части. Прошла неделя, статусы уехали вниз по лентам, а от фионы Трор не прилетело ни слова.
Так уж устроена у меня голова, что ну буквально ни к чему я не в состоянии по-крупному, всерьез пригорать надолго. Тефлон внутри, видимо. Жидкости собираются в капли и стекают, в конечном итоге не смачивая поверхность, а твердые материи могут жариться вплоть до углей, антипригарному покрытию – хоть бы что. Тут можно сказать, что это я просто пороху не нюхала. «Посражаемся до шести, а потом пообедаем». Не умею остервенело фокусироваться дольше нескольких дней – если нет дедлайнов. Но все, у чего в жизни есть дедлайны, имеет довольно поверхностную природу и устроено просто. В общем, я на время слегка забыла про Ирму – копалась в очередном переводе, таскалась по издательствам и жила свою весну.
Но в один из дней подруга моя, из самых близких и особых, художница Даша, вытащила меня пошляться, и на десятой минуте наших шляний Ирма всплыла сама собой.
– Ну как, нашлась она?
– Ой. Я и забыла уже.
Даша, выносной голос моей совести и памяти, хмыкнула:
– Как же удобно у тебя там все устроено.
– У меня к ней есть вопрос, на который, со слов Герцога, она мне все равно ответить не сможет. Так что на этот раз можешь считать это простой рациональностью.
– Может, тебе просто побыть с ней надо? Без разговоров то есть.
– Может, и надо. Но ей-то это зачем?
– Исходя из того, что ты о ней рассказывала, за спрос она денег не возьмет.
– «Мы б им дали, если б они нас догнали». Ее найти сначала надо.
– Так ты ж не ищешь.
Прошла еще пара месяцев. Альмош завершил свой московский проект и улетел валять ваньку куда-то в Латинскую Америку. Прислал оттуда пустое письмо, со ссылкой на «You Can’t Always Get What You Want» в исполнении стариков Jolly Boys, в теме письма указал: «такое вот настроение, меда». Ну да. А в конце июня меня понесло в Питер, и там, на какой-то полуквартирной выставке я нос к носу столкнулась со Стивеном. Чистой случайностью это столкновение считать нельзя: выставка была связана с «импрессионизмом» одного индийского умника современности, а мы оба им – и импрессионизмом, и тем умником, в смысле, – давно мазаны.
Стив – увесистый и богатый пункт моей биографии. Еврейско-ирландский рыжий фигаро, бонвиван и искатель приключений. У герцогов ему было бы самое место. Но он как-то обошелся традиционными мудрецами. В общем, если коротко, мы как-то сцепились шестернями, встречая миллениум в одной голландской деревне, по стечению обстоятельств – в прямой видимости от той самой «амстердамской коммуны», и с тех пор нерегулярно дружили, ожесточенно ссорились и потом не менее ожесточенно мирились. В какой-то момент особенного прилива дружеского чувства даже договорились, что тот из нас, кто дольше проживет, приедет куда угодно, когда другой соберется помирать. А потом Стив, перезнакомившись со всеми моими друзьями, а потом и с друзьями друзей, нашел то, что искал, по его собственному признанию, многие годы – любимую женщину, сильфиду по имени Катя, вполовину себя младше, что им обоим, насколько я могу судить, страшно нравится до сих пор: они бурно, однако счастливо женаты.
Так вот, Стив после выставки поволок меня обедать, а за обедом извлек из внутреннего кармана пиджака «мыльницу» и стал показывать свежеотснятое. И вот, среди обилия лиц (преимущественно девичьих), где-то на обрезе кадра я вдруг заметила узнаваемые пепельные локоны с характерным таким завихрением, которое в народе именуют «бычок лизнул». На фотографии было человек десять незнакомцев, в каком-то кафе, где мне точно приходилось бывать. Люди на фотографии смеялись и разговаривали, а эта будто случайно оказавшаяся в объективе женщина читала книгу и широко улыбалась, безучастная к болтовне, хотя было отчего-то понятно, что все эти люди друг друга знают. В грудной клетке клацнуло.
– Это кто?
– Это? Мм… Ирэн. Нет, погоди… Карэн?
– Ирма.
– Точно! Ты ее знаешь?
– Я ее переводила. Где ты это снял? И когда? – Вот, пожалуйста, само в руки приплыло.
– Одну секунду, гляну дату… 20 мая. Ты что это разволновалась?
– Где?
И еще до того, как он выдал географическую точку, я опознала место.
– Автобусная станция в Гавре! – сказали мы хором.
Месяц с лишним назад. Черт-те где – в Гавре.
– Так с чего ты?…
– Ничего особенного. Ее тут просто друзья разыскивают.
– Да? Она казалась вполне безмятежной. Даже чересчур. Мы ехали вместе в поезде – все эти барышни, я и она. Побратались, в общем. – Ну, конечно. Мне пока не встречался человек, независимо от пола, возраста, расы и вероисповедания, с которым Стив не породнился бы после часового общения. – Зачем ее ищут?
На этот вопрос я лично имела собственный ответ, а вот за всех говорить не могла:
– Ну, ее… э-э… очень близкий друг беспокоится, а мне ей вопросик надо задать. Остальная компания ищет, видимо, по привычке.
– Она это регулярно проделывает?
– Ага.
Стив сунул пятерню в рыжую свою гриву, задумался.
– Почему бы не оставить человека в покое?
– Потому что некоторым с ней особым образом хорошо.
– А ей с некоторыми?
– Насколько я знаю, тоже.
Диалог из ниоткуда в никуда. Стив помолчал.
– Ну, в общем, месяц с лишним назад она была в Гавре. Если барышня подвижная, ее местоположение в мае почти ничего не значит для ваших поисков сейчас.
– Да понятно… – Теперь я крепко задумалась и, похоже, чуть погодя надумала.
Надуманное не требовало немедленных действий, и мы еще часа полтора трепались, как у нас со Стивом это бывает, обо всем на свете. Про Катю, про его давние затеи с экопоселением и прочей «зеленой идеей», про секс-наркотики-рок-н-ролл, по старой памяти. Стив кем только не поработал в жизни. В том числе – в некой клинике на Гавайях, куда приезжали очень пожилые состоятельные люди, чтобы умереть в окружении тамошней внепланетной красоты. Там-то он и научился слушать так, как никто из моих знакомых, и его способность воспринимать предложенные истории и рассуждения в абсолютно любом количестве и с каким-то плохо постижимым участием неизменно поражали мое воображение. Старые прожженные хиппи – раса, к которой мне, в силу времени и места рождения, никогда не суждено принадлежать. Но хоть погреться рядом иногда, чиркнуть спичкой собственной жизни по этому коробку с выгоревшим на солнце портретом Тимоти Лири – искушение, которое мне никогда не приходило в голову преодолевать.
А потом мы целовались в какой-то подворотне возле Литейного, и Нопфлер еле слышно летел из окна высоко над нами, и, как всегда в таких случаях, никаких вопросов на время не стало. Когда все на своем месте: угол падения солнечных лучей на темя, ветер нужного направления и силы, время и место года, запах щеки, которую видишь в паре миллиметров от собственных глаз, руки, никого из участников не предающие, длинное абстрактное прошлое и предельно номинальное будущее, заработанные за годы право и обязанность молчать, когда надо молчать… Ответы не приходят, нет. Уходят вопросы.
А вечером я села в поезд и уехала в Москву. Стив унесся в Айдахо – воссоединяться с Катей. Чтобы лететь дальше. Мне же было понятно, что делать. Прибыв домой рано утром, я полезла мониторить цены на билеты до Парижа.
Вылететь на днях не очень получалось: цены кусались, а лишних денег у меня по карманам не наблюдалось. Да и дела недоделаны. И, похоже, лечу не на пару дней. Занимать деньги мне никогда не нравилось. И я взялась быстренько накорябать пару статей для некоего онлайн-портала.
Денег дали дней через десять, но во мне засела уверенность, что я знаю, где Ирма сейчас и что никуда она оттуда не сдвинется – ни завтра, ни послезавтра. В итоге вылетела я аккурат на экваторе лета, 15 июля.
Париж принял меня разморено и манерно, как всегда. Последний поезд в Гавр отходил с Сен-Лазара около шести вечера, а первый утренний – примерно в семь, и я решила, что поеду спозаранку.
Стоит сказать, что по траектории Москва-Париж– Гавр и обратно я могла бы двигаться вслепую или в глубоком сне: так получилось, что пару лет назад я, случайно увидев в сети фотографии невозможной красоты белых холодных скал, отвесно обрывающихся в умеренно приветливый океан, решила, что мне туда надо, и пару месяцев спустя, в компании университетских закадык я уже дышала солью, лазала по валунам и хлестала изумительно дешевое красное на нормандском побережье. Достигнутый успех захотелось закрепить, и мы взялись ездить туда чуть ли не раз в полгода. Снимали за смешные евроценты один и тот же дом на горе, развлекались всякий раз одним и тем же, с неувядающим энтузиазмом и удовольствием: дальними пешими прогулками, сыром, портвейном, разговорами до утра. Об этих вылазках моя герцогоцентрированная братия не знала – никто, кроме Ирмы. Ей я почти случайно рассказала об этом городке как об абсолютном крае земли в рамках цивилизованной Европы. Ирма сильно впечатлилась и подробно расспросила меня, что да как с маршрутом и размещением. Я не придала тогда этим расспросам ровным счетом никакого значения.
…Ночевка в Париже – это либо шляться всю ночь до поезда, что летом – легкое и приятное дело, не то что в декабре (поставили мы как-то подобный эксперимент, врагу не пожелаю), либо поспать у друзей, либо совмещение первого со вторым: шляться с друзьями. Звоню Йенсу.
Иногда кажется, что землян на третьей планете либо гораздо меньше, чем приезжих, либо они маскируются и от меня прячутся. Йенс – еще один мой старый друг, бывший довольно продолжительный бойфренд и тоже представитель внеземной цивилизации. Сейчас он уже давно муж и трижды отец. Музыкант, фрик и сотрудник одной серьезной международной конторы. Некрасавец и чудодей – всё как мы любим. Наши до крайности своеобразные отношения начались с того, что я выпала из музея Чернобыля в Киеве – аккурат к нему на руки, и как-то мне плакалось от увиденного и услышанного, а ему как-то все это терпелось. А через несколько месяцев он назначил мне встречу на мосту Конкорд, в этом же самом Париже, и под утро, наболтавшись до хрипоты, мы вдруг обнаружили друг друга рядом, без одежды, в квартире его друзей. Ну и как-то остались приблизительно в этом положении еще на полтора года. А потом случились две вещи, обе – у меня: дурацкий мимолетный роман и перевод Ирминых дневников. На этом наше неоперившееся парное счастье быстро и элегично свернулось, как белок в кипятке. Дурацкий мимолетный роман ненадолго, но нацело поглотил мое сердце, а дневники – мозги. И Йенсу ничего не осталось. Но он чуть погодя великодушно согласился со мной дружить. Как показала дальнейшая жизнь, мы оба от этого стечения обстоятельств только выиграли.