вообще клятвы имели большое значение; поэтому они обращали особое внимание на этого рода обязательства, узнавали подробно религиозные обряды и клятвенные формулы варварских народностей и не пренебрегали в этом отношении никакими подробностями. Русь они заставляли клясться, по русскому закону, языческими богами Перуном и Волосом и оружием своим. Обнажение оружия при клятвах («а некрещеная русь полагаютъ щиты своя и мече свое наги») встречается и у аваров. Клятва золотом имела, кажется, смысл наговора, накликания на клятвопреступника желтого недуга, желтухи или златеницы (лихорадки). О самообречении языческой руси на вечное рабство уже сказано выше. К обряду клятв греки присоединяли заклинания как языческими богами, так и истинным христианским Богом: «И иже помыслить отъ страны Руския разрушити таку любовь, и елико ихъ крещенье прияли суть, да приимуть месть отъ Бога Вседержителя, осуженья на погибель въ весь въкъ, въ будущии; и елико ихъ есть не хрещено, да не имуть помощи отъ Бога, ни отъ Перуна» и т. д. «А иже преступить се отъ страны нашея, ли князь, ли инъ кто, ли крещенъ, или некрещенъ, да не имуть помощи отъ Бога, и да будеть рабъ въ сий векъ и въ будущии» и т. д. «Будеть достоинъ своимъ оружьемъ умрети, и да будеть клятъ отъ Бога и отъ Перуна, яко преступи свою клятву». «Да имеемъ клятву отъ Бога, въ его же веруемъ, въ Перуна и въ Волоса скотья бога» и т. д.