– Но кто она?
– Дочь Рейчел Шеферд и Артура Оттиса, конечно же.
– Как? – ахнула миссис Норидж.
– Наконец-то мне удалось вас удивить! – Доктор потер руки, весьма довольный собой. – Вы тоже слышали историю об опозоренной экономке, выставленной из дома, где ее совратили? Все это ложь. Мисс Шеферд вступила в связь с Оттисом, когда служила у Каннингемов. Они не знали, кто отец ребенка, но слухи, которые распускала Рейчел, им пришлись не по душе, и ее выгнали. Так она оказалась у Оттиса.
– Я была уверена, что Рейчел избавилась от ребенка!
– В каком-то смысле так и есть. Девочку подбросили в приют, и ни мать, ни Оттис не интересовались ее судьбой. Все эти сироты из приютов часто пополняют дома терпимости… До меня доходили ужасные истории, заставляющие сомневаться в том, что человечество исправимо. В заведениях вроде «Лунного цветка» больше всего ценится – вы не поверите! – целомудрие.
Миссис Норидж попросила дать ей минуту, но ответ появился у нее прежде, чем великодушно отпущенная доктором минута истекла.
– Бог мой, ну конечно! Девственницы не могут быть переносчиками заболеваний!
– Верно. Миссис Бломфилд собиралась выручить неплохие деньги за девчушку, хоть у той ребра торчат наружу. И все бы закончилось печально, но бедняжку привели к капитану Шакпи. А сходство с Оттисом, должен вам сказать, поразительное! Совсем не удивительно, что Шакпи с первого взгляда заподозрил, с кем имеет дело. Уж не знаю, отчего наш капитан вдруг размяк, но сперва он попытался выкупить ее. Цена, запрошенная хозяйкой заведения, оказалась слишком высока для него, и тогда он выкрал девчонку. Поселил ее недалеко от Эксберри, в деревне, у тихой работящей женщины. А сам заявился прямиком к Оттису и объявил ему, что отпрыски нынче обходятся недешево, и если Артур желает и дальше пользоваться славой самого благочестивого джентльмена Эксберри, а не распутника, дочь которого проводит свои дни в доме терпимости, ему придется раскошелиться.
– Ай да капитан… – протянула миссис Норидж.
– Шакпи уверяет, что все до последнего фартинга откладывает для девушки, но я подозреваю, что и себя он не обижает.
– Рада слышать, что он пройдоха, но не мерзавец. Однако какова ваша роль в этом деле?
– У девушки есть застарелые следы от побоев, которыми награждали ее в приюте. Лекарство, которое я прописал ей после первого осмотра, не подействовало. Капитан заходил, чтобы попросить другое. К его чести нужно сказать, что в роли благодетеля он чувствует себя крайне неловко.
– Та часть средств Оттиса, что перекочует в его карман, поможет ему справиться со смущением, – заверила миссис Норидж, и оба рассмеялись.
Мимо проехала карета, в глубине которой устроилась с недовольным лицом миссис Олсопп. Напротив нее сидел преподобный Бортрайт. Священник кивнул доктору и гувернантке. Миссис Олсопп не удостоила их и взглядом.
– Боюсь, преподобному долго еще не видать тех пожертвований, на которые он привык рассчитывать, – заметил доктор, провожая карету взглядом. – Все эти годы Артур Оттис щедро платил слугам за молчание. Репутация дорого стоит! Теперь к этим расходам прибавятся траты на девушку.
– Вот что имел в виду Эванс! Благочестивый бросает собственное дитя на произвол судьбы, а распутник и пьяница спасает его. Но как охотник мог об этом узнать?
– Не иначе, ему признался сам капитан. Но зачем – вот вопрос! От Шакпи ответ мы не услышим, это уж точно. Может, ему требовался совет?
Миссис Норидж задумчиво взглянула на доктора.
– Полагаю, он всего-навсего хотел рассказать Эвансу о том, что совершил. Выговориться. Услышать слова одобрения.
– Не странно ли, что на эту роль он выбрал не одного из своих собутыльников, не священника, в конце концов, а Джека Эванса?
– О нет, – возразила миссис Норидж, – совсем не странно.
Неподалеку от Эксберри возвышается скала, с которой открывается живописный вид на город. Ни влюбленные парочки, ни художники, ни ценители прекрасного не забредают сюда; изредка любопытный путешественник горделиво осмотрится – и в неясной тревоге бежит прочь, говоря себе, что на таком ветру проще простого заполучить воспаление легких.
Лишь один человек бывает здесь: женщина, молодая и красивая. Ее не пугает ветер. «Джек, ты рядом? – спрашивает она, едва ступив на каменную площадку. – Джек, поговори со мной!» Нет ей ответа. Она стоит часами, ожидая, вслушиваясь в завывание ветра, и наконец, вздохнув, уходит.
А ветер над Миднари-Рок не утихает; все поет и поет он песню о любви, что сильнее смерти.
Но никто не разбирает слов.
Та, кто улыбается
– Я не пойду в класс.
Сделав это заявление, Роберт-Персиваль Малкотт стиснул зубы и бесстрашно уставился в холодные серые глаза новой гувернантки.
Роберту-Персивалю месяц назад исполнилось одиннадцать лет. Это был худой, некрасивый темноволосый мальчик, имевший привычку пытливо взглядывать на окружающих; многих взрослых раздражала его манера, поскольку под этим взглядом они терялись. У него было лицо ребенка, знавшего, что и плакать, и смеяться позволено только в одиночестве. Месяц назад его родители вернулись из Индии после многолетнего отсутствия. Неуверенная радость порой мелькала в глазах мальчика, но вновь сменялась настороженностью. Он вел себя как человек, твердо усвоивший, что все хорошее рано или поздно отбирают, а потому не следует к нему и привыкать.
– Робби-дурачок! Робби-дурачок! – пропела Агнес. – Робби взбучка ждет!
– Заткнись!
– А потом, а потом Робби выпорют кнутом! – не унималась сестра.
Роберт-Персиваль вздрогнул, представив, как страшно свистнет над ним кнут, и прикусил губу, чтобы не зареветь. Будь что будет, но он не зайдет больше в класс. Ни за что. Никогда.
Он съежился, ожидая, что безжалостная рука цапнет его за ухо и отволочет к тетушке. Прежняя гувернантка, миссис Марш, всегда так поступала с ним, и еще больно щипала его за плечо, приговаривая, что дрянные мальчишки получают то, чего заслуживают, а заслуживает он ста ударов палкой и ледяной ванны. Правда, леди Глория, будучи женщиной большой доброты, никогда не стегала его больше десяти раз, а про ледяную ванну и вовсе забывала.
– Робби-осел!
– Мисс Агнес! – Гувернантка обернулась к своей подопечной. – Будьте любезны, зайдите в класс и перепишите в тетрадь то, что на доске.
Сестра убежала, но тут же вернулась, чтобы сообщить, что на доске ничего нет.
– Значит, напишите то, что сочтете нужным, а затем перепишите.
Агнес наморщила лоб.
– Но что это должно быть, миссис Норидж? Я не понимаю…
– Пусть это будет короткий рассказ. Напишите, как прошлой зимой вы сломали ногу на катке и целый месяц провели в постели, а ваш брат выпросил у тети разрешение завести котенка, чтобы вам было не так скучно. Не забудьте упомянуть, что леди Глория чрезвычайно не любит животных, и вашему брату пришлось выдержать нешуточную битву за госпожу Пушильду.
Серая кошечка, умывавшаяся на подоконнике, услышав свою кличку, мяукнула и спрыгнула на пол.
Девочка залилась краской.
– Я… Я не думала, что…
– Ступайте, Агнес.
Схватив кошку, сестра убежала.
Роберт уставился на миссис Норидж. Она работает в их доме всего четыре дня! Откуда ей знать историю появления госпожи Пушильды? Тетка никак не могла сообщить ей об этом: скорее тигр начнет питаться щавелем, чем она снизойдет до бесед с новой гувернанткой. Может, Филипп проговорился? Роберт выпросил у него котенка, когда окотилась кошка, ловившая мышей на конюшне, всеобщая любимица; но неужели миссис Норидж стала бы беседовать с конюхом?
– Кто рассказал вам? – не выдержал мальчик, забыв, что собирался молчать.
– Госпожа Пушильда, – невозмутимо ответила гувернантка. – Но кое-что я хотела бы услышать от вас, а не от нее. Что не так с классом, Роберт?
Мальчик невнятно пробормотал, что с ним все в порядке.
«Не считая того, что объединять игровую и учебную комнаты было плохой идеей», – про себя сказала миссис Норидж, а вслух заметила, что она имеет дело с храбрым юным джентльменом, и если он не желает входить в какое-то помещение, значит, у него имеются на то веские основания.
– Почему вы считаете, что я храбрый? – спросил мальчик. Впервые испуганное, затравленное выражение на его бледном личике исчезло, сменившись любопытством.
– Только человек большого бесстрашия может открыто выступить против леди Глории.
Роберт невольно улыбнулся. Даже слабая улыбка преобразила его, на мгновение открыв гувернантке, какой спокойный, славный, уверенный в себе мальчуган мог бы сейчас стоять перед ней вместо этого несчастного ребенка.
Проведя месяц рядом с матерью и отцом, Роберт по-прежнему вел себя так, будто у него нет никого, кто мог бы за него заступиться. Он был сам по себе, один, и ни от кого не ждал помощи.
– Что ж, мы позанимаемся здесь, – согласилась миссис Норидж.
Роберт удивленно обвел взглядом небольшую комнату, в которой они находились. Вокруг не было ничего, кроме растений в кадках по углам и низкой оттоманки.
– Мы в самом деле не пойдем в класс? – неуверенно спросил он.
– Вы этого не хотите?
Он помотал головой, все еще не уверенный, что его не накажут.
– Тогда не пойдем. Вы позволите мне открыть дверь, чтобы я могла наблюдать, как Агнес справляется с заданием?
Впервые кто-то спрашивал у Роберта-Персиваля разрешения!
– Д-да… Конечно.
Гувернантка зашла в класс, мимоходом погладила по голове госпожу Пушильду и вернулась к мальчику с большой коробкой.
– Это наш ковчег, – осторожно заметил Роберт.
Подразумевался вопрос: «Зачем он вам?»
Миссис Норидж уселась прямо на ковер, поставила перед собой коробку и достала ковчег.
– Что ж, Роберт, видите ту пальму? Представьте, что место, где она растет, – это Африка. Да-да, тот самый угол – южная оконечность этого континента. А теперь покажите, как должен плыть Ной, чтобы попасть в Африку, если ножка оттоманки, – миссис Норидж постучала по гнутой ножке, – стоит на Франции?