Первая, о которой я тебе писала в прошлый раз, – это настроение Генриетты. Я заговорила с ней об отъезде и была поражена ее реакцией: она зарыдала безутешно, как дитя. Святые небеса! И это женщина, которая ни разу за все годы нашего знакомства не уронила и слезинки!
Мне начинает казаться, будто ее терзает неведомый страх. Чего боится моя Генриетта? Она вздрагивает, когда хлопает дверь или створка окна. Упавшая книга едва не довела ее до истерики. Она избегает священника! Собственно говоря, она избегает всех. Нынче утром нам нанесли визит две пожилые дамы, очень милые на вид и хорошо одетые, однако Коллидж довольно грубо сообщила им, что хозяйка захворала и просит ее не беспокоить. Они удалились, высоко подняв головы. Я наблюдала за этой сценой из окна гостиной, спрятавшись за шторой.
Кроме них, были и еще посетители. Никому из них не удалось проникнуть в нашу крепость.
Генриетта, когда я заговорила с ней о гостях, лишь покачала головой. «Я не в силах, Пруденс, – сказала она сквозь слезы. – Их соболезнования фальшивы; они напоминают мне, что Персиваля больше нет со мной. Как будто к ране, только начавшей заживать, вновь прижимают острие ножа».
Я и сама с трудом сдержала слезы, услышав это.
Вторая причина, по которой я не могу уехать, – мое собственное состояние. Должна сказать, буквально с первых дней жизни здесь мое самочувствие ухудшилось. Меня стали мучить мигрени. Я чувствую, что мысли путаются.
А вчера произошло кое-что странное. Я вышла вечером из своей комнаты и поняла, что не могу вдохнуть. Казалось, стены давят на меня; запах лилий из нежно-сладкого сделался удушливым. Я вдруг увидела себя лежащей в могильной яме, а сверху на меня сыпались лилии: тяжелые, точно камни, они погребли меня под собой. Я очнулась на полу. Без сознания я пробыла недолго, но охватившая меня слабость длилась весь следующий день. Я едва добралась до кровати и впала в забытье.
Характер моего недуга недвусмысленно указывает, что причина в отвратительной стряпне кухарки. На днях я случайно заметила, какое мясо она принесла с рынка. Пришлось за обедом налегать на тыквенное пюре.
Ты спрашиваешь, как мы проводим дни? Занятий у нас немного. Когда я не лежу в постели, мы гуляем. Генриетта – твой верный последователь в том, что касается пеших прогулок. Она готова часами бродить по саду и кленовым аллеям. Должна сказать, это довольно скучно и однообразно, хотя клены в своем ярком убранстве прекрасны, а опадающий осенний сад элегичен и навевает меланхолию (ты знаешь, я всегда была к ней склонна). Я предлагала моей подруге расширить географию наших прогулок. Вокруг города живописные поля и перелески… Увы, она не желает и слышать об этом. Словно невидимая цепь держит ее прикованной к особняку и не дает отходить дальше, чем на полмили. Единственным исключением стало посещение церкви, но я описывала тебе, чем все закончилось.
Больше всего меня огорчает не моя болезнь, а отсутствие улучшений в состоянии Генриетты. Несмотря на мои усилия, ей определенно становится все хуже. На прогулках она теперь почти всегда молчит. Мы часами бродим по саду; видит бог, от собаки было бы больше проку, чем от меня! Я пыталась развлекать ее беседой. Генриетта жалобно взглядывает на меня, но ответа от нее не дождешься.
Она изо всех сил старается сделать мою жизнь приятнее. Вчера заставила меня принять в подарок свои духи – прелестный хрустальный флакон с золотой пробкой, стоивший, должно быть, целое состояние. Лимон и вербена. Их аромат – словно громкий немолчный голос, утомляющий меня. Однако он перебил сладость лилий, и я чувствую облегчение.
Надолго ли?
Я так устала, Эмма.
Из письма мисс Уилкокс, адресованного миссис Норидж 16 октября 18.. года
Дорогая Эмма!
Начну с хорошей новости. Твой совет ложиться спать сразу после ужина оказал воистину чудотворное воздействие! Кто бы мог подумать! Спустя четыре дня я действительно чувствую себя намного лучше. Дом перестал казаться мне чудовищем, опутывающим меня своими щупальцами и тянущим в бездну.
Не стану скрывать: твое письмо удивило меня, особенно пункт, касающийся молока. Я постаралась выполнить все условия, но кое-что мне все же не удалось.
Первая неудача постигла меня с церковной службой. Сегодня утром я встала рано. Дом был погружен в сон – во всяком случае, так мне казалось. Следуя твоим наставлениям, я оделась, не поднимая шума, и выскользнула за дверь. Я миновала сад, вышла за ворота и уже мысленно сочиняла тебе хвастливое письмо, повествующее о легкости, с которой все получилось, как вдруг меня схватили за руку. Это была Коллидж.
Эмма, я убеждена, что эта женщина во власти безумия. Несмотря на возраст и видимую дряхлость, она вцепилась в меня с такой силой, что на моем запястье остались следы ее пальцев, тонких, как паучьи лапы. «Вам нельзя ходить туда, мисс, – повторяла она. – Вокруг много злых людей, они обидят мою малютку». Я попыталась вырваться… Не тут-то было!
Эта невообразимая картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Свежесть утра, звонкое птичье пение, – и бормотание старухи, увещевавшей меня, как ребенка.
Эмма, она испугала меня. Я позволила ей отвести себя обратно. Она буквально тащила меня за собой! Мой слабый крик о помощи растаял в воздухе – Генриетта спала крепким сном, а кухарка… Кухарка глуха.
Заперев двери дома, Коллидж тотчас успокоилась. Глаза ее, лихорадочно блестевшие, потухли. Она ушла – уползла в свою нору, точно паук, добывший муху. А я – о, я еще долго не могла прийти в себя!
По счастью, со мной было твое письмо. Перечитав его, я увидела, что ты предостерегаешь меня от излишней настойчивости в выполнении твоих требований. Поэтому я смирилась с первым поражением и принялась осматривать комнаты.
Здесь меня поджидала вторая неудача.
Я рассказывала тебе, что в доме два этажа. У слуг отдельное крыло, но сейчас оно пустует: Коллидж и кухарка обитают в каморках возле кухни. Кроме того, есть подвал и чердак.
Комнаты на первом этаже, где мы живем, открыты. Я обошла их все, прислушиваясь к тишине за моей спиной. Ах, Эмма, порою мне кажется, что я схожу с ума. Мне чудилось, будто я слышу тяжелые шаги покойного Брадшо и ощущаю на себе его тяжелый ненавидящий взгляд. К счастью, ни одна живая душа не препятствовала мне в моем исследовании.
Внизу я нашла большой винный погреб. Покойник предпочитал кларет и бургундское – вот все, что я могу сказать о его привычках.
Затем я изучила чердак. Он пуст, как ты и предсказывала. Быстро убедившись в этом, я спустилась на второй этаж.
Невозможно отделаться от чувства, будто здесь только что закончилось отпевание. Вообрази: длинный сумрачный коридор, безмолвные портреты, под которыми белеют лилии. Сколько цветов! И пронизывающий холод, какой бывает в старой заброшенной церкви. Окно в конце коридора день и ночь распахнуто настежь. Я пыталась закрывать его хотя бы перед сном, из опасения, что в дом проберутся воры, но Генриетта заметила это и решительно воспрепятствовала мне. Она твердит, что ей нужен свежий воздух. Однако окно в ее спальне на первом этаже закрыто.
Все до единой двери на втором этаже были заперты. Ты советовала позаимствовать ключи у Коллидж, но, оказавшись перед ее каморкой, я ощутила, что меня бьет дрожь. Как обременительно, что мы, женщины, так пугливы!
Однако, подумав, я нашла выход. Мальчишка с конюшни не удивился моей просьбе, а только требовательно протянул руку ладонью вверх. Взяв с меня дань, он исчез и вскоре вернулся со связкой, предусмотрительно завернутой в тряпицу, чтобы не звенела. Коллидж не проснулась.
На этом список моих неудач заканчивается. Надеюсь, в эту минуту ты похвалила мысленно свою пугливую Пруденс!
Итак, я осмотрела все помещения, за единственным исключением: комнату покойного супруга Генриетта запирает, и ключа нет ни у кого, кроме нее (теперь я уверена: она делает это, чтобы туда не пробралась Коллидж. У моей подруги есть причины бояться эту женщину). К письму я прикладываю фотографию, на которой Персиваль и его сестра запечатлены три года назад. Я отыскала ее в его кабинете; надеюсь, ты возвратишь портрет в целости и сохранности. Я не хочу лишить Генриетту единственного прижизненного изображения любимого супруга. Удивительно, что она забыла об этой фотографии и уверяла меня, что нет ни одной.
Произведет ли на тебя его внешность такое же отталкивающее впечатление, как на меня? Я содрогнулась, увидев это угрюмое мясистое лицо. Рядом со своей хрупкой сестрой он точно людоед, похитивший принцессу.
Когда я вернула ключи мальчику и он убежал, за моей спиной вдруг выросла тень. Я вздрогнула и обернулась. По счастью, это оказалась не Коллидж, а всего лишь кухарка; она торчала в дверях, как пугало, и я непроизвольно выдохнула: «Бог мой! Ты напугала меня до полусмерти!» От пережитого волнения голос мой был тих и слаб.
– Уж чего не хотела, того не хотела, – буркнула кухарка и удалилась.
Эмма, она вовсе не глухая!
Из письма мисс Уилкокс, адресованного миссис Норидж 17 октября 18.. года
Дорогая Эмма!
Мальчик только что доставил мне твою записку.
Она привела меня в сильнейшее смятение. Проникнуть в дом ночью, тайком! Бог мой, Эмма, что ты задумала?
Но будь что будет. Доверяюсь тебе. Когда пробьет полночь, я спущусь и отопру входную дверь.
Да хранит нас Господь!
Из письма Пруденс Уилкокс, адресованного Мелани Уилкокс. Ноябрь, 18.. года
Моя дорогая Мелани!
Сегодня ровно две недели с того дня, как я вернулась домой из «Золотых кленов», и лишь сейчас я чувствую в себе достаточно сил, чтобы описать случившееся в ту страшную ночь. Рука моя больше не дрожит, когда я берусь за перо. Воспоминания не утратили своей ужасающей яркости, но их воздействие ослабло. Надеюсь, к тому времени, когда это письмо пересечет океан, я окончательно верну себе бодрость духа и ты, читая эти строки, сможешь быть уверена, что твоя сестра совершенно исцелилась.