— Мы прошли много земель, прежде чем добрались до вас, — спокойно ответил Торстейн. Оскорбление старейшины не задело его, слова дикого охотника не могут оскорбить ярла. — Мои воины сильны. Они всегда получали подарки. Вы тоже дадите их нам. И будете приносить их сюда каждое лето.
— Ты, чужой, говоришь противное разуму, — вступил в беседу другой старейшина, согнутый временем, с редкой бородой, высветленной годами до желтизны. — Мы преподносим подарок доброму человеку с открытым сердцем за то, что наши боги привели его к нам гостем, за то, что он чтит наши обычаи. Тебя привели не боги, и ты обманул нас. Наш народ ждёт обещанной мены, вместо неё ты говоришь несообразное. Мы уйдём...
— Вы никуда не уйдёте, а если уйдёте — мои воины найдут ваши жилища и заберут всё, что в них есть.
— Лес велик...
— Но не настолько, чтобы я не нашёл вас. Там, где пройдут ваши охотники, пройдут и мои воины. Или вы будете бегать, подобно зайцам, всю жизнь? Если не согласитесь давать подарки, я пойду на вас войной. В смерти ваших охотников будете виноваты вы. А умрут они все, немедленно, здесь, на этой поляне.
Старейшины молчали. «Ай-яй, где была моя голова? — думали многие. — Почему не послушался Гостомысла? Теперь придётся таскать подарки этим чужим страшным людям. Надо найти Гостомысла, пусть советует, что делать».
Загостилась Жданка в Плескове помимо своей воли. Молчит Гостомысл. Редки встречи с ним. Один-два раза в год видит его Жданка, и коротки до боли сердечной те свидания, потому как множат прощания. Ушёл с отцом Прибыслав, следом ещё двое сыновей отправились неведомо куда. Гостомысл, грустно улыбаясь, молвил ей однажды:
— Сама ж говорила, что воинов для меня растишь. Вот и пришла им пора. А тебе в утешение Милославушка наша, резвушка. Не осуди, лада...
Ей ли судить мужа своего. Тяжкая доля выпала, под чужим кровом даже у любимой подруги нелегко жить, кто ж говорит. Но ему-то, ладе, многажды тягче доводится. Сколь лет и чужого крова не имеет над головой, всё в походах, в лесах обитается. В первые два лета, когда появлялся он в Плескове, и не узнавала порой своего, лады. От дум и забот кручина на него навалилась: пригнула могучие плечи к земле, в старика превратила.
А и было отчего. Князь варяжский Торир вольно и прочно сел в Новеграде, соседей примучил, все головы перед ним склонили. Дань платят и до сего дня. Немного нашлось тех, кто воспротивился власти Торира. Видела она, как в злобе и бессилии сжимали кулаки Хоробрит с Мстивоем. Оттого и на Гостомысла кручина тяжкая пала.
Теперь-то ожили мужики, повеселели. Прячутся до времени от варягов, но соколами глядят. На убыль пошла власть заморского князя. Опять, вона, весть пришла: в Камно-городище неведомо куда сгинула сторожа Аудуна. Видать, не зря Хоробрита в Плескове сколь ден никто не видел. И Мстивой вместе с ним пропал.
По весне, сказывали, чудь на дружину Торстейна, что в полюдье шла, поднялась. Сеча была. Побили чудинов, но и варягов на Луге-реке немало полегло. Где-то Прибыслав бродит, не сложил ли голову, ненаглядный?
Одна надежда — под рукой у отца. Гостомысл в последнее свидание скупо поведал, что в тайне от всех устроил становище на берегу Мутной, ближе к Нево-озеру. Ладогой нарекли укрепу. Место дюже выгодное: и Мутную при нужде перекрыть можно, и за походами варягов следить удобно, и посланцев от веси и чуди принять и укрыть есть где. Кривские, кому надо, тоже добираются. Своих-то, словен, уже добрая дружина набирается.
«Прибыслав со Звоником там ли?» — спросила, требовательно глядя на мужа. «Там, не волнуйся. Нынче людьми я богат, но сынов не выделяю», — ответил он.
И не выделяй, лада. Не надо мне, чтобы из них воины знаменитые вышли. Прародительница Жива[21], сохрани их невредимыми.
...Мстивой в Ладоге недолго оглядывался. Похвалил Гостомысла за то, что устроил становище в стороне от крутого высокого берега и что скрытную сторожу день и ночь держит для опаски, побродил меж пришлого люда и уже на третий день такую власть забрал — не подступись попусту.
Разбил будущую дружину на десятки, опытным глазом наметил старших. И гонял людей с утра до позднего вечера. Нередко и ночью поднимал, заставлял идти десяток на десяток. В руках злых мужиков и парней от мечей только искры летели. А Мстивой ярил и ярил неумелых:
— Тебе за подол бабий держаться, а не мечом ворочать. Руку окровенил, уже и губы надул. Думаешь, варяг с тобой цацкаться будет? А ну, становись против меня...
Метали стрелы, учились по знаку руки старшего выполнять команды; укрывшись щитами, шли стеной, такой же стеной отступали, пятясь, из-за спин щитоносцев метали стрелы.
Вечерами Мстивой наседал на Гостомысла:
— Надобно с Новеграда ковалей сюда перетаскивать. Пусть тут припас куют. Много ли под чужим глазом наробишь?
Гостомысл не соглашался.
— Пока всё нужное имеем. Чуть не каждый день ладья из Новеграда приходит, тебе всё мало. Скоро не стан воинский, а пригород будет. Пойми, там всё налажено, а тут начинать.
— От такого налаженья нам ещё лето придётся ждать, — спорил Мстивой. — Руки чешутся, сколь ещё Ториру сидеть в Новеграде? Хоробрит сказывал: по осени выступит на Аудуна, — напоминал он. — Хоробрита знаешь, сказал — так и будет.
— А ты думаешь, мне не хочется сегодня дружину в Новеград вести? Ну поведём, их положим и сами ляжем, а варяги останутся. Нет, друг Мстивой, поучили маленько Торстейна и Аудуна, и хватит. Теперь не учить, бить надобно, чтобы не встали. Весь и чудины раньше следующей весны не обещают собрать охотников. Но и дань больше платить не хотят. А за данью к ним Торир по весне пойдёт. К тому времени и мы должны готовыми быть. Дружину-то тебе ещё ломать и ломать...
— То так, — соглашался Мстивой. — Стеной ломить научились, а вот каждый порознь... Но как же Хоробрит?
Гостомысл оглянулся вокруг, хотя в землянке они были одни.
— Слушай, что я решил, — наклонился он к Мстивою и понизил голос: — Хоробриту мы поможем. Аудун ходит в полюдье осенью. У кривских меньше мехов, чем у веси и чуди. Да Торира и не интересуют их меха. Ему нужен хлеб. Нынче у нас, сам знаешь, недород. У варягов единственная возможность — взять хлеб у кривских. Торир обязательно пошлёт в помощь Аудуну свою дружину. В полюдье они пойдут, как только кривские уберут хлеб. Они разбредутся малыми ватажками по всей земле. Гоняться за каждой дружинкой нам не выгодно, пришлось бы дробить и свои силы. Потому предупредил Хоробрита, пущай немедленно собирает воинов. Мы выступим через две седмицы. Надо перехватить их сразу по выходе из Плескова. И хлеб возвернем, и с Аудуном пора кончать.
— А если Торир испугается весной идти к веси? — попытался заглянуть в будущее Мстивой.
— Позовём соседей сюда. Думаю, не откажутся. Сил будет довольно. Выкурим Торира из Новеграда, — уверенно ответил Гостомысл.
За три дня до намеченного выступления дружины в помощь Хоробриту Мстивой разыскал Гостомысла, укрывшегося для беседы с прибывшими новеградцами. Тот неласково глянул на воеводу: понимай, мол, для наших разговоров другое время найдётся. Но Мстивой упрямо мотнул головой, приглашая друга выйти из землянки. И как только отошли на десяток шагов, торопливо зашептал:
— Сторожа какого-то человека перехватила. Сам на нас вылез. Кто таков, не говорит, тебя требует. Из Новеграда ладьёй прибежал, но я в сумленье.
— Пошто?
— Не новеградец он и вообще не наш.
— А кто ж?
Мстивой пожал плечами. Гостомысл рассердился.
— Мало ли гостей по-прежнему в Новеград из-за моря ходит? А то, что он на становище наше вылез, то тебе, воевода, в укор. Распустили люди языки, того и гляди Торира ждать надобно.
— Охолонь. Кабы случайный путник был... В сумленье я...
— Добро, — смягчился Гостомысл. — Новеградцев провожу, веди его сюда. Да отай, без лишних глаз.
Они сидели в землянке втроём. Гостомысл, не скрывая заинтересованности, откровенно разглядывал незваного гостя. Мстивой делал вид, что всё происходящее его не касается, — сказано ему привести незнакомца, он привёл, а что до обличья, так рассмотрел гостя ещё тогда, когда сторожа, скрутив излиха любопытному руки, доставила его к нему. В свою очередь гость с интересом всматривался в Гостомысла.
«Не смерд и не торговый гость, — прикидывал Гостомысл. — Воин. Ишь как сидит, в любой миг вскочить готов. Добрую выучку прошёл. Силы изрядной. Не стар. Тридцати летов будет ли...»
— Говорят, ты настойчиво разыскивал меня. Я — Гостомысл. Пошто понадобился тебе?
— Прости... — гость замялся, не зная, как обратиться к Гостомыслу, и обратился привычно: — ...князь. Твой дружинник... — повёл глазами на Мстивоя. — Моё слово тайное...
— У меня нет тайн от моего воеводы, — ответил Гостомысл. — Говори, мы слушаем тебя со всем вниманием. Но вначале молви: кто ты?
— Я — Синеус, сын старейшины бодричей Годослава, что принял смерть от руки короля данов Готфрида. Не знаю, дошла ли до вас весть о том.
— Дошла, — склонил голову Гостомысл. — Славен был князь-старейшина Годослав, пусть радуется его душа в чертогах Святовита. Помнится, у него было три сына...
— Рюрик и Трувор нынче у ранов. Рюрик и отправил меня сюда. Ярл Торир пленил у Рарога нашего отца. Рюрик поклялся перед изваянием Святовита отомстить Ториру. Мы с Трувором — тоже. Надеялись, что отомстим на земле данов. Не получилось. Проклятый Торир ушёл неведомо куда. Лишь прошлым летом мы узнали, что он хитростью овладел вашим градом. Рюрик повелел мне отправиться сюда и разузнать всё о Торире и его дружине. Из тихих разговоров словен я услышал твоё имя, князь Гостомысл. Я воин, князь. Прослышав о стычках варягов с чудью и кривичами, понял, что это твоих рук дело. Вот почему я пришёл к тебе. Рюрик предлагает тебе свою помощь. У него сейчас две сотни дружинников. Клятва Святовиту должна быть исполнена.