— Погодь! — строго прикрикнул Блашко. — Ишь, быстрый какой: кровь за кровь. — И повернулся к Путяте: — Ты старейшина торжища, с тебя и спрос. Кого убили? Из-за чего? Может, тот человек первым задрался?
Путята развёл руками: он ничего не знал.
— Кто может поведать о деле?
— У твоего лабаза случилось убийство, посаженный, с твоим человеком, как звать его, не знаю, — ответил один из торговых гостей и добавил: — Он муку привозил с твоего двора, так его убили...
— За что же они его?
— Точно не ведаю, кажись, тот споткнулся с кулём, задел одного из них!
— Так, добре. Мы со старейшинами разберёмся в этом деле.
— А чего тут разбираться, Блашко? Али ты забыл закон? — прервал его низкий голос, и вперёд протолкался Михолап. Он присоединился к толпе вместе с градскими дружинниками, накоротке расспросил, что случилось. — Я напомню вам, старейшины: убьёт муж мужа, то мстить брату брата, или сынове отца, либо отцу сына, или брата чаду, либо сестрину сынови. Закон велит — кровь за кровь...
— Ты запамятовал, Михолап, что дальше закон говорит, — возразил Блашко. — «Аще не будет кому мстить, то сорок гривен за голову, аще будет русин, либо гридин, либо купчина, либо ябедник, либо мечник, аще изгой будет, то сорок гривен положить за него...» Как видишь, мы помним закон. Но надо разобраться, кого убили и по какой причине. Так ли я молвлю, старейшины?
— Так, посаженный, — подтвердили те. — Наказание должно соответствовать провинности.
— На том и порешим. Боев Рюриковых возьмём под стражу, известим о том воеводу и потребуем его к ответу.
Градские недовольно зашумели: преступление совершено на их глазах, а расплата отодвигается в будущее.
— Не любо твоё решение, Блашко, — загудел Михолап.
— Не сей смуты, — с угрозой ответил посаженный. — То решение не токмо моё, а всех старейшин. Али для тебя уже наше слово не закон?
Не нашёлся что ответить дружинник. С посаженным на вече спорить можно, а тут не вече. Повернулся и первым начал выбираться из избы.
На другой день в сопровождении своих воевод прибыл Рюрик. Был взбешён: дружинников обезоружили и посадили под стражу из-за какого-то смерда, его посаженный требует (требует!) к себе. Как будто он, Рюрик, уже вступил на службу к нему.
Отправляясь в град, повелел воинам быть готовыми к походу. Без команды не выступать — о том строго-настрого наказал пятидесятнику Мстиве.
Сытые кони резво тащили розвальни. Рюрик косился по сторонам, примечал: сегодня на улицах, как никогда раньше, много оружных людей. Врасплох не застанешь. Ну, посаженный, погоди, я тебя выпотрошу...
В палату вошёл властным шагом. На приветствия Блашко и старейшин едва ответил и, не садясь, потребовал, чтобы воины его немедленно были освобождены. Если они провинились, он сам их накажет.
— Того не будет, воевода Рюрик, — твёрдо ответил Блашко. — Твои воины убили человека без вины. Мы будем судить их по своему закону перед лицом Новеграда. Такой обычай.
— Моя дружина ни вашим законам, ни вашим обычаям подчиняться не обязана, — отрубил Рюрик. — Мы на службе у вас не состоим.
— Вы живете на нашей земле, — вмешался в разговор Домнин. — Ежели вам не нравятся наши законы и обычаи, уходите. Мы не потерпим, чтобы твои воины, воевода, убивали без вины наших людей.
— Мы пришли на вашу землю не своей охотой, а по вашему приглашению, — подал голос Переясвет.
— А коли пришли и поселились в нашей земле, обязаны подчиняться её законам, не так разве? Нет ты ответствуй, — настаивал Домнин. — Коли мы вам позволили поселиться у нас, то законам нашим вы обязаны подчиняться, а?
— Да, — коротко ответил Переясвет.
Рюрик гневно глянул на него:
— Мы пришли сюда не о законах рассуждать!
— И о законах, воевода, — сказал Блашко. — Мы хотим знать, готов ли ты платить за убийство человека сорок гривен, ежели новеградцы приговорят? В противном случае мы возьмём кровь за кровь.
— Сорок гривен за какого-то смерда или рукодельника? Это куча серебра, — возмутился Рюрик.
— Тогда тот, кто лишил жизни нашего человека, будет убит. Ты сам сейчас спросишь у них, кто убийца.
— Вы отпустите моих воинов живыми и невредимыми безо всякой виры, иначе от вашего града и следа не останется! — яростно закричал Рюрик и схватился за меч.
Переясвет перехватил его руку, прошептал:
— Не сходи с ума, живыми нам отсюда не выбраться. — И, обращаясь к старейшинам, громко произнёс: — Я уплачу виру за убитого.
— Добро, — согласился Блашко, — разумное решение. Мы постараемся, чтобы новеградцы согласились на виру, а не на месть. — И повернулся к Рюрику: — Мы пригласили тебя, воевода, не только для этого дела. Вели своим воинам впредь числом более десятка в граде не появляться. Приходить безоружными. Дабы не повторялись такие случаи...
— Опять вы указываете мне, что и как делать? — гневно воскликнул Рюрик, но его прервал посаженный:
— Хватит, воевода, надоело. Ты не у себя в градце, и мы не воины твои. В граде нашем ты и дружина твоя будете делать то, что мы велим. В противном случае никого не впустим, и не только в град. Ты понял нас, воевода?
— Хорошо, — согласился Рюрик. — Но и вы запретите градским шляться по улицам оружными. Если ваши люди с мечами, а мои с голыми руками, то как бы не пришлось платить виру за убийство моих воинов...
— Примем ли, старейшины, предложение воеводы? Действительно, помимо сторожи, у нас многие норовят без дела меч прицепить али с засапожным ножом ходят...
— Время нынче не бранное, неча железом играть, — выразил общее мнение Пушко.
— Ну, коли так, пойдёмте суд вершить, — поднялся Блашко. — Ишь, новеградцы шумят, — кивнул он на оконце. — Заждались уже, не терпится им...
На суде голоса разделились. Многие признали разумными слова посаженного, что смертью Рюрикова воя закупа Ждана не оживить, а серебро вирное поможет его вдове поднять на ноги малолетних детей. Другие бурно протестовали, требуя мести, чтобы бодричам да варягам в другой раз неповадно было. Перевес в пользу виры вызвало сообщение Блашко, что воины впредь будут приходить в град малым числом и без оружия. Зато громким недовольством встретили решение старейшин — новеградцам тоже не бряцать более оружием. Покричали, но опять же большинством согласились.
Вадим уходил с веча вместе с Михолапом и Радомыслом. Были они подавленными и задумчивыми.
— Поубавится теперь у тебя работы, друг Радомысл, — прервал молчание Михолап. — Вишь, старейшины наши чего удумали...
— На мой век работы хватит, — буркнул кузнец. — Не разучился ещё секиры да серпы ковать...
— Думается мне, други, что мечей-то нам ныне поболе понадобится, чем когда-либо, — сказал Вадим. — Чую, обведёт Рюрик наших старейшин вокруг пальца. Нам зевать никак нельзя. Не серпы скоро потребуются. — И предложил спутникам: — Айда ко мне в хоромы, поговорим толком на досуге...
Они сидели в горнице с низким потолком и наглухо закрытыми небольшими оконцами — здесь недавно умер посаженный Олелька.
— Вот ведь что делается, — негромко говорил Вадим. — Кажись, всё по закону и обычаю, виру за убитого град вытребовал, получит ли её вдова закупа — то на совести посаженного. А всё ж обидно, безвинного человека загубили.
— Эк, новость сообщил, — отмахнулся Михолап. — Мало ли их гибнет и без Рюрика. То зверь задерёт, то потонет бедолага.
— Да погодь, Михолап. Потонет, зверь задерёт... — передразнил друга Радомысл. — То смерть обычная. А тут чужеземцы человека убили ни за что ни про что. Сегодня его, завтра меня, так, что ли? Обычаи соблюли, виру взяли, так они богатые с грабежей-то... Этак повадятся — житья не станет.
— Жаль, не поспел я к тому случаю, враз отучил бы мечом играть, — с угрозой бросил дружинник.
Невольно улыбнувшись, Вадим кивнул кузнецу на товарища:
— Наш Михолап готов бодричам виру платить. Только стоят ли того один-два воя? Али ты по пустякам готов ссоры затевать?
Михолап вскинулся:
— Для тебя уже и честь наша, новеградская, пустяком стала? Значит, пусть творят непотребство, а мы со стороны глядеть будем, да? Мне не закупа жалко — сам виноват, коли защититься не мог, — однако и он словен...
— На смирных-то воду возят, — промолвил Радомысл.
— Вот-вот, справедливые слова, — согласился Михолап. — Смирно сидеть будем, запряжёт нас Рюрик, ещё и кнутом нахлёстывать начнёт. И поскачем мы рысью. А всё потому, что некоторые, — с презрением протянул он, — навроде Вадима нашего храброго, честь новеградскую за пустяк почитают. А по мне, не сидеть сложа руки надобно, а ударить сполох да навалиться на того Рюрика...
Наступило тягостное молчание. Не однажды Михолап корил Вадима за ту, летнюю, нерешительность, когда дружина новеградская готова была и могла одним ударом покончить с бодричами. Вадим оправдывался приговором отца, защищал разумность запрета. И только теперь -признал неправоту его. Поздно признал, того дня не воротишь. К бодричам ныне ещё и варягов прибыло.
— И чем всё это кончится? Они-то, — Радомысл повёл рукой в сторону оконца, — оружны. А мы? У многих ли градских припас добрый есть?
— А зачем он им, коль посаженный со старейшинами запретили в граде с мечом появляться? — со злой усмешкой спросил Михолап.
— Брони тебе и другим ковалям должно готовить, как и прежде, — твёрдо сказал, обращаясь к кузнецу, Вадим. — На то запрету нет. А оружие нам понадобится, и, кажется, скоро, — повторил он сказанное ещё на улице. — Сидеть сложа руки и глядеть со стороны на ушкуйничество бодричей да варягов нам нельзя. Но и по-глупому сполох бить негоже.
— Кажись, прежний голос воеводы слышу, — с удовольствием пробурчал Михолап. — Что ж ты предлагаешь?
— Пока ничего. Старейшины надеются, что им удастся подмять под себя Рюрика. Не верю я в это. Во сне видит бодричский воевода себя князем нашим. И будет, коли мы не помешаем...