то был этот пустырь! Люди обходили его даже днем, помня, что среди бродячих собак много бешеных, а по ночам часто слышали, какой дикий вой и грызню поднимали собаки, перессорившись между собой… Игрец приподнялся на руках и осмотрелся. Но не увидел на пустыре ничего такого, что могло бы быть страшным. Только сказал:
– Много вас! Как вас много!..
Собаки здесь были повсюду. И возле игреца сидели тесным кольцом, и лежали на камнях, прижавшись друг к другу. Сотни глаз, поблескивая отраженным лунным светом, глядели из кустарников. Тех, что были поближе, Берест легко различал и не видел в их поведении угрозы. Игрец протянул руку к черному косматому кобелю и позвал его, но тот, вяло вильнув хвостом, отступил немного назад. Игрец подумал, верно ли, что такая собака пряталась в душе Димитры и кусала ее, – не обозналась ли Димитра… Совсем другая собака – маленькая, с большими обвислыми ушами и с блестящими круглыми глазками – подошла к игрецу и облизала его руку. Игрец улыбнулся, погладил собаку по голове.
– Нет, ты не могла довести ее до безумия. Это не ты, это была стрела эльфа!
Когда Берест встал и пошел к городу, собаки расступились перед ним. А маленькая собачка, которую игрец погладил, проводила его до самых Влахсрнских ворот…
Глава 12
Долго еще говорили люди в Галате о недуге и гибели Димитры. А те, кто знал Береста, встречая его в городе, кланялись ему и чуть погодя поясняли своим друзьям: «Это тот игрец, которого любила Димитра. Он, верно, был счастливчик!» И, остановившись, смотрели вслед игрецу.
Варяги, готовя расправу, поджидали Исмаила. Но слуги турка-купца оказались людьми верными и нашли способ предупредить своего господина об опасности. Так что Исмаил не спешил возвращаться со Скироса. Когда варяги поняли, что слуги их провели, то решили учинить погром в лавках Исмаила. Но и здесь опоздали, так как и лавки Исмаила, и весь его товар были уже проданы знакомому их купцу, греку Филиппасу.
Дом, где жила Димитра, с самого начала принадлежал Иеропесу. А дела Иеропеса шли худо, и торговал он почти что в убыток себе. Поэтому, чтобы хоть как-то поправить свое положение, тавернщик надумал продать этот дом. А игрец просил его не продавать. Но увидев, что Иеропес не поддается ни на какие уговоры, Берест сам нашел ему богатых покупателей – нескольких русских купцов. И продажа состоялась, и все были довольны. Иеропес получил много денег, купцы-русы завладели домом, который стоял вблизи пристаней и из которого были даже видны их ладьи, а игрец, как и прежде, мог приходить в этот дом и, подолгу оставаясь на террасе, смотреть с нее на город и вспоминать танцующую Димитру. Те русские купцы были люди щедрые и благодарные, и если кто-то, случалось, им как-то помог, то они старались отплатить этому человеку добром в еще большей мере, чем даже он сделал им добра. На этом крепко стояло их дело. И предлагали купцы игрецу деньги, но он отказался от денег. Много русских людей с византийскими товарами уходили в конце лета на Русь. Предложили и игрецу пойти с ними, и от этого отказался игрец. Но дня через два он сам пришел к купцам и сказал им, что согласен, сказал, что хочет вернуться в Киев.
Несколько вечеров Берест играл на флейте в таверне Иеропеса. И когда он играл, люди приходили его послушать. И было людей так много, что не всем хватало места. Люди стояли вдоль стен. Показывая на Береста, они говорили друг другу: «Это тот игрец, под чью флейту танцевала Димитра! А теперь игрец как будто уезжает». Иеропес пытался разок вывести на круг толстуху Стефанию. Но гости прогнали Стефанию, они слушали флейту и говорили, что только язычник-колдун может так завораживать флейтой. Гости пили и ели, при этом Иеропес много радовался, а мальчика больно щипал за щеку: «Учись! Учись играть, как Панкалос! И встретишь свою Димитру…»
Русы уходили на пятнадцати ладьях. И Берест с ними. Варяги провожали его всей дружиной. В то утро расплескалось на пристани много раки и вина. Ладьи отчалили и вышли в Босфор. Тогда сказал Рагнар: «Еще проводим игреца!» И под громкие крики дружины скейд поднял свой парус. И Аввакум, к которому теперь обращались «Кюриос», был здесь. Только Гуго остался на пристани. Гуго был сильно пьян, и его удерживала Стефания.
Почти до самого Понтийского моря провожал игреца скейд. Но настало время расставания, и суда приспустили паруса. И перемешались варяги и русы, и ходили по ладьям и скейду и снова пили вино, и договаривались о встрече. Варяги сказали игрецу много добрых прощальных слов и жалели о том, что он оставляет их. Берест снова играл на флейте. И многие, кто в тот час слушали его игру, растроганные, утирали слезы,
Эйрик и игрец обменялись амулетами. Потом Эйрик сказал вису:
Больше оставил ты
В Миклагарде, чем взял, —
Долгую память и добрую славу,
И верного Эйрика…
Не суждено пересечься
Мглистому пути со светлым.
Так и нам, наверное,
Уже не суждено сойтись.
Эйрик сказал, что обязательно добудет в Миклагарде богатство или славу. Или сгинет вовсе на мглистом пути, на опасном пути секиры. Придет время – и судьба согреет его теплым течением, и отнесет к берегам Свитьод. Тогда с Гудбрандом-тестем Эйрик будет говорить на равных. Такой уж человек этот Гудбранд, что скорее удавится, чем отдаст свою дочь за бесславного бедняка. И Эйрик ничего не может изменить, и никто не может – здесь целая дружина, и у каждого где-то есть свой Гудбранд… Вот только не будет хватать им Береста-игреца. Кто теперь заступит путь разъяренным венецианцам?! Кто обласкает душу нежной игрой на флейте?!
Прощай, игрец!
Прощай, Константинополь!..
ЭПИЛОГ
Вернувшись в Киев, Берест первым делом пришел к Ярославу Стражнику и рассказал ему все о себе, и просился на службу. Ярослав же привел игреца к Мономаху. И Великому князю обо всем поведал игрец, и вернул ему обожженный лоскут харатейного послания, который он после Кбогушествича хранил в одном кисете с амулетом. Мономах развернул лоскут на ладони, прочитал и удивился, что сохранились именно эти слова: «К чему приведете, то, братья, и получите!» «Что ж! Получай, брат!» – сказал Мономах и дал Бересту службу возле себя. И еще князь дал игрецу возможность учения и сам показывал ему книги, которые тот должен был прочесть. Большинство книг было написано на греческом языке, но были и на славянском языке, писанные кирилицей, а также глаголицей. Потом Мономах спрашивал игреца, о чем написано в тех книгах и что он думает о прочитанном. Игрец все объяснял, как понимал, а князь удивлялся его разуму и хвалил за знание языков. Еще князь доверил игрецу переписать некоторые из книг. Также многие Мономаховы послания позже были написаны рукой Береста. Мало-помалу, день ото дня вникая в дела и мысли князя, игрец скоро понял, как велик Мономах! И преклонился перед ним, и полюбил его как отца. Глядя на происходящее вокруг себя глазами Мономаха, игрец многое понял иначе, чем понимал до сих пор. Прежде игрец видел себя малым мотыльком в огромном небе, оторванным листком на ветру – безропотным, еще не мертвым, но уже и не живым. А теперь почувствовал себя камнем в крепкой вечной кладке из множества таких же камней, в кладке, именуемой Русью; и уже совсем по-иному он произносил свое имя – Петр, что означает по-гречески – «камень».
Имея поручения Мономаха, Берест часто выезжал с княжьего двора. То в один монастырь, то в другой – за книгами и свитками либо с письменами к настоятелям. Ездил и к боярам с посланиями, к воеводам и князьям с наставлениями, к Мономаховым детям.
И не раз заезжал игрец к звонарю Глебушке. Домик Глебушки к тому времени совсем развалился, а у звонаря, которого в Киеве знали все, не было ни уменья, чтобы поправить домик, ни денег, чтобы отстроить новый. Поэтому Глебушка поселился в Дмитриевском монастыре поближе к деместику Лукиану. И теперь они с деместиком едва ли не каждый вечер вели бесконечные богословские споры, в которых игрец почти ничего не понимал, – однако спорщики постоянно обращались к нему с просьбой рассудить их и, называя по имени, добавляли уважительное – «кир». Глебушка, как и прежде, записывал крюками свою музыку. Многое из записанного деместик очень хвалил и, составив для этой музыки тексты, переводил ее на хоры. Берест слышал – это была хорошая глубокая музыка. Глебушка не любил текстов. Возможно, поэтому тексты не проясняли ничего в его музыке и не овладевали мыслями слушающих. Они не звучали. Зато властно увлекало за собой чувство. В маленьком Глебушке было много страсти.
Не один раз встречал Берест Олава из Бирки. Но говорил с ним об Эйрике лишь однажды. Олав не спрашивал – игрец говорил сам. Игрец понял, что между Эйриком и его отцом вышла крупная ссора. Вести об Эйрике не принесли радости Олаву – это раздосадовало игреца, и он подумал, что напрасно завел с Олавом разговор.
На службе при дворе Мономаха Берест состоял почти два года. Князь Владимир, видя многие достоинства игреца, сделал его сотником в своей дружине и дал ему сотню, состоящую из ляхов, торков, русов и варягов, и назвал эту сотню вавилонской, так как говорили в ней на разных языках. И дело для сотни скоро нашлось. Князь Мономах и князь Давыд послали на половцев своих сыновей, Ярополка и Всеволода. И хотели этим походом довершить начатое пять лет назад. Знали, что едва только поганый половец поднимет голову, как глаза его тут же с жадностью обратятся к Руси. Вот и задумали князья сделать так, чтобы уж не поднималась больше голова команд, – отсечь ему голову.
И пошло на Куманию большое русское войско.
Быстро продвигались по степи, не давая врагу опомниться. И жгли половецкие кочевья и вежи их. А легкие сотни, не обремененные обозом, князья посылали далеко от себя, во все стороны команской земли – широко шли. И сотня Береста шла – то к северу, то к югу, и днем и ночью не зная отдыха, оставляя после себя черную выжженную степь и разгромленные, истекающие кровью ополчения мелких ханов.