другое описание придворного византийского чина, относящееся ко времени императриц Зои и Феодоры (1042 г.) и опущенное нами для настоящего более удобного случая. Из этого описания видно, что и тогда, при двух совершенно законных, то есть, признанных и венчанных императрицах — было тоже самое, что после при Исааке Комнине. «Образ царской власти для двух сестер был тот же самый, какой был в обычае при предшествовавших императорах. Они сидели обе на царском седалище на одной как бы линии, немного уклоняющейся к Феодоре, а вблизи находились жезлоносцы и копьеносцы и люди племени тех, которые потрясают секирою на правом плече. Далее внутрь за ними то, что имело наибольшее благорасположение, и те, которые отправляли подлежащие им дела. Окружала их (то есть, императриц) и другая копьеносная стража, имеющая второе место, как более верная; все при этом стояли со страхом, опустив глаза в землю. После них первосоветники (ἡπρώτηβουλή) и чин избранный, а затем — получившие второй и третий классы» (то есть, патриции и члены синклита, συγκλητικοί у Константина Багрянородного): καὶἀγχοῦμὲνοἱῥαβδοῦχοικαὶξιϕηϕόροικαὶτὸγένοςὅσοιτὸνπέλεκυνἀπὸτοῦδεξιοῦὤμουκραδαίνουσιτούτωνδὲένδοτέρωμὲντὸἀγανεὐνούστατονκαὶοἱδιαχειριζόμενοιτὰκαθήκονταπεριεστεϕάνουδὲαὐτάςἔξωθενἑτέρατιςδορυϕορίαδευτέρανἔχουσατάξιντῆςπιστοτέρας и т. д.
Здесь мы находим совершенно тот же самый придворный /112/ чин, которым был после обставлен Исаак Комнин. Различие в описании состоит только в том, что в одном месте Пселл начинает исчисление отдельных групп или циклов от императора, а в другом идет от более отдаленного пункта к императрицам. «Племя (τὸγένος), потрясающее секирами на плече», очевидно — иностранцы и, без сомнения, те самые «наемники и союзники», которых «кормили во дворцах» византийские императоры Михаил V Калафат и его предшественники, и [331] которые не задолго пред тем Пселлом были упомянуты, то есть, Тавроскифы, прямо названные во втором описании. Слишком далеко повело бы нас сравнение обоих мест Пселла с описанием церемониального приема арабских послов к императорам Константину и Роману (около 945 года). Но мы имеем право сказать, что сличение в высшей степени подробного и даже мелочного описания церемонии, сохраненного нам самим императором Константином Багрянородным (de cerimon. 1. II с. 15), с отрывками Пселла может служить хорошим комментарием к последним и полным доказательством совершенного консерватизма придворных византийских обычаев как при Зое и Феодоре, так и при Исааке Комнине.
Варанги далее упоминаются, но у одного только Скилицы (р. 644), в истории низложения с патриаршества знаменитого Михаила Кирулария. «Когда наступил праздник архангелов, патриарх удалился в одно из городских предместий; а император, опасавшийся, чтобы не произошло какого шума и смятения, ухватился за этот удобный случай и послал отряд военных людей, которые на общеупотребительном языке называются Варангами; они с позором стащили его с престола и, посадив на лошака, отвезли к Влахернскому берегу»: στῖϕοςστρατιωτικὸνἀποστείλας (Βαράγγουςαὐτοὺςἡκοινὴὀνομάζειδιάλεκτος).
Способ выражения Скилицы не дает никакого права заключать, чтобы здесь под Варангами разумелись царские телохранители или лейб-гвардия: это, по его словам, просто военный отряд, στρατιῶται. К сожалению, ни Атталиота ни Пселл не передают нам никаких подробностей о низложении Кирулария. Только в похвальной речи последнего умершему патриарху есть немногие намеки, которые, впрочем, мало уясняют дело и могут быть отнесены как к отряду телохранителей, так и к простому военному отряду, посланному распоряжением, вышедшим из дворца. Пселл в вышеозначенном сочинении, напечатанном теперь Сафой (Bibliotheca graeca, IV, 368), /113/ говорит, обращаясь к слушателям: «Вы знаете эту осаду, заключение, оскорбительное пленение и позор; как мой Иисус, он (патриарх) не противопоставил толпе другую толпу, [332] меньшей — большую, то есть, толпе от дворца — толпу из города» (οὐπλήθειπλῆθοςἀντιτάξαςἐλάττονιμεῖζον, τῷἐκτῶνβασιλείωντὸἀπὸτῆςπόλεως). И здесь противополагается только военная сила, солдаты, городскому населению, гражданам, и дворец, опирающийся на войско, — столичному населенно, стоявшему за патриарха.
Что касается того, что воины, отправленные против Кирулария, назывались Варангами на общеупотребительном языке, то это выражение (ἡκοινὴδιάλεκτος) само по себе вовсе не указывает на простонародный говор, на какое-либо искаженное простонародною речью слово. Здесь, разумеется, именно общераспространенный средне-греческий или византийский язык, которым говорили одинаково и во дворце и на улице, но которого ученый педантизм и чисто внешнее поклонение классической форме не допускали в литературном сочинении, имеющем притязания на красоту и изящество. Скилица хочет сказать только, что слово Варанги не классическое, не освященное древностью, а не то, чтоб это было слово искаженное или простонародное. Слово Русь, 'Ρῶς, без сомнения, часто произносилось не только на улице, но и во дворце, а со времени патриарха Фотия и в храме, но тем не менее и это слово принадлежит только к общеупотребительному говору, ἡκοινὴδιάλεκτος, классическое же, изящное выражение будет «Тавроскифы». Ταυροσκυθας — , οὕςἡκοινὴδιάλεκτος 'Ρῶςεἴωθενὀνομάζειν, пишет Лев Диакон (IV 6 p. 63, 9 ed. Bonn).
В 1066 году, когда судьба Англо-Саксов, также имеющих близкое отношение к последующей истории варяжского корпуса, решалась на полях Сенлэка (Senlac), мы встречаем еще раз Варягов в южной Италии, как бы в доказательство того, что они и теперь не были только царскими телохранителями. В хронике Анонима Барийского отмечено под означенным годом прибытие в Бар-град, все еще остававшийся во власти Греков, какого-то Маврикия на судах с Варангами: Mabrica cum chelandiis venit Bari cum Guaraugi (Muratori V, 153). [99][333]
Нужно думать, что Бари, центр византийской власти и влияния /114/ в южной Италии, главный военный пункт в борьбе с Норманнами, был таким же почти постоянным местом прохождения и постоя варяжских союзных сил, как и азиатская украйна в Халдии и Армении. Некоторые Варяги оставались здесь, по-видимому, навсегда, обзаводились домом и семейством и были основателями известных фамилий, разумеется, подвергавшихся в той или другой степени итальянизации. Таков был Гримоальд Варяжкин (Grimoaldus de Guaragna, filius Guaragne), играющий важную роль в городских смятениях города Бари в начале XII столетия (Muratori V, 155 sq.). Быть может, это близкое знакомство Варягов с Бар-градом не осталось без влияния и на русский Киев, на скорое установление праздника в память перенесения в Бар мощей Николая Чудотворца, похищенных у Греков Малой Азии (1088 г.). Тогда Бари был уже под властью Норманнов.
1-го января 1068 года вдовствующая после смерти Константина X Дуки императрица Евдокия провозгласила своим мужем и вместе императором Романа Диогена. Это нарушало права, ее собственного малолетнего сына, Михаила Дуки, а также обещание, данное умиравшему первому мужу. Прямой протест против поступка Евдокии последовал со стороны Варангов. Скилица (р. 666) представляет факт в таком виде: «Диоген ночью был введен во дворец, обвенчан с императрицей и тотчас провозглашен императором тайно от всех сыновей императрицы. Тогда же, однако, было поднято большое смятение Варягами, которые не допускали у себя провозглашения Диогена вопреки общему решению (γίνεταιδὲπαραυτίκατάραχοςπαρὰτῶνΒαράγγωνπολύς, μὴἀνεχομένωναὐτὸνϕημίσαιπαράτὰκοινῇδόξαντα). Но сын ее (Евдокии) Михаил, появившись вместе с братьями, объявили, что случившееся совершилось с их согласия, и тогда они сами (Варяги), сейчас же одумавшись (μετατραπέντες), громкими и пронзительными голосами провозгласили Диогена императором».
Не лишнее заметить, что об этой минутной оппозиции Варягов говорит только один Скилица. Внимательный читатель легко убедится, что в истории Романа Диогена вообще и в [334] частности в истории его воцарения Иоанн Скилица Фракисийский находится в сильной зависимости от Атталиоты. В сущности, он копирует Атталиоту, сокращая его и слегка перефразируя. Но пять строк, относящихся к Варягам, составляют вставку, неизвестно откуда заимствованную и очень неловко /115/ вклеенную. Атталиота, сказав, что все приближенные императрицы без всякого сопротивления признали Диогена, потом делает такое замечание: «и, как оказалось на деле, не напрасно надеялись на него многие» (р. 101, 18 sq.). И Скилица, сообщив нам о сопротивлении Варягов, то есть, о том, что многие не хотели Диогена, необдуманно и рабски повторяет за своим господином (р. 666, 22 sqq.): «как оказалось из этого, не напрасно надеялись на него многие».
А мы из такого образчика можем почерпнуть надежду, что почтенный сановник императора Алексея Комнина не будет слишком много мудрствовать со своими источниками; благонадежно будет держаться своего основного текста, но зато — где вознамерится комбинировать его с другими попавшимися под руку сведениями, сделает это не всегда разумно и внимательно. Далее: Пселл в своей истории очень подробно описывает события той ночи, которая привела Романа Диогена на византийский престол; а что он хорошо знал все подробности дворцовых происшествий, в этом нет никакого сомнения, ибо он именно и был главным советником императрицы Евдокии и воспитателем ее сына. Между тем Пселл, сопровождавший Евдокию в спальню ее сына, присутствовавший при объяснении матери с сыном и при той сцене, в которой юный Михаил признал мужа своей матери своим отцом и соимператором, ничего не говорит о какой-либо оппозиции с той или другой стороны.
Из этого не следует, что факт, сообщаемый Скилицей, должен быть отвергнут. Мы не можем только поручиться за то, что он действительно должен стоять на том месте и в той связи, в какой он стоял в представлении Скилицы, или, по крайней мере, в какой он очутился под его пером. Другими словами: нельзя сказать наверное, относится ли факт сопротивления Варягов к подробностям драмы, разыгравшейся внутри Влахернского дворца в ночь на 1-е января 1068 года,