Ты пишешь, прочитав первую часть моей горестной истории, что я оказалась не гостьей, но пленницей «Золотых кленов». Ты всегда была умнее меня, дорогая! Наивность и доверчивость мешали осознать мое положение; я не понимала, в какой ловушке очутилась. К тому же в поместье меня начали мучить мигрени. Мысли мои блуждали в тумане. Если бы не Эмма… Да благословят небеса ее и почтовую службу Англии!
Первое, о чем спросила меня Эмма, когда я отперла тяжелую дверь, – выливала ли я молоко. Бог ты мой! Вообрази: кромешная тьма, за тучами не видно ни звезд, ни луны, я дрожу от стыда и страха, – а эта женщина, пристально вглядываясь в меня, спрашивает о молоке. Я заверила ее, что каждый раз после ужина уносила чашку в свою комнату и выплескивала за окно. «Это Коллидж, я знаю! – зашептала я, когда Эмма прошла внутрь. – Она подсыпала мне крысиный яд».
Видишь, Мелани, я и сама обо всем догадалась. Так я полагала в тот момент и гордилась своей проницательностью.
Керосиновая лампа чуть не выпала из моей руки, когда я открыла дверь, а из темноты шагнула моя подруга. Мне до последнего не верилось, что все происходящее – правда. «Быть может, она пошутила? – спрашивала я себя в ожидании полуночи. – Или я так больна, что прочла не то, что было написано?»
И вот она стоит передо мной! Невыносимое облегчение охватило меня, ненадолго изгнав тревогу.
«Пруденс, мы должны действовать быстро», – сказала Эмма. Можешь ли ты представить – она вела себя так, словно мы расстались не далее как утром! Я едва не разрыдалась, увидев ее; мои нервы были натянуты, как тетива, а Норидж ободряюще похлопала меня по руке и шепнула, что нет причин для волнения, если я сделала все, о чем она писала.
Здесь я должна сказать, что одно требование Эммы поначалу казалось мне невыполнимым. «Кухарка и горничная должны крепко спать этой ночью», – было сказано в записке. Однако, поразмыслив, я кое-что придумала. Мне удалось уговорить хозяйку открыть к ужину бутылку хереса. Генриетта предпочитает легкие вина: мы выпили по трети бокала, и початая бутыль отправилась на кухню. Там ее судьба была предрешена. К полуночи Коллидж и кухарка крепко спали.
«Пруденс, где комната твоей подруги?» – спросила Эмма. Я повела ее по коридору, спрашивая, что она задумала; ответа не было. Наконец мы оказались перед дверью Генриетты. Эмма исчезла за ней, оставив меня в глубочайшей растерянности. Я тряслась как осиновый лист, каждую секунду ожидая, что изнутри раздастся пронзительный крик. Воображение рисовало, как нас с позором выгоняют из дома. Но прошло совсем немного времени, и Эмма вернулась. В кулаке она сжимала ключ.
Мы не виделись пятнадцать лет, и все-таки в каждом ее жесте, в каждом повороте головы я узнавала все ту же решительную девушку, с которой мы когда-то делили одну комнату, а случалось, и одну черствую хлебную корку на двоих, если оставались без ужина.
Взяв из моей дрожащей руки свечу, Эмма направилась к лестнице. Мы поднялись на второй этаж. Она принюхалась и что-то негромко произнесла. «Зачем мы здесь?» – спросила я. Мне вновь стало нехорошо; удушливая сладкая волна туманила разум.
Эмма сунула мне под нос крошечную склянку. Пары нашатыря привели меня в чувство. Приблизившись к комнате Персиваля, Эмма обернулась ко мне.
«Не вздумай завопить, Пруденс, – предупредила она. – Вот, прижми к лицу». Я почувствовала, что в руке у меня оказался мягкий шуршащий мешочек; он источал сильный запах лаванды.
Щелкнул ключ, дверь распахнулась. И в этой комнате окно тоже было открыто настежь. Сквозняк всколыхнул тяжелые шторы. Мелани, клянусь тебе, волосы у меня встали дыбом. Но не ветер был тому причиной.
На широкой кровати лежал человек. Когда Эмма зажгла настенный светильник, я вскрикнула, забыв о ее предостережении. Ужас лишил мой голос силы, и лишь потому никто в доме не пробудился.
Это была женщина – худая, темноволосая. Черты лица ее страшно заострились, но я все же узнала ее. Боже, помилуй нас! Это была Клер-Мари, сестра покойного Персиваля! Та самая, которая, по уверениям Генриетты, уехала путешествовать сразу после его смерти.
Несмотря на свежий воздух из окна, по комнате распространялся тошнотворный сладковатый запах.
Я пощажу тебя, Мелани, и не стану описывать облик той, кого мы нашли. Эмма склонилась над телом. На лице ее был написан живейший интерес. «Мисс Клер-Мари выглядит значительно лучше, чем можно было ожидать, – одобрительно сообщила она. – Благодарить за это мы должны холод и отсутствие жировых отложений в ее теле. Должна сказать, Пруденс, я опасалась, что гниение не позволит нам…»
Не стану утаивать от тебя ничего, Мелани. В эту минуту кое-какие естественные процессы в моем слабом организме взяли верх над решимостью встретить испытания с достоинством, и лекция моей дорогой подруги была прервана.
Я очнулась у окна. Ветер и холод привели меня в чувство. «Пруденс, возьми себя в руки, – потребовала Эмма. – Нам нужно перенести ее».
Знаю, Мелани, ты сейчас не веришь своим глазам. А я не поверила своим ушам. Но Эмма не желала давать объяснений, она подгоняла меня, и оставалось лишь подчиниться.
Да, Мелани, мы сделали это: подняли Клер-Мари и перетащили в мою комнату. Эмма приспособила для этих целей одеяло; на наше счастье, мисс Брадшо оказалась довольно легка. Спускаясь по лестнице, я поймала себя на том, что воспринимаю происходящее как должное. Я хочу сказать, Мелани, – не думаешь ли ты, что существует предел, за которым сознание временно утрачивает способность к сильным чувствам – страху, изумлению, ужасу? Я переживала лишь, чтобы не наступить себе на подол.
Оказавшись в моей комнате, мы уложили Клер-Мари на кровать. Эмма укрыла ее одеялом с головой. «Осталось еще кое-что», – задумчиво сказала она, оглядевшись.
И вновь исчезла, бросив меня с покойницей. «Зачем ты уходила?» – спросила я, когда она вернулась. «Хотела убедиться, что входная дверь заложена изнутри засовом». – «Но для чего?»
«Я сыграю с ней шутку, – ответила Эмма. – Боюсь только, моя славная Пруденс, эта шутка покажется тебе довольно злой. А теперь идем, нам нужно найти для тебя подходящее укрытие. Нет, не трогай вещи, все должно остаться как было».
Справа от входа – библиотека; там Эмма и оставила меня, пообещав, что вернется через час. «Куда ты уходишь? Почему я должна быть здесь?» На мои вопросы моя подруга не давала ответов, лишь шепнула, что я все узнаю позже. Ободряющее прикосновение к моему плечу – и вот она перебралась через подоконник и исчезла в ночи. Я сидела в кромешной тьме, укрывшись пледом, и прислушивалась. «Не зажигай свет и не издавай ни звука», – предупредила Эмма напоследок.
Я ждала, ждала – и задремала.
Меня разбудили громкие голоса за окном. «Полиция! Открывайте, именем закона!» – требовали снаружи. Я вскочила, но, вспомнив наказ Эммы, замерла. По земле метались тени, где-то за воротами негромко ржала лошадь; осторожно вытянув шею, я смогла разглядеть за мужчинами в полицейской форме женскую фигуру. Эмма!
Позже она рассказала, что им открыла Генриетта. Коллидж, покачиваясь, держалась за ее спиной и таращила глаза, не понимая, что происходит.
«Как вы смеете ломиться среди ночи в дом к одинокой женщине?» – гневно спросила Генриетта.
«У нас есть основания считать, что здесь произошло убийство, – сказал констебль. – Нам нужно видеть Пруденс Уилкокс».
«Моя подруга Пруденс крепко спит в своей комнате, – отчеканила Генриетта. – Четыре часа назад она была жива и здорова».
Я слышала этот разговор из библиотеки и не могла не восхищаться ее хладнокровием. Труп женщины лежал наверху, а она безжалостно отчитывала полицейских за дерзость и недостойное поведение. Ее уверенность произвела впечатление. К тому же все знали о постигшем семью Брадшо тяжком горе. Я слышала по голосам полицейских, что они смущены; быть может, они даже отказались бы от своего намерения, но вперед выступила Эмма. Она говорила так размеренно и спокойно, что ни одна живая душа не заподозрила бы в ней лгунью. «Я давно не получала весточки от Пруденс, а в последнем письме, отправленном неделю назад, она пишет, что ей грозит опасность, и прямо указывает на вас, миссис Брадшо. Позвольте нам убедиться, что с ней все в порядке».
Да, Генриетта встретила достойного противника!
«Пруденс! – звонко крикнула Генриетта. – Пруденс!»
Я, как ты понимаешь, не отвечала. Генриетта приказала Коллидж разбудить меня, однако горничная после выпитого хереса не могла понять, что от нее требуется. Раздраженно оттолкнув ее, Генриетта приказала полицейским следовать за ней.
Я слышала их тяжелые шаги. Слышала, как хлопнула дверь в комнату – в мою комнату!
Воображение дорисовало картину: вот Генриетта подходит к моей постели, трогает за плечо укрытую фигуру, откидывает одеяло…
А затем раздался крик.
Мелани, я думала, ничто не может потрясти меня сильнее, чем вид мертвой женщины. Однако этот жуткий вопль – как страшен он был, как невыносимо дик! Он оборвался – а следом за ним раздался смех. Сперва это было хихиканье, но постепенно оно набрало силу. Громче, громче, еще громче… И, наконец, безудержный визгливый хохот наполнил старый дом. Мелани, он был невыносим! Мне почудилось, будто длинные стебли нарисованных цветов на обоях изгибаются в безумном танце, а хрустальные подвески на люстре позвякивают в унисон с душераздирающим смехом обезумевшей женщины.
Волосы у меня встали дыбом. Я зажала уши, но и сквозь ладони до меня доносился хохот Генриетты Брадшо. Она смеялась, когда ее уводили, и эхо ее голоса долго металось по опустевшему дому.
Много позже я осмелилась высказать Эмме, что поступок ее был все-таки чрезмерно жесток… И впервые увидела, как моя подруга рассердилась. «Жесток? – переспросила она, нахмурившись. – Генриетта Брадшо в минуту вспыльчивости убила свою родственницу, проломив череп несчастной Клер-Мари. Другая спрятала бы тело и постаралась выкрутиться с помощью лжи, но миссис Брадшо придумала кое-что получше. Она вызвала к себе обманным письмом самую добрую и отзывчивую женщину из всех, с кем ее сталкивала судьба; женщину, чья доверчивость и плохое знание людей позволяли считать, что будет нетрудно использовать ее в своих целях. Генриетта Брадшо обрядила ее, точно куклу, в платье своей жертвы и стала выгуливать, как собачонку, чтобы убедить всех вокруг, что Клер-Мари жива и здорова. Целыми днями жители Росдейла наблюдали, как вдова и сестра покойного гуляют по саду. Этого мало! Генриетта нахлобучила на бедную женщину вуаль, чтобы лицо ее было закрыто, вывела на люди и разыграла отвратительное представление. – Эмма повысила голос. – Генриетта Брадшо травила ее мышьяком, который добавляла в молоко; Генриетта Брадшо заставляла ее обливаться духами, чтобы вонь разлагающегося тела не навела подругу на подозрения! Она с нетерпением ждала, когда ее жертва умрет, чтобы можно было, наконец, сообщить всем, что сестра мужа скончалась после долгой болезни, и жить безбедно и беспечально».