– Не ясно ли тебе, мать, – спросила Фригг, – к чему клонилось все это предприятие? Книва! Кончай с этими разбойниками. Нечего больше у них спрашивать.
Пленные были отведены к ограде хутора и повешены на двух деревьях. Оставшись одна с матерью, Фригг бросилась с рыданиями к ней на шею.
– Это все дела Балты. Он хотел меня силой похитить и для этого не постоял за тем, чтобы уничтожить все наше достояние. Мать! Я должна у тебя и отца прощение просить. Я вам солгала. Тогда, помнишь, меня изранил не команский разбойник, а Балта в припадке ревности и неистового чувства, которое он называет любовью ко мне!
– Неужели! – всплеснула руками Аласвинта. – Я его знала за бешеную собаку, но не знала за подлеца. Смерть ему! Попадись он нам только в руки!
Фригг рассказала матери во всех подробностях безобразное похождение Балты в дубовой роще. Аласвинта не сдерживала громких возгласов негодования и клялась, что негодяй должен за эти злодеяния поплатиться жизнью. Он ведь первый нарушил мир, царивший между готскими племенами. Истязание и смерть – единственное возмездие, достойное его подлых дел.
В следующие дни Книва окапывался на хуторе и окружал его частоколом. Крепость получалась плохая и тесная. За неимением лучшего, можно было и в ней отстояться некоторое время. Но не подходило подкрепление от хуторян. Все они бросились в погоню за врагами. Многие же хутора, особенно находящиеся по реке, были сожжены, а жители их все перебиты. Ясно было, что незначительное княжество Нордериха разорено в конец, а горячность вождя, бросившегося преследовать своих обидчиков, окончательно все погубила.
Несчастная Аласвинта, видевшая уже много набегов и стычек с неприятелем, призвала на совет старого опытного воина Книву.
– Мы в пустыне! – сказала она ему. – Вокруг нас своих никого. Что нам делать? Нам помощь нужна. Теперь надо ждать такого же нападения. А пока муж не вернется, я с места не сойду. Лучше, с дочерью вместе и со всеми вами, умрем.
– Это и мы все решили! – отвечал ей Книва. – Умрем, но не сдадимся. А сил у нас не то что мало – их вовсе нет. Нас с десятью кораблями можно уничтожить. Мой совет тебе, благородная, послать гонцов в Тану и в Пантикапею. Проси помощи у царя босфорского. Он в ней не откажет. Но проси, кроме того, Валерия Сульпиция немедленно прислать своих воинов.
Аласвинта так и решила поступить. В тот же вечер были отправлены гонцы в Пантикапею и Тану.
Не прошло недели, как Валерий со своими воинами занял хуторок и расположился вокруг него укрепленным лагерем.
Прошла после того еще неделя. Известий от Нордериха не было. Не было и угрожающих признаков близкого нападения. Вечером, после ужина, римский вождь сидел у властительниц разрушенного городка Амала. Долгое отсутствие новостей и его тревожило. Он понимал, что здесь, между равными силами двух племен одного народа, борьба разыгралась не на шутку. Но теперь можно было быть более спокойными. У него достаточно силы, чтобы дать отпор дерзкому нашествию. В готовности царя Савромата остановить всякое покушение на его границы нельзя было сомневаться. Приход его войска был только вопросом времени. Утешив женщин как мог, Валерий старался их развлечь, рассказывая о своих юношеских годах, когда, вместе с другом своим Марком Кокцием Нервой, он бывал при блестящем, но развратном дворе цезаря Нерона. Распущенность нравов римского двора приводила в ужас честные сердца Аласвинты и Фригг. Их удивляло, что Рим, владыка мира, мог дойти до такого падения нравов.
– Не все одинаковы и у нас, – заступился за своих сограждан Сульпиций. – Назову вам того же моего друга Нерву. Он старше меня лет на пять[11], но мы из одного города Нарпия в Умбрий и учились в Риме у тех же философов. Нерва был юноша даровитый. Музы его полюбили. Сложенные им стихотворения нередко напоминают божественного Виргилия. Нерон сам писал стихи и полюбил Марка Кокция. Заодно расположился он и ко мне и осыпал нас милостями. Нерву он часто звал: «мой Тибулл» – вспоминая о великом стихотворце славного века Августа. Припоминаю и стихи дорогого моего Марка. Он всегда чист и честен в мыслях; любит до страсти природу, поля, леса, горы и море. Часто он грустен, но и в грусти находит наслаждение. Любит женщину, но глубоко чтит в ней человека. Таковы были встарь и Виргилий, и Тибулл. Мог ли быть такой человек, как Нерва, у места при дворе Нерона, где царило вино и бесстыдство? И все же Нерва сохранил свободу мыслей и свободу действий. Он не участвовал ни в одном из безобразных пиршеств, не был ни на одном из кровных представлений в цирке, где погибали сотни беззащитных, убиваемых гладиаторами и растерзываемых дикими дверями. Он продолжал изучать философию древности и в древних законах наших предков искал причину славы старинного Капитолия. Много вечером провели мы вместе, мечтая о лучшем будущем для Рима. Нерон злился на нас, но терпел, и кончил тем, что перестал обращать на нас внимание. Тем не менее цезарь Гальба счел нас приверженцами падшего императора и отправил Нерву в Галлию, меня в Сирию. Когда Веспассиан был избран консулом, власть с ним разделил и Нерва, но император Веспассиан оказался тяжелым по нраву человеком. Он был скуп, суров и часто несправедлив, не понимая в других людях тех чувств и страстей, которых не было в нем самом. С ним Нерва не поладил и удалился от него, хотя и без ссоры. Император Тит царствовал слишком короткое время и не успел вспомнить о Нерве, которого искренне любил. Домициан, ныне царствующий, никого кроме себя не любит, а людей с сердцем и волей – боится. Таким образом человек, такой как Марк Кокций, пробыв два года консулом, опять вернулся в Галлию к своему войску и много лет живет со своими соратниками далеко от родины. Я так же сделался почти азиатом, прожив долго сперва в Сирии, потом на Босфоре. Но верьте, будь в Риме не один Нерон, а десятки их, Рим будет жить, пока будут живы истинные римляне, с сердцем и душой. А такой Рим будет всегда другом и покровителем соседних народов. Не притеснять их будет он, а только научит следовать славным преданиям древнего Рима.
В это время вошел гонец, запыленный, с грустным и потрясенным видом.
– Благороднейшая! – заговорил он, и слезы выступили у него на глазах. – Горе нам! Славный Нордерих и сыновья его погибли в бою против полчищ Дидериха. Мы осиротели, Вражьи войска идут на нас, чтобы окончательно разорить наши жилища.
Вдова и дочь готского вождя залились слезами. Сульпиций стоял перед ними молча, понимая, что никакими речами в таком горе утешить нельзя. Он обратился к гонцу:
– Расскажи, как дело было!
– Гнались мы за разрушителями нашего городка успешно. Они быстро уходили от нас, лишь изредка отстреливаясь. Падали наши, но пало много и их. Свернули они в реку, именуемую у готов Тронг-Тана, а у сарматов Донец. Мы несколько отстали от них. Но благородный Нордерих решил преследовать врагов до их селений. К нам подоспела подмога от наших северных хуторян. Мы шли вперед все вдоль реки. Встретившиеся нам рыболовы известили нас, что у Соленых озер собралась рать великая готов, не их племени и не нашего, а дальнего, идущие с запада. Мы догадались, что это должны быть люди Дидериха. Но около ста стадий от Соленых озер попали мы в густой лес. Там сидели наши недруги, и передовые отряды наши были перебиты. От Соленых озер скакали другие готские всадники, которые окружили нас кольцом. Сражение продолжалось целые сутки, день и ночь. Нордерих, доблестный воин, и сыновья его сражались как львы. Но на каждого из наших приходилось по пяти врагов. Несчастные князья наши были изрублены у нас на глазах. Но это еще не конец великой скорби.
– Что же еще! – воскликнула Аласвинта. – Говори!
– Много наших храбрецов было избито, хотя и врагам дорого досталась победа. Но раз узнали о славной кончине князя и его сыновей, немногие бросились вперед, чтобы отомстить за него. Многие же прекратили бой и с победителями отошли к Соленым озерам, где был стан князя Гелимера. На другой день собрались на народный совет. Большинство решило, что не зачем возвращаться к устьям Таны, где все пожжено и разорено. Небольшая кучка верных села на ладьи и вниз по рекам возвращается домой на старое пепелище. Большая же часть наших признали власть царя Дидериха и остались на его службе.
– Презренные негодяи! – воскликнула с горечью Аласвинта. – Остается мне только умереть.
– Не умирай, мать! – сказала, нежно обнимая ее, Фригг. – Не велика честь царствовать над подлыми предателями. Соберем верных и будем отстаивать каждую пядь земли. Если это нам не удастся, то широка земля у богов. С преданными нам людьми найдем, где жить, и оснуем новое царство, более славное, чем прежнее наше княжество.
КНЯЖНА И ВОЖДЬ НА ЩИТЕ
На другой день к вечеру пришло из города войско под начальством самого Агафодора. Он объявил, что скоро должен последовать и другой такой же отряд из Пантикапеи с одним из лучших вождей. В следующую ночь стали приходить и беглецы с Соленых озер. О сражении рассказывали они самые грустные подробности, а измена товарищей вызывала в сердцах их ожесточенное негодование. Все клялись в верности княгине и княжне. О Балте сообщили, что в боях он не участвовал и оставался на своей лодке, причем ранен не был. Но пустившись в такой дальний поход до полного излечения ран, от усталости и волнения он так заболел, что его лодка еще до конца боя ушла вверх по реке. Говорили, что он одержим страшнейшей и весьма опасной горячкой и что его жизнь в большой опасности.
Вожди собрались на совет. Но не было сомнения, что победители придут сами или пришлют каких-нибудь степных хищников для разорения края. Сил ратных, чтобы дать им отпор, было достаточно. Но важнее было наказать дерзких пришельцев и идти им навстречу, хотя бы до Соленых озер. В случае же победы над грабителями и доброй добычи от них, легко было отстроиться на более удобных местах. На следующий день все готские хутора пылали в огне, а римляне и босфорцы двигались навстречу неприятелю. Только небольшой отряд сопровождал женщин до города. Раненые, а так же Аласвинта с Фригг и несколькими служанками отправились вниз по реке.